Игорь Муромов

100 великих авантюристов (51-100)

  1. Самсон Яковлевич Макинцев
  2. Роман Михайлович Медокс
  3. Цин
  4. Джеймс Брук
  5. Луи-Наполеон Бонапарт
  6. Уильям Уокер
  7. Лола Монтес, графиня фон Ландсфельд
  8. Уильям Генри Хейс
  9. Елена Петровна Блаватская
  10. Каролина Собаньская
  11. Корнелиус Герц
  12. Сонька Золотая Ручка
  13. Петр Иванович Рачковский
  14. Тереза Эмбер (Дориньяк)
  15. Иван Федорович Мануйлов
  16. Григорий Ефимович Распутин
  17. Мата Хари
  18. Альчео Доссена
  19. Джордж Бэйкер
  20. Георгий Гурджиев
  21. Борис Викторович Савинков
  22. Томас Эдвард Лоуренс
  23. Хан Антониус Ван Меегерен
  24. Габриеля Пети
  25. Николай Герасимович Савин
  26. Марта Рите
  27. Артур Виргилио Альвсс Рейс
  28. Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф Будберг
  29. Яков Григорьевич Блюмкин
  30. Александр Зубков
  31. Эрих Ян Гануссен
  32. Лафайет Рон Хаббард
  33. Николай Максимович Павленко
  34. Чеслав Боярский
  35. Мадам Вонг
  36. Дэвид Брандт Берг
  37. Пьер Де Варга
  38. Сон Мен Мун
  39. Дональд Кроухерст
  40. Д.Б. Купер
  41. Юрген Шнайдер
  42. Майкл Марковиц
  43. Валентина Ивановна Соловьева
  44. Мария Бергер
  45. Михаэл де Гусман
  46. Мария Францева
  47. Стефан де Лисецки
  48. Дмитрий Олегович Якубовский
  49. Сергей Пантелеевич Мавроди
  50. Виктор Козни

Самсон Яковлевич Макинцев (1776 – 1849)

Авантюрист, вахмистр русской службы, дезертировавший в Персию. Малоросс по происхождению. Поступив на персидскую службу под именем Самсон-хана, стал вербовать в ряды персидских войск русских дезертиров, за что последовательно был возвышаем. В 1820-1821 годах участвовал в войне против Персии с Турцией и способствовал победе персов при Топраккале. Во время войны России с Персией отказался сражаться против русских, позже участвовал в подавлении восстания в Хорасане.

Вахмистр Нижегородского драгунского полка Самсон Яковлевич Макинцев сбежал в Персию в 1802 году. Нет достоверных сведений, как прошли его первые годы на чужбине, где ему предстояло привыкнуть к жаркому климату, необычным условиям жизни, овладеть местным языком. Вероятно, вначале он промышлял каким-нибудь ремеслом или кормился поденной работой у одного из зажиточных армян. Самсон Яковлевич твердо решил посвятить себя военному делу. Персидское правительство охотно принимало в свои войска русских дезертиров, отличавшихся знанием военного дела и дисциплиной. Старания Макинцева увенчались успехом. После представления наследнику престола Аббас-мирзе, он был зачислен наибом (прапорщиком) в эриванский полк, находившийся тогда под командованием сартиба (генерал-майора) Мамед-хана. Немного спустя экс-вахмистру был пожалован чин султана (капитана).

Самсон Макинцев, ставший в Персии Самсон-ханом, обратил особенное внимание на других беглецов из России, рассеянных по разным районам восточной страны. Многие из них, забыв веру праотцов, приняли ислам. Макинцев начал собирать и призывать их в свой полк, обещая защиту и покровительство. Аббас-мирза на смотре полка в Тавризе пришел в восхищение от выправки дезертиров и пожаловал Макинцеву майорский чин.

Через некоторое время завербованные Самсон-ханом дезертиры составляли половину полка. «Русские, – говорил Аббас-мирза, – соседи и враги наши; рано или поздно война с ними неизбежна, а потому нам лучше знакомиться с их боевым учением, чем с учением англичан".

Самсон-хан пользовался у своих единоверцев таким авторитетом, что на очередном смотре полк выразил Аббас-мирзе неудовольствие командиром, Мамед-ханом, ни по вере, ни по языку ими не терпимого, и просил о замене его на Самсон-хана, с производством его в серхенги (полковники).

Аббас-мирза, хорошо понимавший силу и нравственное влияние Самсон-хана на его соотечественников, от которых многого мог ожидать в будущем, выполнил просьбу дезертиров, образовав из них особый полк бехадыран, то есть богатырей.

Самсон-хан теперь вербовал в полк не только беглецов, но и молодых людей из местных армян и несториян. Он заботился о своевременной выплате жалования, что в Персии всегда сопряжено с особенными трудностями, переодел солдат на русский манер. Кроме того, Макинцев пытался склонить их к семейной жизни; с этой целью его полк стоял то в Мараге, то в Урмии или Салмасе – в тех местностях, где преобладало христианское население. Эта последняя мера, помимо чисто нравственной пользы, имела и другое весьма важное значение, так как христианские семейства через такое родство приобретали защитников среди персов. Самсон-хан стремился дать солдатским детям первоначальное образование, приказывал отдавать их в армянские школы, причем впоследствии одних зачислял в свой полк, других же отдавал для обучения ремесленникам, лично и строго следя за их поведением.

Благодаря такой политике Самсон-хана состав полка пополнялся все новыми беглецами, хотя он не пренебрегал и захватом «Причины побегов из Хойского отряда солдат, – писал князь Кудашев графу Паскевичу от 5 октября 1828 года, – те, что бывший драгунского полка вахмистр и теперь находящийся при Аббас-мирзе в большой доверенности Самсон, стараясь сколько можно увеличить число русских беглых, посылает уговаривать солдат и, напаивая вином, когда солдаты бывают в командировке, захватывает оных Наши же солдаты, зная, в какой доверенности у Аббас-мирзы сей носящий генеральские эполеты Самсон о выгодах бежавших к нему, соглашаются на сие при удобных случаях…»

Дезертиры под началом Самсон-хана оказали услуги персидскому правительству в Курдистане, а в особенности в 1820 и 1821 годах во время войны с Турцией, немало способствовали победе над сераскиром Чопан-оглы при Топрак-кале.

Однако против русских Самсон-хан сражаться отказался. «Мы клялись, – говорил он, – на святом Евангелии не стрелять в своих единоверцев и клятве нашей не изменим». Макинцев намеревался остаться в Тавризе под предлогом защиты города в случае его осады, но Аббас-мирза взял его в поход, пообещав, что полк Самсон-хана будет находиться в резерве, а его командир состоять при нем в качестве советника. После взятия Сардар-абада и до самого вступления русских войск в Тавриз Самсон-хан жил то в Мараге, то в Курдистане.

В 1832 году он с полком сопровождал Аббас-мирзу в его походе против Герата. В одной из вылазок афганцы потерпели поражение, заставившее их укрыться в цитадели Роузэ-гах, известную гробницей чтимого ими святого. Взятие этого укрепленного пункта было поручено Самсон-хану, который овладел им без особого труда, при этом навел панический страх на осажденных, испугавшихся, по словам Риза-Кулихана, известного правителя Герата, «высоких и разноцветных султанов на киверах русского батальона, принятых ими за ослиные хвосты».

Дальнейшее пребывание Аббас-мирзы под Гератом не принесло никакой пользы, и поход его закончился так же безуспешно, как и прежние экспедиции против этого города. В Персии говорили: «Область Гератская – это кладбище для нашего войска». На обратном пути из Герата Аббас-мирза скончался в Мешеле. Произошло это 10 октября 1833 года. Через год не стало и Фетх-Али-шаха.

На престол взошел Мамед-мирза, сын Аббас-мирзы и внук покойного шаха. Но у него появился соперник в лице Али-шах Зилли-султана, которого весть о смерти шаха застала в Тегеране, что позволило ему захватить в свои руки все сокровища и деньги казны, тогда как Мамед-мирза, будучи правителем Адербейджана (Азербайджана), находился в Тавризе и не располагал финансовыми возможностями. Самсон-хан поддержал молодого государя и обеспечил ему охрану. Были даже слухи, что он разбил под Зенганом Сейф-уль-мульк-мирзу, выступившего с войском против Мамед-мирзы. Новый шах прибыл в Тегеран, не встретив по пути никакого сопротивления, поскольку войска, высланные Зилли-султаном, перешли на его сторону и вместе с жителями столицы признали власть своего законного государя. Зилли-султан был схвачен и заключен в тюрьму.

Положение Самсон-хана не изменилось и при новом правительстве. Это тем более удивительно, что первый министр Хаджи-Мирза-Агаси знал о том, что выходец из России ненавидит его и отзывается о нем скверно.

Впоследствии они стали терпимее относиться друг к другу. Первый шаг к примирению сделал министр. В 1837 году Мамед-шах по примеру деда и отца задумал экспедицию в Хорасан, поэтому призвал в Тегеран полк Самсон-хана. На смотре правитель лично поблагодарил командира полка за прекрасную выучку солдат. Разумеется, вся его свита также пришла в восхищение. Молчал один только Хаджи. На следующий день он послал за Самсон-ханом, и, когда тот явился, приветствовал его следующими словами: «Знаешь ли ты, Самсон, почему я вчера на смотре отнесся к тебе с таким равнодушием? Чтобы моя признательность к тебе не слилась с признательностью других и чтобы сегодня благодарить тебя здесь, у себя, в вящее убеждение присутствующих в моем личном к тебе уважении и расположении».

Подобное признание не могло не польстить самолюбию Самсон-хана. Затем Хаджи-Мирза-Агаси пригласил его на завтрак. Самсон-хан отвесил поклон, но к пище не притронулся, сославшись на то, что не имеет привычки завтракать. Хаджи сказал на это: «Обмокни, по крайней мере, палец в соль и докажи тем свою привязанность ко мне».

Самсон-хан последовал совету первого министра.

«Теперь я убедился, что ты любишь меня; останемся же и впредь искренними друзьями».

Произнеся это, Хаджи приказал принести дорогую кашмирскую шаль и, накинув ее на плечи Самсон-хана, попрощался с ним…

В 1837 году император Николай I, путешествуя по Кавказу, посетил Эривань. Мамед-шах, находившийся тогда под Гератом, выслал для приветствия своего августейшего соседа делегацию. Государь принял делегацию и выразил желание, чтобы батальон, составленный в Персии из наших дезертиров и военнопленных, был распущен, а русские солдаты вернулись на родину, и чтобы впредь в персидских владениях не принимали наших беглецов. Самсон-хану было обещано прощение и денежное вознаграждение, если он приведет свой батальон к русской границе и сдаст властям. Учитывая более чем тридцатилетнее пребывание в Персии, Макинцев вправе был сам решить, где ему жить.

Шах согласился с русским императором, приказав собрать всех перебежчиков и передать их русскому консулу капитану Альбранду. Самсон-хан этом мог потерять свое влияние в Персии, поэтому Альбранд встретился с нимчтобы склонить на свою сторону.

Макинцев принял консула в своем богатом доме, в окружении преданнейших людей из своего батальона. Альбранд понимал, что этого человека, составившего себе в новом отечестве имя, связи и богатство, почти невозможно убедить вернуться в Россию, где он потеряет два первых преимущества; но вместе с тем он знал также, что, несмотря на долгое пребывание между мусульманами, Самсон-хан не изменил христианской вере. Он жертвовал своим состоянием и даже рисковал навлечь на себя негодование персидского правительства, соорудив в одной из Адербейджанских деревень христианский храм с золотым куполом На религиозных чувствах и сыграл Альбранд. В результате этой беседы Самсон-хан пообещал не препятствовать выводу батальона из Персии, но уклонился от прямого содействия этому делу, чтобы не вызвать против себя гнева правительства, на службе которого продолжал оставаться. Ведь шах прекрасно понимал, что уход русских солдат ослабит его армию, и всячески мешал выводу войск. После встречи с Самсон-ханом отряд Альбранда стал быстро расти. Из Персии вернулось в Россию 597 дезертиров с женами и детьми.

С выводом из Персии русского батальона Самсон-хан потерял значительную часть своего влияния. Особенно тяжело ему было расставаться с командиром батальона полковником Скрыплевым. Сбежав в Персию, Скрыплев женился на дочери Макинцева, дослужился до чина полковника, имел до 1000 червонцев годового дохода. Однако ни положение, ни родственные связи не могли удержать его на чужбине. По ходатайству русского генерала Головкина, он был определен сотником в один из линейных казачьих полков.

Самсон-хан поселился в Тавризе, где по поручению правительства занялся формированием нового полка, в состав которого вошли и дезертиры, которые предпочли остаться в Персии.

Спустя несколько лет, ничем особо не отмеченных в жизни Самсон-хана, он снова участвовал в военных действиях, и как и прежде оказывал правительству Персии неоценимые услуги.

Последние годы правления Мамед-шаха ознаменовались восстанием в Хорасане. Правитель снарядил восьмитысячный отряд, в состав которого вошел и батальон Самсон-хана. Как только русский батальон появился в Тегеране, шах потребовал Самсон-хана к себе, чтобы посоветоваться, кого поставить главнокомандующим карательным отрядом.

Выслушав вассала и согласившись с его мнением, Мамед-шах остановил выбор на своем родном брате Гамза-мирзе, назначив его главнокомандующим и управляющим Хорасанской областью. Повелитель при этом выразил непременную волю, чтобы брат во всех начинаниях следовал указаниям Самсон-хана и ни в коем случае не принимал важных решений, не посоветовавшись с ним.

К чести Гамза-мирзы, он свято исполнял волю своего царственного брата; Самсон-хан же не только не делал ему уступок, но иногда даже выходил за границы предоставленного ему права. Но все обиды Гамза-мирза сносил безропотно.

Во время похода в Хорасан главнокомандующий оставил в городе Мешеде Самсон-хана и его отряд в 300 человек, две трети которого составляли русские беглецы. Сам же Гамза-мирза поспешил в Буджнурд, где гарнизон правительственных войск был вырезан восставшим отрядом Салара, причем одним из первых пал эмир-туман Мамед-Али-хан.

В Персии любое продвижение войск в те времена сопровождалось разорением деревень. Воины Гамза-мирзы с особым усердием принялись грабить встречавшиеся на их пути деревни. Возмущенные жители отправили в Мешед посланников, чтобы заручиться письмом Самсон-хана к принцу и удержать сарбазов (солдат) от дальнейших варварских действий. Одновременно с прибытием депутации в Мешед привезли тело убитого в Буджнурде Мамед-Али-хана. Траурную процессию еще за городскими стенами встретил отряд, посланный Самсон-ханом. Смерть эмира отозвалась болью в сердце не только в столице Хорасана, но и в шахской резиденции.

Шейх-уль-ислам (блюститель веры) Мешеда, мечтавший быть хозяином в городе, заметно приободрился, увидев, сколь малочислен отряд сарбазов. Он предложил Самсон-хану встретиться по весьма важному делу. Однако Макинцев послал к шейх-уль-исламу Симон-бека, который взял с собой слугу-не-сториянца, имевшего безобразную внешность.

Поговорив о делах, шейх-уль-ислам осторожно поинтересовался у гостя, не боятся ли они стоять в Мешеде с отрядом в две-три сотни человек?

Симон-бек на это отвечал: «Нет, вы ошибаетесь. У нас, слава Аллаху, кроме сарбазов, есть еще до 1000 человек солдат-людоедов, которых мы не выпускаем из крепости, опасаясь, чтобы они не пожрали детей, женщин и даже мужчин, а что еще хуже, не разрыли бы свежих могил. Войско, которое вы вчера видели на похоронах, было не из тех людоедов». И в качестве доказательства пригласил своего слугу-несториянца. Увидев его, шейх-ульм-ислам обомлел: лицо его вытянулось, он долго не мог вымолвить и слова.

Оставшись один, блюститель веры еще долго размышлял о страшном племени людоедов. Нет, лучше снискать расположение Самсон-хана, решил он и поспешил нанести ему визит.

Самсон-хан принял шейх-уль-ислама с подобающей его сану почестью, а как это было около полудня, то пригласил его позавтракать. Подойдя к столу, Самсон-хан налил себе водки и, прежде чем ее выпить, снял шапку и перекрестился. То же самое он повторял каждый раз, когда наливал себе вина. Заметив удивление гостя, Макинцев пояснил: «Снятие шапки у нас означает: "Господи, подобно тому, как обнажена голова моя, перед тобою открыты грехи мои". Знамение же креста есть воспоминание распятия Иисуса по искуплению грехов рода человеческого. Крестясь, мы просим у Бога отпущения грехов во имя распятого Сына Его, а также благодарим за то, что Он сохраняет нас в здравии и удостаивает ниспосланных благ своих, – словом, мы так же прославляем нашего Бога, как и вы молитесь своему».

Услышав такие речи, шейх-уль-ислам обратился к присутствующим: «Вал-лах-биллах (ей! ей!), такая ревность к Аллаху может заслужить не только отпущения грехов, но, клянусь вашими бородами, и самого прощения людоедства».

Когда правительственные войска овладели Келатом, шах, обрадованный этим известием, немедленно отправил на имя Гамза-мирзы фирман, которым повелевалось поручить Самсон-хану снять план названной крепости и выехать в Тегеран для личной передачи Его Величеству всех подробностей, сопровождавших овладение этим столь важным пунктом. Но Гамза-мирза, сознавая, что: отсутствие Самсон-хана поставит его в величайшее затруднение, решился удержать его подле себя, а исполнение шахской воли возложить на Симон-бека. По прибытии последнего в Тегеран он немедленно был представлен шаху. Его Величество, прочитав привезенные донесения 0т Гамза-мирзы и Самсон– «хана, взял план Келата и начал слушать обстоятельный рассказ его покорения, причем так увлекся изложением Симон-бека, что тут же возвел его в ханское достоинство, с пожалованием ему ордена "Льва и Солнца", украшенного алмазами, дорогой шали и 60 туманов деньгами, упомянув по этому случаю, что "награждает его не только за собственную службу, но и за службу Самсон-хана". Кроме того, на имя Самсон-хана последовал собственноручный рескрипт следующего содержания:

«Доброжелатель державы, Самсон-хан. Ты протянул цепь правосудия от Хорасана до ворот тегеранских (то есть не разорял и не грабил деревень). Да будем лицо твое белым! Известия из Хорасана и из лагеря, а равно план Келата представил нашему священному взору Симон. Хвала Симону, стотысячная хвала! В воздание его заслуг мы оказали ему монаршую милость. Власть же над отрядом и все хорасанские дела предоставляем тебе. Будь бдителен. Гамза-мирзе предписано без твоего согласия не решать никаких дел».

В начале марта 1849 года 101 пушечный выстрел возвестил Тегерану о том, что хорасанский бунт подавлен.

Правительственные войска получили приказ возвращаться на места дислокации. Причем предписывалось идти отдельными отрядами, что вызвало протест полковых командиров: каждый хотел быть впереди, чтобы успеть поживиться за счет сельских жителей. Не спешил только один Самсон-хан. Недовольные этим офицеры и сарбазы составили против него заговор. Однако преданные слуги предупредили Самсон-хана. Переодевшись в женское платье, он выбрался по плоским крышам домов за город и на лошадях, с небольшой свитой, бежал в Тегеран, где его ласково принял шах. Главные зачинщики заговора подверглись строгому наказанию. Под начало Самсон-хана были отданы полки Хойский и Марагский, с приказом возвратиться в Хорасан. Спустя полгода в возрасте 73-х лет Семен Яковлевич Макинцев скончался, завещав похоронить себя в деревне Сургюль, близ Тавриза, в возведенной на его средства церкви.

Самсон-хан был женат три раза. Первая его жена была армянка из деревни

Кизылджа, близ Салмаса От нее он имел трех дочерей. После смерти первой жены, убитой Самсон-ханом за неверность, он женился на незаконной дочери грузинского царевича Александра, Елисавете, от которой имел сына Джебра-ила и дочь Анну. Третья жена Самсон-хана была халдейка и умерла бездетной.

Самсон-хан был высокого роста, красивым. Он читал на родном языке, но писал с ошибками; на персидском и турецком языках также объяснялся с трудом. Однажды Мамед-шах исполнил какую-то просьбу Самсон-хана. В ответ тот поблагодарил Его Величество, но вместо «я доволен, средоточие вселенной» сказал «я обезьяна, средоточие вселенной». Шах, поняв его ошибку, рассмеялся и тут же пожаловал ему за доставленное удовольствие кирманшахскую шаль.

Самсон-хан не оставил состояния, ибо во время Хорасанского бунта влез в долги для выплаты жалованья своему полку; правительство же не только не возвратило его наследникам долг в размере 12 тысяч червонцев, но распорядилось продать его деревню и дома в Тавризе для удовлетворения его кредиторов.

Роман Михайлович Медокс (1795-1859)

Величайший авантюрист XIX века. Более десяти лет провел в Шлиссельбургской тюрьме, несколько раз приговаривался к смерти. За любовные похождения его называли русским Казановой. В 1812 году под именем Соковнина пытался собрать ополчение из кавказских горцев для борьбы с французами. Но обман был раскрыт. В 1825 году был сослан рядовым в сибирские батальоны. В 1830 году жил в Иркутске, где "разоблачил" мифический заговор декабристов.

В тридцатых годах его заключили в Шлиссельбургскую крепость, оттуда его выпустили в 1856 году.

«Для моего счастья нужен блеск красок и металлов… природа дала мне чувства пылкие», – писал Медокс в своих записках.

Судьба Романа Михайловича Медокса представляет загадку для русских историков. При Александре I он был заточен в Шлиссельбургскую крепость и просидел там четырнадцать лет как опасный преступник.

Впервые Медокс обратил на себя внимание в 1812 году. Трудно сказать, сколько лет ему было тогда. Сам авантюрист говорил, что родился в 1795 году, его племянник утверждал, что 8 июля 1789 года, жандармы – в 1793 году. Он был сыном выходца из Англии Михаила Григорьевича Медокса, ставшего в Москве видным театральным деятелем. Не исключено, что его как учредителя и многолетнего директора московского Большого театра приглашали ко двору императрицы, где он показывал свои механические и физические опыты, к которым питал слабость. Его диковинные часы были показаны в 1872 году на Московской политехнической выставке. Как выяснилось, Роман Медокс был рано изгнан из отцовского дома за распутный образ жизни. Получив хорошее и разностороннее образование в доме своего отца, Медокс поступил на военную службу, где мог сделать блестящую карьеру, но, унаследовав отцовский размах и стремление к внешним эффектам, склонность к чудесным превращениям и переодеваниям, Роман всю свою предприимчивость направил на авантюры. Вскоре он сбежал из части, прихватив полковую кассу. На похищенные деньги он сшил себе производивший внушительное впечатление гвардейский мундир, и началась его кавказская эпопея…

Какой странный со мной случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?" Такие или примерно такие слова произносил, проникновенно глядя в глаза собеседника, блестящий кавалерийский офицер, показав предварительно бумаги, свидетельствовавшие о том, что он следует на Кавказ по делам государственной важности.

Это повторялось в Тамбове, Воронеже и других городах, лежавших на пути молодого человека в мундире поручика лейб-гвардии конного полка. Вид подобного мундира вызывал в те дни у восторженных провинциальных дам необычайный прилив патриотических чувств, многим внушал особое расположение к его обладателю, ибо шел 1812 год.

Прибыв в Георгиевск – тогдашний административный центр Кавказа, – молодой человек назвался Соковниным, адъютантом министра полиции Российской империи генерала А.Д. Балашева. Он предъявил местным властям составленные по всей форме документы, где говорилось, что податель сего уполномочен царем и правительством набрать для войны с Наполеоном ополчение из кавказских горцев.

В Георгиевске постоянно в честь столичного гостя устраивались балы и обеды, каждый чиновник непременно хотел засвидетельствовать ему нижайшее почтение, полагая втайне, что это может способствовать дальнейшей карьере. Вице-губернатор, загипнотизированный прочитанным предписанием оказывать всемерное содействие Соковнину, едва тот потребовал, без малейших колебаний распорядился в обход установленных правил выдать ему из казенной палаты десять тысяч рублей, необходимых якобы для обмундирования будущего войска.

С подлинным энтузиазмом взялся помочь юному адъютанту министра полиции генерал-майор С. А. Портнягин, олицетворявший собою на Кавказе военную власть. Он лично сопровождал Соковнина в поездке по крепостям Кавказской линии, учинял смотры, рассылал воззвания.

Одним словом, все шло как нельзя лучше. Энергичный Соковнин, окруженный лестным вниманием, развернул бурную деятельность, направленную на «спасение отечества». Единственное, что помешало ему довести до конца эту «благородную миссию», – нетерпеливое желание местных властей как можно скорее уведомить Петербург о своем служебном рвении.

В адрес военного министра, министра полиции и министра финансов полетели соответствующие рапорты. Узнав об этом, предприимчивый адъютант министра полиции явился к георгиевскому почтмейстеру и потребовал, помахивая неким «секретным» листком бумаги, чтобы ему, Соковнину, в обязательном порядке выдавалась для просмотра вся официальная корреспонденция – как отправляемая в столицу, так и поступающая оттуда.

Таким образом ему удалось перехватить наиболее компрометировавшие его донесения. Не довольствуясь этим, Соковнин попросил у чрезвычайно благоволившего к нему генерала Портнягина выделить специального офицера, с которым он поспешил отправить собственные рапорты на имя министра полиции А.Д. Балашева и на имя министра финансов Д.А. Гурьева. Он писал, что заслуживает снисхождения, так как преступил законы не из корыстных побуждений, а из желания помочь родине в тяжелую минуту. При этом он ссылался на пример Жанны Д'Арк, Минина и Пожарского, скромно умалчивая о том, что его «предшественники» не пользовались подложными векселями.

Беспримерная наглость Соковнина и грандиозные масштабы его аферы поразили даже видавших виды государственных мужей. Дело дошло до комитета министров, получило такую огласку, что об этой истории дали знать находившемуся в действующей армии Александру I. Оправившись от первого потрясения, в Петербурге забили тревогу. В феврале 1813 года мнимый Соковнин был арестован.

На допросах ловкий самозванец заявил вначале, что его настоящая фамилия Всеволожский, затем последовало новое признание: он-де князь Голицын, один из отпрысков знатного рода.

Медокса продержали в крепостях – сначала в Петропавловской, затем Шлиссельбургской и снова в Петропавловской – ни много ни мало четырнадцать лет. Только смерть Александра I помогла ему выйти на свободу. В 1827 году новый император Николай I удовлетворил ходатайство Медокса о помиловании и разрешил ему поселиться в Вятке под надзором полиции.

Находясь в Шлиссельбургской крепости, Медокс общался там в 1826 году со многими декабристами, ожидавшими решения своей участи. О Медоксе упоминает, например, лицейский товарищ Пушкина декабрист И.И. Пущин в одном из писем 1827 года: «Еще тут же я узнал, что некто Медокс, который 23-х лет посажен был в Шлиссельбургскую крепость и сидел там 14 лет, теперь в Вятке живет на свободе. Я с ним познакомился в крепости…»

Медокс пробыл в Вятке меньше года, бежал оттуда с чужим паспортом. Через три месяца его схватили в Екатеринодаре и отправили под конвоем в Петербург. По дороге он ухитрился улизнуть и дал вскоре о себе знать уже из Одессы, откуда имел нахальство дважды написать лично Николаю I. Царь распорядился изловить наглеца и отправить рядовым в Сибирь. Так осенью 1829 года в Иркутске появился ссыльный солдат Роман Медокс.

Он пользовался поразительной для ссыльного свободой в Иркутске. Благодаря своим "изящным способностям и образованности он получил место домашнего учителя в семье иркутского городничего А.Н. Муравьева, являвшегося в 1816 году основателем первого русского тайного политического общества

«Союз спасения», в состав которого входил П.И. Пестель. Однако позже полковник А.Н. Муравьев совершенно отошел от деятельности тайных обществ, и поэтому Николай I после декабрьских событий 1825 года счел возможным по отношению к нему ограничиться высылкой в Сибирь «без лишения чинов и дворянства».

Прекрасно зная, как люто ненавидел мстительный Николай I декабристов, как боялся он возникновения нового заговора, сообразительный Медоке решил сыграть именно на этом. Он вступил в контакт с графом А.Х. Бенкендорфом и доносил шефу жандармов, что им обнаружено существование «Союза Великого Дела», объединяющего как находящихся на каторге декабристов, так и оставшихся на воле их сообщников. О разоблачениях Медокса в 1832 году доложили царю, и тот потребовал немедленного тщательнейшего расследования. В Иркутск срочно выехал ротмистр Вохин, снабженный запиской Бенкендорфа к Медоксу. В той записке Медоксу сообщалось, что, «оказав услугу правительству, он может надеяться на монаршую милость».

Согласно составленному хитроумному плану, Вохин и сопровождавший его в качестве писаря Медоке должны были посетить Петровский чугуноплавильный завод, в каземат при котором перевели в 1830 году из Читинского острога осужденных на каторгу декабристов. По истечении шести дней, проведенных среди декабристов на Петровском заводе, Медоке представил «неопровержимые» доказательства наличия заговора – «Поденную записку» своих откровенных бесед с «государственными преступниками» и их женами, а также ряд других документов. Среди них особенно впечатляющим был «купон» – нечто вроде патента на званье члена тайного общества, будто бы выданный Медоксу декабристом А.П. Юшневским для установления связи с московскими и петербургскими членами «Союза Великого Дела».

Для окончательного выяснения картины заговора, грозившего жизни августейшего монарха, Медоке в скором времени был востребован в Петербург. Он прибыл туда в ноябре 1833 года, задержавшись перед этим ненадолго в Москве. Медоке был наверху блаженства: наконец-то он обрел полную свободу. Он на виду, его принимают царские министры. Конечно, III отделение, с его точки зрения, довольно скупо оценивает столь выдающиеся заслуги, но он все же может себе позволить изысканно одеваться, появляться в обществе, флиртовать с дамами.

В вихре светских развлечений пролетело несколько месяцев, а раскрытие заговора, естественно, не продвинулось ни на шаг. В конце концов жандармы заподозрили неладное. Медоксу, находившемуся в то время в Москве, было категорически предложено в восьмидневный срок завершить это дело, в противном случае его ожидали самые серьезные последствия. Через два дня Медоке, несмотря на строжайшую за ним слежку, исчез из Москвы.

Три месяца ему удавалось скрываться от полиции, переезжая из города в город. Но в июле 1834 года он был все же задержан. Медоксу пришлось покаяться, что он «обманывал весьма много и самый главный обман его состоит в том, что купон, им представленный, был собственно им составлен». Однако он пытался еще продолжать игру, в которой зашел уже слишком далеко, и даже настаивал на свидании с «всемилостивейшим государем».

Ярость Николая I, после того как обнаружилось, что его просто водили за нос, была поистине безграничной, ибо он с самого начала с большим вниманием и все возраставшей тревогой следил за донесениями Медокса. Авантюриста вновь ждала Петропавловская крепость, а затем Шлиссельбург. На сей раз Медоксу суждено было просидеть за решеткой целых двадцать два года. В общей сложности он провел в заключении тридцать шесть лет.

Как и в первый раз, лишь перемена на троне внесла изменения в судьбу Медокса. В 1856 году он был выпущен из крепости и через три года мирно скончался в имении брата. Но до последнего своего часа он находился под наблюдением полиции.

Цин

Некоронованная королева китайских пиратов конца XVIII – начала XIX столетия.

Эта невысокая хрупкая женщина, руководя сражением, держала в руке вместо сабли веер. Она была современницей Наполеона и адмирала Нельсона, но в Европе о ней никто не слышал. Зато на Дальнем Востоке, на просторах южнокитайских морей, ее имя знали самый последний бедняк и самый первый богач. В историю она вошла под именем «госпожи Цин», некоронованной королевы китайских пиратов конца XVIII – начала XIX столетий.

Скудость сведений о ней не позволяет нам дать развернутую биографию этой женщины; известно лишь, что она была женой пирата и после его смерти стала единственной наследницей его огромного состояния и большого флота, состоявшего из шести эскадр, каждая из которых имела свой флаг. И хотя эскадр было шесть, ядро флота составляла «семейная эскадра» Цинов, которая несла на своих мачтах красные вымпелы. Остальные эскадры имели черный, белый, синий, желтый и зеленый опознавательные цвета, что помогало во время боев руководить операцией.

Неизвестно, пришлось ли новой повелительнице пиратов силой отстаивать свое положение, но факт остается фактом: ее главенство признавалось всеми.

«Вероятнее всего, – пишет историк Геннадий Еремин, – как и показали дальнейшие события, "госпожа Цин" на самом деле отличалась высокими организаторскими талантами и умением командовать людьми. Не случайно же еще при жизни мужа ей было доверено руководство ядром армады – "красной флотилией" самого Цина».

Но не все исследователи склонны думать, что восхождение на вершину власти прошло для госпожи Цин безболезненно. Как полагают, оппозиция все Же была, и ее главари уже начали между собой борьбу за верховенство, когда на сцену выступила Цин. С решительностью, которая всегда отличала ее, она заявила мятежникам, что в память о любимом муже берет командование флотом на себя. Кто не согласен с этим, тот может идти куда угодно. При этом каждый, кто решит покинуть флот, получит от госпожи Цин в свое распоряжение джонку и четырех матросов. Их же корабли останутся в составе эскадр, потому что ослаблять могущество флота она не позволит никому.

По сути, это был ультиматум, и мятежники молча проглотили его, ибо знали, что их возражения бесполезны – за госпожой Цин стояла мощь «красной эскадры», которая сметет любого, кто выступил за раскол.

Госпожа Цин занялась реорганизацией своих сил, сосредоточившись в первую очередь на укреплении дисциплины. Отныне никто не мог сойти с корабля без особого на то разрешения. Новшество встретили в штыки, но госпожа Цин не думала отступать от реформ: по ее приказу ослушникам на первый раз просто протыкали уши, а за повторное нарушение казнили. Столь действенная мера дала быстрые результаты.

Затем Цин решила, что всякое утаивание добычи должно караться смертной казнью.

И наконец, наистрожайше запрещался грабеж местного населения, который настраивал жителей враждебно к пиратам. Теперь за все, что изымалось у населения, пираты платили из собственного кармана.

Конечно, и в этом случае не обошлось без недовольства и даже неповиновения, но последовательность в действиях предводителя реформатора, а главное неотвратимость наказания за неисполнение приказа вынудили покориться даже самых злостных нарушителей и мародеров.

Важность проведенных реформ подтвердилась в первом же сражении с правительственными войсками, а точнее, с правительственным флотом, которое произошло летом 1808 года. Цин показала себя талантливым флотоводцем. Выдвинув вперед малую часть своих кораблей, она с остальными укрылась в засаде за ближайшим мысом. Правительственная эскадра, решив окружить пиратский отряд, расстроила свои ряды, чего и добивалась госпожа Цин. Она немедля ударила из засады, спутав все планы адмиралов правительства. Однако они оказали пиратам достойное сопротивление. Бой продолжался целый день и кончился полной победой пиратов.

Разумеется, Пекин не мог смириться с поражением, и адмиралу Лин-Фа поручили, собрав все морские силы империи, выступить против госпожи Цин. Лин-Фа принялся выполнять приказ, но в решительный момент, когда оба флота уже сошлись для битвы, адмирал потерял всякое мужество и без боя повернул назад. Госпожа Цин отдала команду преследовать противника, но когда пираты догнали его корабли, на море стих ветер. Паруса бессильно повисли на мачтах, и враждующие стороны, находясь в виду друг друга, лишь могли переругиваться и показывать неприятелю кулаки.

Но госпожа Цин нашла выход из положения. И выход блестящий – она посадила своих людей в лодки и сампаны и отправила их на абордаж. Командиры правительственных кораблей не ожидали нападения, и пекинская эскадра была разгромлена.

Реванш за это побоище пекинские правители взяли лишь через год, когда был построен третий флот. Его новым адмиралом был назначен Цун Мэнсин. Когда-то он тоже пиратствовал, но потом перешел на государственную службу и проявил себя ревностным преследователем бывших своих товарищей.

Первое же столкновение с Цун Мэнсином окончилось для госпожи Цин печально. Ее флот потерпел жестокое поражение, и лишь преданность пиратов «красной эскадры», буквально грудью заслонивших свою предводительницу, спасла ее от позорного плена.

Стремясь во что бы то ни стало захватить противницу, Цун Мэнсин дни и ночи преследовал ее, но помощь, оказанная ей населением (вот когда сказались результаты дальновидной политики госпожи Цин!), разрушила все его планы. Прекрасно зная все мели и безопасные проходы на море, все его уединенные, безлюдные острова и островки, прибрежные рыбаки укрывали на них госпожу Цин до тех пор, пока власти не прекратили ее поиски.

Она не забыла полученного урока и вскоре с лихвой отомстила своим победителям. Собрав остатки своего флота, госпожа Цин объединилась с двумя никому не подчиненными пиратскими флотилиями и напала на флот Цун Мэнсина в то время, когда он направлялся к устью Хуанхэ на стоянку. Цун Мэнсин и его ближайшие помощники собирались выехать оттуда в Пекин, чтобы получить награды за победу над пиратами.

Украсить ими свою грудь Цун Мэнсину так и не удалось. Не помышлявший ни о чьем нападении, командующий флотом потерял всякую осторожность и жестоко поплатился за это. Эскадры госпожи Цин внезапно напали на корабли Цун Мэнсина и потопили большую их часть. А всего это был третий правительственный флот, разгромленный пиратами.

Новых сил, чтобы немедленно выступить против госпожи Цин, у Пекина не было, и тогда администрация императора пошла на хитрость. Она послала предводительнице пиратов официальное приглашение прибыть в столицу Поднебесной, обещая ей звание императорского конюшего. Столичные чиновники рассчитывали, что госпожа Цин не сможет побороть искушения стать приближенной императора и приедет в Пекин. И уж там-то они найдут способ навсегда отделаться от ненавистной женщины.

Но госпожа Цин не поверила чиновникам. Приглашение из Пекина лишь позабавило ее. И, конечно, польстило самолюбию.

Убедившись, что обманулись в своих ожиданиях, власти начали атаку на авантюристку с другой стороны. Они прислали в ставку пиратов своих парламентеров. На переговоры надежды не было никакой, зато посланники императора привезли с собой драгоценные подарки для вручения их ближайшим сподвижникам госпожи Цин. Поднаторевшее в подобных делах чиновничество знало: такие подарки не оставят никого равнодушным, сделают суровых пиратов мягче и доступнее. А если вдобавок пригласить их на государственную службу, пообещать амнистию и чины – тогда раскол в пиратскую среду будет внесен без всякого сомнения.

Пекин не ошибся в своих расчетах. Не успели парламентеры отбыть восвояси, как от флота госпожи Цин отделилась эскадра «черного флага», которой командовал Оно-Таэ. В его распоряжении имелось сто шестьдесят больших и малых кораблей и восемь тысяч матросов. Их уход сильно ослабил флот пиратов, а главное – посеял раздоры среди начальников госпожи Цин. Многие из них заявили, что готовы последовать примеру Оно-Таэ, который стал важной персоной при Цинском дворе (в Китае тогда правила династия Цин).

Начались переговоры, в результате была достигнута договоренность, согласно которой каждый пират, решивший бросить свое ремесло, получал в собственность одного поросенка, бочонок вина и достаточную сумму денег для того, чтобы начать новую жизнь.

Госпожа Цин поняла, что это конец ее господства. Люди уходили от нее сотнями и тысячами, а против тех, кто упорствовал, предпринимались карательные экспедиции. Не желавших расстаться с преступной деятельностью ловили во время облав и отправляли в Пекин. Там устраивали показательные казни, чтобы отбить у населения всякое желание бунтовать и разбойничать.

Так было сломлено самое мощное в истории Китая пиратское движение. От флота, насчитывавшего сотни кораблей и десятки тысяч матросов, сохранились лишь жалкие остатки, которые, забившись в самые глухие углы, промышляли грабежом прибрежных деревень и мелкой контрабандой.

Этим же занималась до конца своих дней и некогда могущественная госпожа Цин, поселившаяся с немногими своими сторонниками неподалеку от Макао.

Джеймс Брук (1803 – 1868)

Англичанин, известный своей деятельностью на острове Борнео. Во время войны с Бирмой дослужился до звания капитана. В 1838 году на своем корабле прибыл на Борнео, где помог местному радже подавить восстание. В 1841 году стал раджой, а в 1846-м – губернатором острова Лабуан. Благодаря хитроумным интригам нажил огромное состояние.

Джеймс Брук, национальный герой, «победитель пиратов», белый раджа, основатель династии, был сыном зажиточного служащего колониальной администрации в Индии Он получил хорошее формальное образование. Затем была служба в армии, Брук отличился во время операций в Ассаме в первую англо-бирманскую войну. В 1826 году под Рангуном он получил ранение и оставил военную службу Некоторое время он провел в Англии, а в 1830 году отправился в Китай и на пути туда впервые увидел Малайский архипелаг

«Красота Малайского архипелага, – писал английский историк Холл, – и опустошения, нанесенные пиратами и междоусобными войнами, произвели на него столь сильное впечатление, что, когда умер его отец, оставив ему крупное наследство, он истратил это наследство на яхту "Роялист" водоизмещением 140 тонн, подготовил отборную команду и в 1839 году прибыл на Борнео с непосредственной целью вести исследования и научную работу».

О своем намерении вести исследования Брук писал в своем дневнике, который, как и положено дневнику политика, должен был скрыть от потомства его истинные причины. В словах Холла есть очевидное противоречие: если Брук прибыл на Борнео (Калимантан), потому что на него произвели сильное впечатление опустошения, нанесенные пиратами и междоусобными войнами, то при чем здесь научные наблюдения? А если он прибыл для исследований на корабле с тщательно отобранным экипажем, то как же получилось, что за военную помощь в подавлении восстания дядя султана Брунея Муда Хашиму Брук получил у него право управлять областью Саравак на Северном Калимантане?

«Брук не только подавил восстание, но и завоевал преданность малайцев и даяков, которые долго страдали от плохого управления Брунея. После некоторой отсрочки, вызванной сопротивлением губернатора, он в сентябре 1841 года получил назначение и в следующем году был утвержден султаном. С заметным успехом занимаясь внедрением справедливого и гуманного управления на вверенной ему территории, Брук настойчиво пытался заинтересовать английское правительство в Брунее», – писал далее Холл.

Морские даяки – ибаны – появились на севере громадного острова Калимантан примерно в XVI веке. Это был гордый, непокорный народ, воины которого наводили ужас на соседние племена Ибаны были охотниками за головами: до недавнего времени юноша ибанов не мог считаться мужчиной до тех пор, пока не приносил домой голову врага. Выйдя из рек в море, ибаны скоро освоили мореходство настолько, что вошли в историю как «морские дьяволы», и это название сохранилось за ними в литературе.

Вот с этими даяками и столкнулся Джеймс Брук.

Первым делом Брук добился (хотя и не сразу, и не без возражений со стороны султана) права собирать налоги с Саравака.

Англичанин, обладавший небольшим отрядом, но громадной энергией, должен был решить, как укрепиться в области, отданной под его контроль. У него было немало недоброжелателей в самом Брунее, которые не без оснований его опасались. Не хотели платить дань новому радже и малайские торговцы и владетели прибрежных деревень. Тогда Брук решил припугнуть своих новых подданных.

В Сингапуре, куда он часто ездил, чтобы устроить торговые дела и заручиться поддержкой влиятельных лиц, Брук уверял торговцев и чиновников, что Саравак – гнездо самых опасных пиратов в малайских водах. Это было неправдой, потому что ибаны появлялись в море от случая к случаю, пиратство не было их основным занятием, и ни в какое сравнение с настоящими Пиратами они не шли. Тем не менее Брук не уставал говорить и писать (а писать он любил – и оставил несколько томов мемуаров), что крестовый поход против «диких пиратов» – одна из основных целей его пребывания в Сараваке. Он утверждал также, что пираты действуют не сами по себе, а по приказу Малайских торговцев, что покровительствуют пиратам придворные брунейского султана и даже, возможно, сам султан. Тем самым пиратами и пособниками пиратов Брук объявлял всех, кто был против его господства в Сараваке. Ибаны его интересовали менее всего, так как в торговле они не участвовали. Был, впрочем, у белого раджи план и относительно ибанов, который позже осуществился зная, что ибаны – отличные воины, Брук рассчитывал со временем создать из них армию.

Готовясь к войне, Брук штурмовал Индию и Лондон требованиями признать его официальным представителем Великобритании, что дало бы ему возможность рассчитывать на английскую военную помощь. В этом ему помогали друзья в Англии, которые обивали пороги кабинетов правительственных чиновников и заказывали статьи во влиятельных газетах, создавая романтический образ бескорыстного патриота. В Англии их агитация вызывала благожелательный отклик, и в ноябре 1844 года английское правительство признало Брука «британским агентом на Борнео».

Известие о том, что отныне он – должностное лицо, Брук получил в марте 1845 года. Но и до этого он не терял времени даром. Сингапурские власти, правда, не хотели оказывать ему поддержки, боясь осложнений с малайцами и голландцами. Последние с большим подозрением поглядывали на деятельность англичанина на севере принадлежащего им острова и присылали гневные ноты, указывая, что по договору 1824 года все земли южнее Малаккского пролива были переданы Голландии. Голландцам отвечали, что географически Северный Калимантан расположен севернее Сингапура, но довод был неубедительным, потому что остров все-таки лежит к югу от пролива.

Не получив поддержки официального Сингапура, Брук сблизился с капитанами английских военных кораблей и сумел уговорить одного из них, Генри Кеппела, командира восемнадцатипушечного фрегата «Дидона», отправиться в набег на ибанов. Кеппелу была обещана возможность обогатиться, и он решил рискнуть. Объявив начальству, что уходит бороться с пиратами к островам Сулу, Кеппел взял курс на Саравак.

Правда, вскоре выяснилось, что Кеппел не многим рисковал. Среди его начальников были друзья Брука, которые желали помочь ему в обход официальных каналов. Когда Кеппел вернулся в Сингапур, он не был наказан за самовольный поступок. Свидетельство тому – письмо Брука, в котором говорится: «К чести Кеппела, следует признать, что он совершил все на свою собственную ответственность, и я счастлив добавить, что он получил благодарность и одобрение своим действиям со стороны командующего».

«Дидона» с Бруком на борту вошла в гавань городка Кучинг – столицы Саравака – в мае 1843 года.

В помощь Кеппела Брук собрал отряд из местных малайцев и сухопутных даяков, и 11 июня 1843 года, когда фрегат подошел к устью реки Сарибас, пятьсот англичан и малайцев погрузились в шлюпки и лодки и начали подниматься по мелкой реке.

Ибаны уже знали, что на них идут англичане, и перегородили реку поваленными деревьями. Разобрав завалы, экспедиция достигла стоявшей на берегу крепости ибанов. Взять укрепление, однако, удалось лишь с помощью ибанов из враждебного племени. Брук и в дальнейшем всегда старался в своих экспедициях использовать вражду племен.

Удачный поход увеличивал шансы Брука в переговорах с султаном, у которого он намеревался выторговать новые области. Он записал в дневнике. «Хорошо бы получить еще дюжину речных долин за Сараваком». Единственное, что огорчало Брука, – это отъезд Кеппела. Правда, через год Кеппел вернулся, и они с Бруком организовали еще одну экспедицию Когда отряд осадил укрепление на реке Скранг, ибаны, воспользовавшись тем, что авангард отряда оторвался от остальных сил, забросали камнями и потопили лодки, а нападавших перебили стрелами. В этом бою ибанами командовал вождь по имени Рентап.

После этого карательного набега политика Брука на время изменилась. Его главным врагом стал султан Брунея, противившийся созданию империи Брука. В новых планах, в которые входила и смена султана (на эту роль Брук намечал своего друга Муда Хашима), белый раджа не последнее место отводил ибанам. В дневнике появилась запись: «Если придется остаться без всякой поддержки, я должен буду стать вождем даяков и с помощью моего влияния бороться с интриганами. Канонерка, двенадцать больших лодок с шестифунтовыми пушками и ружьями да еще двести праудаяков станут внушительной силой, и эта сила может мне понадобиться в случае, если Муда Хашима в Брунее победят».

К концу 1845 года самые тяжелые предчувствия Джеймса Брука оправдались. Заговорщики, которых, возможно, поддерживал сам султан, убили Муда Хашима и его брата – единственных союзников Брука в Брунее. Брук сначала не мог поверить в случившееся. Когда же никаких сомнений не осталось, Брук разразился гневной тирадой против султана и его окружения: «Он убил наших друзей, верных друзей правительства Ее Величества, только потому, что они были нашими друзьями, – другого повода не было».

С легкой руки Брука султан Брунея объявлялся покровителем пиратов, его ближайшие помощники – пиратами, а все сторонники независимости Брунея – «пиратской партией». А какие могут быть разговоры с пиратами? За пиратские головы платят фунтами стерлингов Осечки быть не должно. И, как писал Холл, «триумф пиратской партии в Брунее в 1846 году был кратковременным».

На помощь Бруку была прислана эскарда адмирала Кокрейна, в которую были включены все корабли, базировавшиеся в проливах. Войдя в устье реки, на которой стоит Бруней, Кокрейн и Брук предложили султану капитулировать. Султан не ответил, и английские корабли обстреляли город, высадили десант. После короткого боя маленькая армия была разгромлена, а сам султан бежал. Когда через несколько дней султан сдался и принял требования англичан, ему было разрешено вернуться в столицу. За это пришлось подарить англичанам остров Лабуан, передать его права на Саравак радже Бруку и подписать унизительный договор.

Теперь Брук мог с триумфом отправиться в Англию. Он блистал на приемах, его портреты украшали страницы иллюстрированных журналов. Королева возвела раджу в рыцарское достоинство, а правительство назначило его «губернатором Лабуана, комиссаром и генеральным консулом при султанате и независимых вождях Борнео». Брук стал действительным хозяином части острова и мог рассчитывать на помощь британской короны в случае, если кто-нибудь ему не покорится.

Для дальнейших планов важно было и то, что у Брука появились в Лондоне весьма состоятельные поклонники и поклонницы, и то, что с ними в Куинг ехали молодые люди, глядевшие с обожанием на раджу, а также многочисленные родственники, которые должны были обеспечить продолжение рода Бруков. Английское правительство, конечно, предпочло бы иметь в лице Брука просто исполнительного чиновника, но сам он видел себя родоначальником могучей азиатской белой династии. Впрочем, все награды и достижения от-стУПали на второй план перед главным: вез его на остров военный фрегат королевского флота «Меандр», специально оборудованный для операций в УСТЬЯХ мелких рек и снабженный многочисленными шлюпками, каждая из которых несла на носу небольшую пушку А командовал «Меандром» старый приятель, охотник за «пиратскими головами» Генри Кеппел. Сингапурское начальство, однако, вновь начало ставить палки в столь отлично смазанные в Лондоне колеса. Едва Брук собрался полностью лишить независимости ибанов, как из Сингапура последовал приказ: фрегат «Меандр» передать в распоряжение командования для операций против настоящих пиратов, а не для улаживания личных дел раджи. Возвышению Брука в Сингапуре завидовали. В то время как чиновники тянули колониальную лямку, он выкроил себе княжество, да еще стал сэром.

После отчаянной переписки с Сингапуром и Лондоном и заявлений, что пираты вот-вот лишат Англию ее приобретений, Брук все-таки смог добиться своего В июле 1849 года несколько паровых катеров и пароходов, а также двадцать прау подошли к устьям Сарибаса и Криана Всего в распоряжении Брука было более двух тысяч человек и несколько пушек.

Когда белый раджа узнал, что флотилия легких лодок ибанов вышла навстречу карательной экспедиции, решено было окружить морских даяков. Прау и катера Брука притаились у устьев рек, а пароход «Немезида» встал в открытом море.

Перед рассветом следующего дня при полной луне лодки ибанов проскочили засаду у устья Криана и неожиданно для себя столкнулись с основными силами Брука. Ослепив ибанов ракетами, Брук и его союзники начали стрельбу из орудий и ружей. В тыл ибанам ударили прау, притаившиеся в засаде.

По заключению Адмиралтейского суда в Сингапуре, в бою участвовало две тысячи сто сорок пиратов на восьмидесяти восьми лодках, из них пятьсот были убиты. Английским морякам, принимавшим участие в бою, в качестве награды было вручено двадцать тысяч семьсот фунтов стерлингов. Однако впоследствии Джеймс Брук заявил, что лишь триста пиратов из трех тысяч семисот были убиты, но более пятисот погибли потом, пробиваясь сквозь джунгли домой – либо умерев от голода, либо попав в засады союзников Брука. Казалось бы, зачем Бруку преуменьшать потери пиратов, за которые его помощники получили наградные? Дело в том, что «миротворца» Брука обвинили в зверском избиении ибанов, и обвинили не даяки, не малайцы, а англичане. До сего дня английским историкам, благожелательно настроенным к Бруку, приходится защищать его так, как это делает, например, Холл: «Потери были бы по крайней мере втрое больше, если бы Брук сознательно не дал бежать большому числу людей».

Операция на этом не была закончена. Суда Брука поднимались по рекам, его воины сравнивали с землей длинные дома ибанов. Имущество ибанов становилось собственностью белого раджи и его союзников; более того, Брук приказал отобрать все имущество (вплоть до гонгов, медных котлов и посуды) у тех племен, которые, живя неподалеку от реки, не мешали ибанам спускаться к морю.

Ибаны были разбиты и ограблены, но не покорены. Брук понимал, что походы против них можно продолжать до бесконечности, но они все равно не сдадутся. Тогда Брук решил построить укрепления в устьях всех рек, на которых жили ибаны, и посадить в каждую из крепостей гарнизон малайцев во главе с начальником из числа молодых английских добровольцев Крепости должны были препятствовать выходу в море прау ибанов и не пропускать торговцев, которые захотели бы подняться к ибанам с моря. Из всех продуктов внешнего мира ибаны больше всего нуждались в соли. Если перехватывать соль, ибаны должны будут покориться. Так Брук установил блокаду побережья Саравака.

Брук в письмах в Англию доказывал своим союзникам и недругам, что эта идея исходила не от него, а от самих местных жителей: «Здесь все в один голос требуют, чтобы ими управляли европейцы. И они получат европейцев, если я смогу это организовать».

Брук сообщал в Англию, что его молодые офицеры жертвовали всем, охраняя мирное побережье от пиратов, за что сами же пираты приносили им дары рисом и бананами Это, однако, было неправдой. Не говоря уж о дани, которой были обложены окрестные племена и значительная часть которой шла комендантам крепостей, они тайно получали еще и жалованье от самого Брука. Узнали об этом лишь через много лет после смерти Брука, когда стали доступными его бухгалтерские книги. О содержании бухгалтерских книг известно очень немногим ученым, зато легенда о «бескорыстных цивилизаторах», придуманная Бруком, жива и по сей день.

Резкая критика в Англии варварских методов Брука, к которой присоединились и многие его бывшие соратники, все же привела к тому, что Бруку пришлось сложить с себя звания губернатора Лабуана и генерального консула. Более того, приехала комиссия для расследования деятельности белого раджи. Хотя она и оправдала его (не оправдать Брука значило обвинить само правительство), но признала его не более чем вассалом брунейского султана и поставила на вид английскому военному флоту то, что он во время резни ибанов участвовал в бою наравне с союзниками Брука.

Брук был подавлен неблагодарностью родины. Позиции его в самом Брунее пошатнулись: многие малайские вожди справедливо усмотрели в приезде комиссии и отказе Брука от почетных постов признак его ослабления. У них появилась надежда, что белый раджа в конце концов оставит их в покое.

Но среди родственников, привлеченных славой Брука и поселившихся в Кучинге, был племянник Брука – Чарльз Энтони Джонсон, из династических соображений взявший фамилию дяди и известный в истории Саравака как Чарльз Брук. Этот Чарльз был прирожденным авантюристом.

В 1853 году Джеймс Брук привел войска из Кучинга и вместе с племянником повел их против Рентапа – того самого вождя ибанов, который нанес первое поражение белому радже. Бой не привел к победе, и Джеймс Брук, потеряв надежду победить Рентапа, хотел начать переговоры. Вот тут впервые показал себя Чарльз. «Я недолюбливаю деспотизм, – объяснил он свой отказ от переговоров, – но и терпимость по отношению к даякам должна иметь границы. Они ведь как дети: доброта и жестокость должны быть неразделимы в обращении с этим народом».

На следующий год более сильная экспедиция смогла взять приступом дом Рентапа, вождь даяков был ранен, но успел уйти в горы.

Сидя в одиночестве в крепости, Чарльз придумал лозунг, которому и решил следовать: «Только даяк может убить даяка». Целый год он разрабатывал новую тактику, набирал и обучал современному бою отряды. Пробный поход Должен был состояться против ибанов, которые совсем недавно пришли из внутренних областей острова и еще не сталкивались с европейцами.

Чарльз добился того, чего не смог сделать Джеймс: даяки убивали даяков, и Руководил этим англичанин.

О Чарльзе и его «подвигах» было известно каждому в Сараваке и Бру-Нее Молодой раджа не собирался бороться со слухами. Он предпочитал оыть ужасом всего острова, понимая, что такая слава здесь – половина победы.

В погоне за прибылью раджа Джеймс поощрял прибытие в Саравак китайских кули, которые работали в шахтах и исправно платили налоги. К 1857 году их набралось более четырех тысяч, и они все чаще проявляли недовольство условиями жизни и труда Одну попытку китайцев восстать Брук подавил, но выступление 1857 года застало его врасплох, и восставшие ворвались в Кучинг.

Сам раджа едва успел убежать из столицы. Несколько англичан были убиты, остальных взяли в плен

Вскоре в гавань Кучинга вошел вооруженный пушками-пароход Компании Северного Борнео. Огнем орудий повстанцы были изгнаны из города, и десант с парохода, объединившись с освобожденными англичанами, начал преследовать плохо вооруженных и не умевших воевать шахтеров.

Тут и появились соблазненные богатой добычей и разрешением набрать сколько угодно голов наемники Чарльза Брука. По словам Чарльза, его армия провела свою работу «очень эффективно, хотя и не по правилам». Лишь небольшая часть шахтеров успела убежать в горы, и они погибли бы все, если бы не «предательство лесных даяков, которые пропустили китайцев через свою территорию».

Однако Чарльз не забыл, что не все ибаны покорились ему. В верховьях Сарибаса еще правил Рентап – непобедимый вождь, к которому стекались недовольные. И, восстановив на троне дядю, Чарльз начал готовить новую экспедицию против Рентапа.

В свой последний поход против Рентапа Чарльз Брук смог отправиться только в 1861 году, после того как с помощью интриг, обманов и карательных экспедиций Бруки сломили сопротивление малайцев в самом Брунее. Помимо увеличенной армии малайцев и ибанов Брук привел с собой большой отряд китайских кули, которые прокладывали в джунглях дорогу, и добыл пушку большого калибра, специально рассчитанную на то, чтобы разрушить укрепления на горе Садок. Кроме того, Чарльз смог поодиночке разбить союзников Рентапа и заставил их сложить оружие при условии, что в качестве контрибуции они отдадут ему все ценности племен.

На этот раз положение Рентапа было безнадежным. Армия Чарльза превышала его силы вдесятеро. С небольшим отрядом верных соратников Рентап прорвался сквозь кольцо осаждавших и ушел в горы. Там он поклялся, что никогда больше не посмотрит в лицо белому человеку.

Джеймс Брук писал племяннику, которого назначил своим наследником: «По сравнению с тобой мы все дети в управлении даяками». Подводя итоги деятельности Чарльза, первый раджа заявил: «Его задача была успешно завершена полным разрушением последних попыток пиратствующих малайских вождей и их сподвижников из числа даяков с Сарибаса и из других мест. Сначала ему удалось привлечь часть этих даяков на сторону закона и порядка, а затем использовать их в качестве инструмента правого дела для обуздания соплеменников. В результате берега Саравака так же безопасны для торговцев, как и берега Англии, и безоружный человек может путешествовать по стране без страха, что на него нападут».

Но дело было не в безопасности берегов. Бруки завоевали себе страну, и тут все средства были хороши.

Их держава просуществовала до конца Второй мировой войны, когда английское правительство взяло ее под свой контроль. И лишь в 1963 году Саравак стал независимым в составе Федерации Малайзии.

Луи-Наполеон Бонапарт (1808 – 1873)

Французский император (1852-1870), третий сын голландского короля Людовика-Бонапарта и королевы Гортензии (Богарнэ). Племянник Наполеона I.

Используя недовольство крестьян режимом Второй республики, добился своего избрания президентом (1848). При поддержке военных совершил государственный переворот (1851), затем провозгласил себя императором (1852). Во время франко-прусской войны (1870-1871) сдался в плен под Седаном. Низложен Сентябрьской революцией (1870).

Его мать королева Гортензия жила в постоянной разлуке с мужем. Кто был настоящим отцом Луи-Наполеона? Обычно называют три имени: Вер Гуел, голландский адмирал, Эли Деказ, которого Людовик XVIII впоследствии сделал своим фаворитом, и Шарль де Билан, голландец, шталмейстер королевы Все трое были любовниками Гортензии. Все трое находились в Котере… Словом, Луи-Наполеон был рожден от неизвестного отца.

Выросший среди блеска двора Наполеона I, Луи-Наполеон с детства обнаруживал столь же страстное и столь же романтическое поклонение своему Дяде, как и его мать. Человек страстный и вместе с тем полный самообладания (по выражению В. Гюго, голландец в нем обуздывал корсиканца), он с юности стремился к одной заветной цели – занять французский престол.

Всю молодость, начиная с 1814 года, Наполеон провел в скитаниях, которое, впрочем, не было сопряжено с материальными лишениями, так как его мать успела скопить огромное состояние. Каждый год королева Гортензия возила сына в Рим, где по заведенной традиции собиралась семья Бонапартов.

Королева Гортензия не могла оставаться во Франции после падения императора. Она купила себе замок Арененберг, в швейцарском кантоне Тургау, на берегу Баденского озера, где и поселилась вместе с двумя сыновьями Наполеон недолго посещал гимназию в Аугсбурге.

В 1830 году они остановились во Флоренции. Там 22-летнего отпрыска Представили графине Баральини. Эта молодая особа, которую звали «Преддверие рая», отличалась столь яркой красотой, что принц сразу влюбился. Луи-Наполеон с тринадцати лет проявлял поразительную любовную активность.

Буквально на следующий день он передал графине записку, в которой просил ее о свидании. Не получив ответа, принц надел женское платье, шаль, шляпку, попудрил лицо рисовой пудрой, подкрасил румянами щеки, водрузил на голову женский парик с косами, потом взял корзину с цветами и отправился к графине. Горничная проводила «цветочницу» к хозяйке. Как только служанка вышла из комнаты, Луи-Наполеон бросился к ногам дамы и стал умолять уступить ему. Он даже выхватил кинжал: «Я решил принять смерть у ваших ног, если вы отвергнете меня, и моя гибель станет для вас вечным укором». Напуганная синьора позвонила в колокольчик. В комнату вбежали слуги и муж. Охваченный страхом влюбленный вынужден был под градом ударов ретироваться.

На другой день вся Флоренция обсуждала проделку будущего императора. Луи-Наполеон послал двух секундантов к оскорбленному мужу. Юноша надеялся, что тот откажется от дуэли, и таким образом он хоть немного восстановит его честь и репутацию. Однако муж графини принял вызов и явился на поединок. Луи Бонапарт бежал из Флоренции, заявив, что его мать не позволила ему явиться на поединок чести.

После этого бесславного приключения королева Гортензия увезла сына в Рим, где он узнал, что во Франции Луи-Филипп занял место Карла X. Решив, что речь идет лишь о переходном режиме, после которого на престол вернутся имперские орлы, он присоединился к движению карбонариев.

В 1830 и 1831 годах Луи-Наполеон вместе со своим старшим братом принял участие в заговоре моденского революционера Чиро Менотти и в экспедиции в Романью; целью экспедиции было освобождение Рима от светской власти папы. После неудачи предприятия, во время которого умер старший брат, за Луи-Наполеоном начала охотиться папская полиция, и в начале 1831 года ему пришлось бежать вместе с матерью, причем снова переодевшись в чужое платье. Благодаря фальшивым паспортам им обоим удалось пробраться во Францию.

28 апреля они прибыли в Париж. Луи-Филипп перепугался, узнав, что оба знаменитых изгнанника находятся в Париже. Сначала он отказался принять Гортензию, потом согласился встретиться с ней, но тайно. Но через несколько дней ей пришлось пережить горькое разочарование: король потребовал от двух «наполеонидов» в кратчайший срок покинуть Францию. В начале мая мать с сыном выехали в Лондон.

В августе Гортензия решила, что прохлада швейцарских ледников может благотворно подействовать на бурный темперамент сына, и повезла его в Арененберг. Потом она заставила его поступить в военную школу в Туне. В течение пяти лет Луи-Наполеон изучал артиллерию.

В 1836 году королева Гортензия решила, что самое время женить сына. Она пригласила в гости принцессу Матильду, дочь короля Жерома, которой тогда было пятнадцать и которая уже блистала красотой. Луи-Наполеон сразу влюбился в нее. Через несколько дней король Жером приехал за своей дочерью. Он объяснил, что ей нужно выехать в Штутгарт, чтобы получить там благословение деда, короля Вюртембергского, после чего можно будет объявить о помолвке.

Как только Матильда покинула Арененберг, Луи-Наполеон смог целиком посвятить себя делу, которое несколько месяцев тому назад ему предложил прибывший из Лондона авантюрист виконт Фиален де Персиньи (в действительности его звали просто Фиален, а титул он себе присвоил). Речь шла о подготовке государственного переворота в Страсбурге при поддержке армии, последующем походе на Париж и захвате власти.

В начале лета несколько офицеров заявили о своей готовности поддержать принца. Однако две ключевых фигуры в городе – полковник Бодрей и генерал Вуароль – пока не были вовлечены в заговор.

Выяснилось, что полковник Бодрей неравнодушен к женщинам. «Она должна быть красивой, умной, хитрой, бонапартисткой, чувственной, не особенно строгого нрава», – объяснял своему сообщнику Луи-Наполеон.

Персиньи отвечал, что знаком с такой женщиной. Ей двадцать восемь лет, она родилась в Париже, ее девичье имя Элеонора Бро. Она пела в Риме и Флоренции, где ее муж умер от тифа, убежденная бонапартистка – ее отец был капитаном императорской гвардии. Элеонора возвратилась в Англию, где несколько раз пела перед королем Иосифом.

Несколько дней спустя принц и Персиньи уже сидели в огромном зале казино в Баден-Бадене. Занавес поднялся, и на сцену вышла дама солидных размеров, ростом под 180 сантиметров. У нее были черные как смоль волосы, сверкающие огнем глаза, широкие плечи и гигантская грудь. Луи-Наполеон, любивший пышных женщин, заявил: «С таким декольте, я полагаю, она может завоевать армейский корпус…»

Г-жа Гордон запела. Ее густое контральто заставляло дрожать люстры.

«Я знаю офицеров, – заключил принц, – такая женщина могла бы соблазнить полковника. Кроме того, она сможет зачитывать прокламации».

В полночь Луи-Наполеон и Персиньи явились в гостиную г-жи Гордон. Хозяйка со слезами на глазах кинулась перед принцем на колени. Он галантно поднял ее с пола и с огорчением отметил про себя, что едва доходит ей до груди. Однако это не помешало ему насладиться ночью ее ласками…

На следующий день Луи-Наполеон поделился с певицей своими политическими планами. «С гарнизоном в 12 тысяч человек, сотней пушек и стрелковым оружием, имеющимся в арсенале, есть все возможности превратить в милицию все население восточного края. После взятия Страсбурга мы двинемся на Париж. В Реймсе у нас уже будет армия в 100 тысяч человек, и за какие-нибудь пять дней мы обоснуемся в Тюильри, под приветственные крики безумствующей толпы…»

У певицы этот план вызвал необычайный энтузиазм.

Прошло несколько недель, и согласно плану, намеченному Персиньи, в Страсбурге был организован благотворительный концерт, в котором приняла участие Элеонора.

На следующей неделе полковник Бодрей приехал в Баден-Баден. Певица приняла его очень любезно. Но когда он попытался уложить ее на софу, на пороге появился Луи-Наполеон. Ослепленный любовью к прекрасной певице, Водрей пообещал принцу свою поддержку, даже не зная, чего от него ждут. И вскоре оказался в объятиях несравненной Элеоноры…

Перед тем как покинуть Баден-Баден, Луи-Наполеон еще раз встретился с полковником и изложил ему свой план действий.

В шесть часов утра 30 октября 1836 года начались военные операции. Полковник Бодрей собрал свои войска во дворе казармы Аустерлиц и вышел на середину плаца. И тут в костюме, напоминавшем костюм Наполеона I, с исторической треуголкой на голове, появился Луи-Наполеон. Его свита несла императорского орла.

Полковник поспешил ему навстречу, поприветствовал поднятой вверх Шпагой и произнес краткую речь, результатом которой было громогласное «Да здравствует император!». Он сказал, что во Франции вспыхнула революция, Луи-Филипп низложен и власть должна перейти к наследнику престола, которого Бодрей назвал Наполеоном II.

Тогда слово взял Луи-Наполеон. Он заговорил о своем дяде, об Аустерлице, о Ваграме, о былой славе, потом неожиданно направился к одному офицеру и, как передает свидетель, «судорожно обнял его»-.

Этот непредвиденный жест вызвал новый взрыв энтузиазма. Принц, считавший, что дело складывается очень удачно, принял на себя командование, и под звуки военной музыки полк покинул казарму и направился к дому генерала Вуароля, которого надо было «нейтрализовать» как можно скорее

Генерал наотрез отказался перейти на сторону мятежников. Тогда полковник Бодрей арестовал Вуароля, от имени императора лишив его звания. Генерал попросил несколько минут, для того чтобы одеться. Принц, неизменно галантный, запретил Водрею входить в жилые комнаты генерала. Через десять минут поджидавшие стали удивляться, что генерала так долго нет С позволения принца полковник толкнул дверь. Г-жа Вуароль сидела в комнате одна Генерал сбежал из дома по другой лестнице.

Принц поспешил на улицу: «Быстрее в казарму Финкмат!»

Но генерал Вуароль успел поднять по тревоге 46-й пехотный полк. При появлении во дворе казармы Луи-Наполеон и его Люди были окружены, арестованы и обезоружены. Так что галантность принца привела к провалу переворота.

Персиньи при содействии г-жи Гордон удалось улизнуть из Страсбурга, а Бодрей и Луи-Наполеон были препровождены в крепость.

Через несколько дней принца перевезли в Париж, где префект полиции, г-н Делессер, принял его с большим уважением. В течение двух часов, сидя в огромной столовой префектуры, Луи-Наполеон беседовал со своим тюремщиком

В Париже Луи-Наполеон находился не для того, чтобы его судили. Король знал, что делу принца судебный процесс будет только на пользу, и потому перед страсбургским судом предстали лишь статисты. А главный обвиняемый, которого сочли просто легкомысленным мальчишкой, был отправлен в Америку.

15 ноября Луи-Наполеон прибыл в Лорьян, где поднялся на борт парусного фрегата «Андромеда». После мучительного плавания с единственной остановкой в порту Рио-де-Жанейро он высадился в Нью-Йорке в начале января 1837 года, имея в наличии всего пятнадцать тысяч франков золотом, которые он получил перед отъездом из Франции от Луи-Филиппа.

Страсбургский суд оправдал всех заговорщиков. Луи-Наполеон с облегчением встретил это сообщение. Но когда мать сообщила ему, что король Жером отказал ему в руке принцессы Матильды, принц огорчился, ибо был влюблен в свою очаровательную кузину.

В июне 1837 года Луи-Наполеон получил тревожное письмо из Арененберга. Королева Гортензия сообщала ему, что перенесла операцию, что дела у нее обстоят неважно и что она хотела бы его видеть.

23 июля он прибыл в Лондон. Посольство Франции отказалось выдать ему паспорт. Он воспользовался протекцией швейцарского консула, чтобы выехать в Голландию, а оттуда в Германию. 4 августа он был у постели своей матери.

Спустя два месяца, на рассвете 5 октября, кроткая королева Гортензия, истерзанная раком, умерла на пятьдесят пятом году жизни

Луи-Наполеон через несколько недель покинул Швейцарию и поселился в Лондоне, где вскоре снова встретил госпожу Гордон и Персиньи. Компания снова взялась за подготовку государственного переворота Через полтора года Принцу показалось, что все предусмотрено.

.. В конце июля 1840 года в кабачке лондонского порта капитана грузового судна «Город Эдинбург» посетил элегантный человек, который обратился к нему с такими словами: «Мои друзья поручили мне организовать маленькое путешествие к берегам Германии. По правде сказать, у нас нет никакой определенной цели. Побуждаемые всего лишь собственной фантазией, мы, возможно, захотим доплыть до Гамбурга. Не могли бы взять нас на борт вашего судна? Нас будет около шестидесяти человек». Капитан ответил согласием.

Вечером 5 августа таинственные пассажиры поднялись на борт корабля. Они действительно производили впечатление странной компании. Некоторые выглядели вполне прилично, но большая их часть состояла из жалких на вид людишек в потертой одежде и стоптанных башмаках. Вслед за ними на судно подняли багаж – тюки съестных припасов, коляску, пакет листовок и клетку с орлом..

В 8 часов вечера снялись с якоря. К 3 часам утра человек, нанимавший судно, обратился к капитану: «Один из моих друзей опоздал к отходу. Остановитесь в устье Темзы. Он догонит нас на лодке».

Капитан приказал бросить якорь в указанном месте и стал ждать. Вскоре на борт поднялся маленький человек, с каким-то мутным взглядом, в круглой шляпе. Он пользовался большим уважением у остальных пассажиров.

На рассвете «Город Эдинбург» бросил якорь около Булони. Шестьдесят пассажиров стали надевать на себя военную униформу. Затем судно направилось к Вимере, где небольшой отряд высадился на берег. Человек с мутным взглядом, в форме полковника артиллерии, обратился к своим спутникам: «Друзья мои, вот мы и во Франции Нам остается лишь взять Булонь Как только мы захватим этот пункт, наш успех станет бесспорным. Если мне окажут обещанную поддержку, через несколько дней мы будем в Париже И история расскажет потомкам, что горстка храбрецов, каковыми являемся вы и я, совершила это великое и славное предприятие». Луи Бонапарт был одержим безрассудным желанием захватить власть

После недолгих переговоров с таможенниками группа заговорщиков направилась в Булонь. По городу были распространены прокламации, в которых критиковалось правительство и давалось обещание, что Наполеон будет «опираться единственно на волю и интересы народа и создаст непоколебимое здание; не подвергая Францию случайностям войны, он даст ей прочный мир».

В городской казарме два дежурных солдата молча отдали им честь и продолжали свою работу. Желая сделать их своими союзниками, Луи Бонапарт присвоил одному звание лейтенанта, а второго наградил орденом Почетного легиона Не ограничиваясь костюмом, шляпой и обычными знаками императорского достоинства, Наполеон имел при себе прирученного орла, который Должен был в определенный момент парить над его головой.

Неожиданно в казарме появился капитан Пюижелье В ответ на предложение перейти на сторону принца офицер объявил тревогу. Луи Бонапарт понял, что дело проиграно, и в сопровождении своих друзей выбежал из казармы. Они достигли берега в Вимере почти одновременно с солдатами капитана Пюижелье. «Наши лодки исчезли, – вскричал Луи Бонапарт, – будем добираться до корабля вплавь». Однако после первых же выстрелов пловцы вынуждены были повернуть обратно. Авантюра с треском провалилась. Отчаявшегося Луи-Наполеона препроводили в замок. 12 августа он был посажен в тюрьму Консьержери, а 30 сентября палата пэров приговорила его к пожизненному заключению в форте.

Узнав о столь суровом приговоре, друзья принца были потрясены: «От Лондона до Флоренции и от Констанции до Рима, – писал Флоран Буэн, – все, кто знал Луи-Наполеона, сходились на том, что решение палаты пэров равносильно смертному приговору: никогда, говорили они, никогда он не сможет жить без женщин!»

Оказавшись в камере пикардийской крепости, принц заказал сотни книг, устроил у себя лабораторию и стал проводить физические опыты. Он завет любовную связь с маленькой гладильщицей Элеонорой.

25 февраля 1843 года она родила в Париже мальчика, которому дали княжеское имя Эжен-Александр Луи. Второй наследный принц, названный Луи-Александр-Эрнест, у гладильщицы родился 18 марта 1845 года Луи-Наполеон даже в тюрьме не терял времени даром…

В начале 1846 года в форте Ам появилась бригада каменщиков, чтобы провести там ремонтные работы. Луи-Наполеон стал готовиться к побегу. Слуга Телен привез ему из Сен-Кентена рубаху из грубого полотна, панталоны, две блузы, фартук, галстук, шейный платок, головной убор и парик Паспорт он одолжил у леди Кроуфорд – якобы для своего слуги.

25 мая он выбрался из тюрьмы, в которой провел шесть лет. Его поджидал в карете верный Телен. В Валансьене Луи-Наполеон в сопровождении верного слуги сел на поезд и спустя четыре часа был уже в Брюсселе Затем он перебрался в Лондон и влачил там жалкое существование.

Случай, этот покровитель всех плутов и мошенников, свел его с молодой и привлекательной особой, которой суждено было сыграть в жизни Луи-Наполеона заметную роль. Прекрасная Элиза приютила принца в своем доме. Девушка была куртизанкой и своим мастерством владела в совершенстве. Однако несмотря на многочисленных клиентов, которых девушка одаривала ласками, казна влюбленных оставалась пуста. Тогда Луи-Наполеон предложил одному своему знакомому, содержавшему игорный дом, использовать прелести Элизы для привлечения посетителей. Почтенный владелец делового предприятия был так доволен первыми результатами, что в конце концов нанял ловкую Элизу к себе на работу, согласившись делиться с нею и ее любовником, выполнявшим роль крупье, значительной частью своих доходов. Элиза, которая звалась теперь мисс Говард, вскоре уже каталась в своей коляске в Гайд-парке. Еще бы, теперь ей давали за ночь не три шиллинга, а тысячу фунтов стерлингов!

26 февраля 1848 года принц узнал, что Луи-Филипп отрекся от престола Он написал временному правительству письмо: «Господа, народ Парижа уничтожил последние следы иностранного вторжения, и я спешу встать под знамена Республики». Принц выехал в Париж, однако поэт Ламартин живо напомнил ему, что закон, запрещающий его появление на территории Франции, еще не отменен. Луи-Наполеон поспешил вернуться в Лондон. В течение двух месяцев он и его любовница мисс Говард следили по газетам за событиями во Франции. Народ стал разочаровываться в своих новых правителях, которые вели себя в частной жизни столь же беззастенчиво, что и тираны.

В апреле 1848 года во Франции прошли выборы. В числе избранных оказалось немало членов императорской фамилии Теперь ничто не мешало Луи-Наполеону вернуться в Париж. Но в каком качестве? Он будет участвовать в дополнительных выборах!

Персиньи подсчитал предстоящие траты Для финансирования беспрецедентной в истории рекламной кампании требовалось около пятисот тысяч франков. Огромная сумма! Однако мисс Говард пообещала достать ему эти деньги. Для соблюдения приличий было условлено, что молодая англичанка продаст Луи в кредит земли, которыми владеет в Римских провинциях, а он под эти земли возьмет в долг деньги. Через несколько дней маркиз Палавичино действительно ссудил новому «землевладельцу» шестьдесят тысяч римских экю, то есть триста восемьдесят тысяч франков… Говард продала кое-что из своих драгоценностей, а друзья принца начали предвыборную кампанию. 4 июня на дополнительных выборах принц был избран сразу в четырех департаментах; но он отказался от полномочий.

Прошло два месяца, и за это время Персиньи с друзьями организовал клубы бонапартистов. Для их финансирования нужны были дополнительные средства. Мисс Говард продала свои конюшни, серебро и те немногие драгоценности, которые у нее еще оставались.

Все эти жертвы были не напрасны: 17 сентября, во время вторых дополнительных выборов, принц был избран уже в пяти департаментах. 26 сентября он впервые появился в Учредительном собрании, а 11 октября закон о его высылке был отменен.

На протяжении трех месяцев, благодаря материальной поддержке мисс Говард, которая продала мебель и дом в Лондоне, друзья принца агитировали голосовать на президентских выборах за Луи-Наполеона. Результаты выборов оказались ошеломляющими: семьдесят пять процентов проголосовавших французов отдали предпочтение Луи-Наполеону.

20 декабря он был провозглашен президентом Республики и сразу отправился в свою резиденцию в Елисейский дворец. Луи Бонапарт первым делом позаботился, чтобы приблизить к себе мисс Говард, и снял для нее неподалеку особняк. Президент часто навещал ее. Сама же мисс Говард никогда не появлялась во дворце, ибо в качестве хозяйки там выступала кузина и экс-невеста Луи-Наполеона, принцесса Матильда.

Избранный на четыре года и получавший на представительские расходы два миллиона пятьсот шестьдесят тысяч золотых франков в год, президент мечтал о дополнительном кредите в миллион восемьсот тысяч франков. Однако Учредительное собрание отказало ему. И тогда Луи-Наполеон замыслил государственный переворот с целью восстановить империю. Он был готов рискнуть всем, понимая, что грызня между различными партиями значительно облегчает его задачу. Тем более противники считали его недалеким человеком.

Луи Бонапарт тем временем расставлял своих людей на ключевые посты в правительстве и в армии.

Государственный переворот был намечен на 2 декабря, годовщину Аустерлица и коронования Наполеона. Знали об этом только Морни и мисс Говард, которая на этот раз продала лошадей, заложила свои дома в Лондоне и драгоценности.

Чтобы скрыть накануне решающего дня подготовительные мероприятия, Луи-Наполеон устроил в Елисейском дворце грандиозный прием. Вечером 1 Декабря во всех гостиных президентского дворца танцевали. Не выказав ни малейших признаков беспокойства, принц переходил от одной группы к другой Тем временем типографии уже печатали воззвания.

К полуночи гости покинули дворец, а Луи-Наполеон возвратился в кабинет Все уже было готово: воззвание к народу, прокламация, обращенная к армии, декрет о роспуске Учредительного собрания и постановление о том, Что Париж переходит на осадное положение. Кроме того, было подписано шестьдесят приказов на арест военных и политических деятелей, известных своими антибонапартистскими настроениями…

Народ встретил переворот спокойно, кое-где даже раздавались возгласы: «Да здравствует Наполеон!» В течение нескольких дней были подавлены небольшие очаги сопротивления. Власти арестовали 26 642 человека, и в городе был восстановлен порядок. 21 декабря 1851 года был проведен плебисцит, подавляющее большинство французов одобрило переворот. Принца избрали президентом Республики на десять лет. Но фактически была реставрирована империя, поскольку опубликованная 14 января 1852 года конституция была чисто монархической. Президент имел большие полномочия, но никаких способов привлечения его к ответственности указано не было. 29 марта, открывая сессию законодательного корпуса, Луи-Наполеон говорил: «Сохраним республику; она никому не угрожает и может успокоить всех. Под ее знаменем я хочу вновь освятить эру забвения и примирения!» Однако он же замечал. «Говорят, что империя поведет за собой войну. Нет! Империя – это мир!»

7 ноября сенат высказался за превращение Франции в наследственную империю, а 22 ноября соответствующее изменение конституции было поддержано волей народа – 7 800 000 французов одобрили монархический строй. 2 декабря 1852 года президент был провозглашен императором под именем Наполеона III. Его оклад составил 25 миллионов франков. Европейские державы признали новую империю Вскоре Наполеон женился на Евгении Монтихо, графине Теба. Мисс Говард, благодаря которой Луи воспарил на невиданную высоту, не могла составить ему достойную партию и получила отставку.

До сих пор Наполеону все удавалось. Он ловко использовал ошибки врагов и при помощи своего громкого имени устраивал искусные заговоры. Но этих талантов оказалось мало, чтобы управлять таким государством, как Франция. Новоиспеченный монарх не обнаружил ни военного, ни административного гения своего дяди; Бисмарк не без основания называл его впоследствии «не признанной, но крупной бездарностью». Впрочем, в первое десятилетие внешние обстоятельства складывались чрезвычайно успешно для политического авантюриста. Крымская война вознесла его на высокую ступень могущества и влияния. В 1855 году он совершил с императрицей Евгенией поездку в Лондон, где ему был оказан блестящий прием, в том же году Париж посетили короли Сардинии и Португалии и королева Англии.

Весьма своеобразной была политика Наполеона в отношении Италии Он стремился к объединению Апеннинского полуострова, но с условием сохранения неприкосновенности светской власти пап; вместе с тем ему было необходимо, чтобы объединение было совершено не демократами и республиканцами, а консерваторами. Эти стремления тормозили объединение, и итальянские революционеры ненавидели Наполеона. Три покушения на его жизнь были организованы именно итальянцами: первое – Пианори (28 апреля 1855 года), второе – Белламаре (8 сентября 1855 года), позднее – Орсини (14 января 1858). В 1859 году Наполеон начал войну с Австрией, результатом которой для Франции было присоединение к ней Ниццы и Савойи Успех позволил стране занять лидирующие позиции среди европейских держав. Можно считать удачными экспедиции Франции против Китая (1857-1860), Японии (1858), Аннама (1858-1862) и Сирии (1860-1861), но затем фортуна отвернулась от французского монарха.

В 1862 году он предпринял экспедицию в Мексику, явившуюся подражанием египетскому походу Наполеона I и призванную принести Франции военные лавры. Однако экспедиция потерпела полнейшее фиаско; французские войска вынуждены были покинуть Мексику, оставив на произвол судьбы посаженного ими на мексиканский трон императора Максимилиана.

В 1867 году Наполеон III попытался дать удовлетворение оскорбленному общественному мнению Франции покупкой у короля голландского великого герцогства люксембургского и завоеванием Бельгии, но несвоевременное разглашение его проекта и угроза со стороны Пруссии заставили его отказаться от этого плана. Неудачи во внешней политике отразились и на политике внутренней. Монархический строй в стране, пережившей несколько революций и знакомой с более свободными порядками, мог держаться только на полицейском режиме. Однако Наполеон III не мог не считаться с общественным мнением и постепенно стал терять позиции сильного монарха.

2 января 1870 года было образовано либеральное министерство Оливье, которому предписывалось реформировать конституцию, восстановить ответственность министров и расширить пределы власти законодательного собрания. В мае 1870 года выработанный министерством проект был одобрен плебисцитом, но он не успел вступить в силу.

Летом 1870 года осложнились отношения между Францией и Пруссией. Не без влияния императрицы, Наполеон III, уверенный в военном могуществе Франции и надеявшийся победой загладить все ошибки своей политики, действовал вызывающе и довел дело до войны, которая показала шаткость государственного и общественного строя империи. 19 июля Франция объявила войну Пруссии. 22 июля специальным указом устанавливалось регентство императрицы с того момента, «когда император покинет Париж, чтобы принять командование войсками». Говорят, она как-то обмолвилась. «Эта война станет "моей" войной». Эта фраза преследовала императрицу до последних дней ее жизни, и всякий раз она уверяла, что не произносила ее.

Наполеон III, прибыв в конце июля в Мец, с ужасом обнаружил, что его армия плохо экипирована, недисциплинированна, военное руководство бездарно. Царивший беспорядок делал невозможным стремительное наступление, о котором мечтала императрица Евгения

Французы терпели одно поражение за другим. Прусские войска взяли Эльзас, нависла угроза над Парижем. 1 сентября произошла ожесточенная битва при Седане. Наполеон III, видя, что бессмысленно вести дальнейшие боевые Действия, через генерала Рея передал Вильгельму письмо: «Месье, мне не суждено было сложить голову в бою, и поэтому мне остается только положить шпагу к ногам Вашего Величества. Примите приношение из рук вашего брата. Наполеон». На следующий день французский император был взят под стражу

2 сентября он отправился в определенный ему для жительства Вильгельмом замок Вильгельмгеге. Освобожденный из плена после заключения мира, он уехал в Англию, в Числхерст, где написал протест против постановления бордоского национального собрания о его низвержении В Числхерсте он провел остаток жизни и умер от мочекаменной болезни, после операции. Перед смертью он спрашивал в бреду доктора: «Конно, ведь мы не струсили тогда в Седане?»

Смерть Наполеона III потрясла французов. Многие еще оставались бонапартистами и мечтали о возвращении императора. «Его не воспринимали, – писал историк Фернан Жиродо, – как низверженного императора. Казалось, что он лишь временно покинул политическую арену, чтобы вернуться с новыми силами в недалеком будущем Франция не совершала Сентябрьской революции, она только позволила ее совершить, она не предоставляла всех полномочий власти авторам этого переворота, а просто-напросто терпела их произвол Наполеону III нужно было умереть, чтобы стало понятно, какое место он занимал в политической жизни Европы».

Уильям Уокер (1824 – 1860)

Американский авантюрист Родился в штате Теннесси. Окончил медицинский факультет Пенсильванского университета. Практиковал в Европе, затем был адвокатом, редактором в Нью-Орлеане. В 1853 году организовал экспедицию для завоевания мексиканского штата Сонара, но вынужден был сдаться войскам Соединенных Штатов в Сан-Диего.

13 июля 1855 года в никарагуанском порту Реалехо высадились американские флибустьеры с целью подчинить страны Центральной Америки господству СЩА и восстановить рабство. Возглавлял наемников Уильям Уокер.

Он был чрезвычайно противоречивым человеком. В нем уживались, казалось бы, несовместимые черты характера – доброта и холодная жестокость, личная храбрость, способность к самопожертвованию и циничное равнодушие к жизни других, расчетливость, хладнокровие и безрассудство, толкавшее его на авантюрные поступки. Довольно хрупкое сложение и небольшой рост с лихвой окупались его гипнотическим взглядом, многократно описанным биографами и поэтами.

Не менее противоречивыми были и убеждения Уокера. За сравнительно недолгую жизнь он не только превратился из аболициониста и социалиста в убежденного сторонника рабства и апологета цивилизаторской миссии американского Юга в Центральной Америке, но в сугубо политических интересах перешел из протестантизма в католичество. Честолюбивый, рвавшийся к власти и способный увлечь за собой других, Уокер обладал литературными способностями. Подтверждением тому служит его книга о войне в Никарагуа, вышедшая в свет в том самом году, когда ее автор был расстрелян.

Для большинства жителей Центральной Америки Уокер был и остается символом разрушения и насилия, пиратом и авантюристом, его экспедиции расценивают как бесцеремонное и циничное вмешательство во внутренние дела независимых государств Не случайно долгие годы именем Уокера никарагуанские крестьяне пугали детей Соответственно оценивается его деятельность и в центральноамериканской историографии

Уокер родился 8 мая 1824 года в Нэшвилле, штат Теннесси Его отец, Джеймс Уокер, имевший шотландских предков, был банкиром и торговцем, а мать, Мэри Норвелл, происходила из влиятельной семьи в штате Кентукки Кроме Уильяма в семье было еще двое братьев и сестра Дети воспитывались в строгой кальвинистской традиции, и Уильям рос послушным и спокойным ребенком. Будучи очень привязанным к матери, которая часто болела, Уильям любил читать ей вслух романы Вальтера Скотта и романтические поэмы Байрона

В 12 лет Уокер поступил в университет Нэшвилла, который, как и многие американские университеты того времени, представлял собой, по сути, среднюю школу Учился хорошо и через два года перевелся на медицинский факультет Пенсильванского университета, где также зарекомендовал себя способным студентом Интересно, что темой его дипломной работы было изучение радужной оболочки глаза (иридодиагностика)

Получив диплом врача уже в 19 лет, Уокер почти два года провел за границей, практикуясь в госпиталях Парижа и посещая лекции медицинских светил в Гейдельберге (Германия), Лондоне и Эдинбурге Вернувшись в 1845 году на родину, он неожиданно для родственников решил переменить профессию и заняться изучением юриспруденции Спустя еще два года, после упорных занятий в Нью-Орлеане, он был зачислен в адвокатуру, но не удовольствовался и этим Медик-юрист стал одним из издателей и авторов газеты «Нью-Орлеан крисчен», поддерживавшей вигов

Судя по воспоминаниям современников Уокера, обстановка, царившая в «Нью-Орлеан крисчен», весьма смахивала на атмосферу, блестяще переданную Марком Твеном в известном рассказе «Журналистка в Теннесси» Как и твеновскому персонажу, Уокеру приходилось принимать вызовы на дуэль от лиц, чьи политические взгляды и репутацию он задевал в своих статьях Интересно и то, что в газете Уокера публиковал стихи тогда мало еще известный широкому читателю Уолт Уитмен

В Нью-Орлеане в эти годы Уокер пережил первую и последнюю в своей Жизни любовь Элен (Хелен) Мартин в пятилетнем возрасте перенесла тяжелую болезнь, в результате которой лишилась голоса и слуха, что, впрочем, не помешало ей стать одной из первых красавиц Нью-Орлеана и пользоваться большим вниманием благодаря природному уму, открытому характеру и обаянию Уокер следовал за Элен буквально по пятам и быстро освоил язык жестов, на котором они вели долгие разговоры В апреле 1849 года, когда уже было объявлено об их предстоящей свадьбе, невеста внезапно умерла от холеры

Личная драма круто изменила и характер Уокера (он превратился в мрачного меланхолика), и его образ жизни В 1850 году Уильям покинул Нью-Орлеан, совершил путешествие через Панамский перешеек и осел в Сан-Фран-Чиско, где с головой вновь ушел в журналистику, приняв предложение своего друга Э Рандолфа писать статьи в только что основанную им газету «Сан-Франциско геральд», которая ориентировалась на демократов, выражавших Интересы рабовладельческого Юга Именно там Уокера привлекли планы расширения территории Соединенных Штатов в соответствии с популярной тогда теорией «предопределения судьбы».

Несомненно, определенную роль в этом сыграли и честолюбие Уокера, его стремление во весь голос заявить о себе – желание вполне объяснимое, если принять во внимание неповторимую историческую атмосферу в США накануне схватки между Севером и Югом, обстановку стремительной политизации Юга, усиления аннексионистских настроений. В этот период он сблизился с бывшим американским послом в Мадриде, одним из инициаторов покупки или захвата Кубы Соединенными Штатами, Пьером Суле.

Многочисленные проекты покупки Кубы или ее прямой аннексии являлись составной частью плана создания пресловутой карибской рабовладельческой империи, которая по замыслам политиков-южан должна была простираться от Мексики через Антильские острова и страны Карибского бассейна до Колумбии. Это была бы островная империя, включающая Кубу и Пуэрто-Рико, которые предстояло отнять у Испании. Аппетиты рабовладельцев распространялись и на независимые Гаити, Мексику, центральноамериканские страны и часть Колумбии.

Уильям Уокер, сделавший себя диктатором Никарагуа, стал популярным в Соединенных Штатах.

В основе многочисленных флибустьерских экспедиций причудливо переплетались идеи национального освобождения и стремление к аннексии, революционный идеализм (во многом являвшийся отзвуком событий 1848 года в Европе) и страсть к обогащению, мессианство и политический авантюризм. В этот мир политических страстей и амбициозных экономических проектов, вроде распространения американской колонизации по всей Центральной Америке и Мексике, вошел и Уокер.

Первым опытом на поприще аннексионизма для Уокера стала экспедиция в Мексику. В ноябре 1854 года Уокер вторгся с отрядом из нескольких сотен человек на территорию штатов Нижняя Калифорния и Сонора и объявил о создании там нового американского независимого государства, провозгласил себя президентом, создал правительство и даже успел учредить собственный флаг. Все это сопровождалось безудержным грабежом имущества мексиканских крестьян, ремесленников, торговцев и предпринимателей. Несмотря на жалобы мексиканских властей, администрация президента Ф. Пирса снисходительно наблюдала за экспериментами Уокера.

Вскоре, однако, мексиканское правительство собралось с силами, и после нескольких месяцев изматывающих боев и тяжелого отступления в мае 1854 года Уокер с 33 сообщниками перешел границу и сдался американским властям. Отданный под суд за нарушение закона 1818 года о нейтралитете, он, впрочем, вскоре был оправдан и вновь занялся журналистикой.

В марте 1854 года началась Крымская война, неожиданно для Англии принявшая затяжной характер и потребовавшая максимального внимания. Воспользовавшись тем, что у англичан были связаны руки в Крыму, Соединенные Штаты начали активно реализовывать планы по изменению соотношения сил в Центральной Америке и Карибском бассейне.

Наиболее привлекательной целью для аннексионистов стала Никарагуа, где вновь обострившаяся внутриполитическая обстановка создавала чрезвычайно благоприятные условия для осуществления планов по созданию «карибской империи». Все больший интерес к Никарагуа проявлял и Уокер. В декабре 1854 года он подписал соглашение с крупным американским предпринимателем Б. Коулом об организации экспедиции вооруженных колонистов в Никарагуа с целью оказания поддержки либеральной партии.

Так, в обмен на такую помощь никарагуанские либералы обещали выделить Уокеру и его людям 21 тысячу акров плодородных земель и регулярно выплачивать жалованье из казны после завершения военных действий. По требованию Уокера размеры выделяемой земельной площади были увеличены до 52 тысяч акров, а флибустьерам придавался официальный статус колонистов. Как юрист Уокер хорошо понимал, что это помогло бы ему избежать обвинений в нарушении американского закона о нейтралитете.

Вербовка добровольцев шла быстро и с размахом. Финансирование предприятия в значительной степени взяла на себя «Аксессори», предоставившая Уокеру заем 6 20 тысяч долларов, хотя и вопреки желанию самого Вандербиль-да, узнавшего о займе по возвращении из Лондона.

Уокер готовился к предстоящей экспедиции с особой тщательностью. Он изучал будущий театр военных действий не только по картам, но и по разнообразной литературе, в том числе и по работам бывшего консула США в Никарагуа Э. Скуайера. Неплохо он разбирался и в хитросплетениях центральноамериканской политической жизни. Вопреки утверждениям о том, что Уокер не владел испанским языком, имеются свидетельства об обратном.

В начале мая 1855 года все необходимые приготовления были сделаны, и 16 июня шхуна «Веста» высадила Уокера и 57 вооруженных самым современным по тем временам оружием колонистов в никарагуанском порту Реалехо.

Вначале отношения Уокера с компанией Вандербильда развивались довольно успешно. Пароходы «Аксессори» непрерывно перевозили в Никарагуа американских колонистов, значительная часть которых сразу же вливалась в армию Уокера. Ее численность уже к осени достигла 1,5 тысячи человек. Костяк составляли примерно 1200 хорошо вооруженных добровольцев, многие из них имели опыт боевых действий.

Однако в феврале 1856 года отношения между Уокером и Вандербильдом были разорваны. Уокера явно не устраивал покровительственный тон «коммодора» (так Вандербильда прозвали в деловых кругах Нью-Йорка), а тот был недоволен своенравным руководителем флибустьеров, его растущим стремлением диктовать условия. По инициативе Уокера правительство Риваса разорвало соглашение с «Аксессори» и передало контракт конкурентам Вандербильда и бывшим его компаньонам – Корнелиусу Гаррисону и Чарльзу Моргану.

В ответ Вандербильд объявил о прекращении пассажирских и грузовых перевозок для Уокера, потребовал от США принять немедленно меры против флибустьеров и начал переправлять оружие и людей в Коста-Рику для оказания поддержки правительству этой страны, возглавившему вооруженную борьбу центральноамериканских государств против Уокера. В результате в наиболее критические для него месяцы военных действий он не смог получить подкреплений.

Агенты Вандербильда вели переговоры в Лондоне, стремясь заручиться поддержкой адмиралтейства для организации блокады побережья Никарагуа британским флотом, а в самой Никарагуа представители «коммодора» уговаривали президента Риваса порвать с Уокером.

Одновременно Вандербильд нанес мощный удар и по отступникам – Гаррисону и Моргану. Первого он обвинил в мошенничестве и предъявил ему судебный иск на 500 тысяч долларов, а Моргана – в сговоре с Уокером и Потребовал от обоих в качестве возмещения ущерба кругленькую сумму в 1 миллиард долларов.

В конце концов Гаррисон и Морган спасовали перед стальной волей «коммодора», признав незаконность сделок с Уокером, а Вандербильд, в свою очередь, за 56 тысяч долларов отступных ежемесячно обещал не конкурировать с трансокеанской трассой в Панаме.

Между тем положение Уокера продолжало ухудшаться. 1 марта 1856 года Гватемала, Коста-Рика, Гондурас и Сальвадор объявили о начале военных действий против Уокера. Характерно, что правительства этих стран объявили войну именно Уокеру, рассматривая его как пирата и узурпатора власти, а не правительству Никарагуа. Общая численность армии союзников достигла 10 тысяч. Правительство Коста-Рики, возглавляемое Хуаном Рафаэлем Морой, обратилось к Англии с просьбой предоставить оружие. Лондон отреагировал немедленно, и необходимое оружие (несколько пушек, 2 тысячи ружей, боеприпасы) было направленр в Коста-Рику.

В этих условиях Уокеру как воздух была необходима поддержка. Надо сказать, что он не питал особых иллюзий в отношении английской позиции и был враждебно настроен к деятельности английских дипломатов в Центральной Америке. Уокер возлагал надежды только на соотечественников – на Пьера Суле и американского консула в Никарагуа Джона Уилера.

Еще в апреле 1856 года, когда госсекретарь США У. Мэрси отказался принять посланника Уокера полковника П. Френча, тот обратился к Суле за содействием. 28 апреля в Новом Орлеане по инициативе Суле был организован многолюдный митинг в поддержку экспедиции Уокера. Активно защищал его бывший посол в Мадриде и на съезде демократической партии в Цинциннати. В одной из резолюций съезда прямо выражалась симпатия американского народа к «попыткам, предпринимаемым центральноамериканскими народами (имелось в виду правительство Риваса) для возрождения той части континента, которая расположена на подступах к межокеанскому каналу».

В августе 1865 года вместе с очередным подкреплением для Уокера П. Суле отправился в Никарагуа. В течение двух недель он вел с руководителем флибустьеров конфиденциальные переговоры, имевшие, как признавал сам Уокер, «очень важное значение».

Не без влияния этих бесед Уокер пошел на решительный шаг – восстановление рабства в Центральной Америке, которое было отменено еще в 1824 году. Этим актом Уокер, в глубине души мечтавший о воссоздании военного центральноамериканского объединенного государства, во главе которого он видел себя, надеялся привлечь на свою сторону влиятельных политиков американского Юга. «Закон о рабстве – ядро моей политики, – писал он. – Без него американцы могли бы играть в Центральной Америке лишь роль преторианской гвардии, подобной римской, или же роль янычаров на Востоке – роли, к которым они плохо подготовлены в силу… традиций своей расы».

В целях «ускорения колонизации» Суле передал Уокеру полмиллиона долларов, собранных в США.

Ревностным сторонником Уокера, полностью разделявшим его планы, был и Д. Уилер. «Шум машин и грохот повозок янки на здешних улицах, – доносил он в госдепартамент, – возвестили гражданам Никарагуа, что праздность должна уступить место предприимчивости, невежество – науке, а анархия и революции – закону и порядку».

Уилер был убежденным сторонником теории «предопределения судьбы» и превосходства белой расы. Едва прибыв в декабре 1854 года в Никарагуа, американский консул безапелляционно заявил, что «центральноамериканская раса неопровержимо доказала… полную неспособность к самоуправлению».

Буквально за неделю до высадки флибустьеров Уокера в Реалехо Уилер подписал с правительством Никарагуа договор о дружбе и торговле. Это не помешало ему восторженно приветствовать действия колонистов. 10 ноября 1855 года, даже не дождавшись инструкций госдепартамента, Уилер официально признал правительство Риваса – Уокера.

Формально госдепартамент не поддержал инициативы Уокера, и госсекретарь Мэрси отказался, как уже отмечалось выше, принять верительные фа-моты от представителя флибустьеров.

Однако настойчивые просьбы Уилера внимательнее присмотреться к ситуации в Никарагуа, в конце концов, возымели действие, и в середине мая 1856 года, непосредственно перед съездом демократической партии, Ф. Пирс объявил о готовности принять представителя правительства Риваса – Уокера, что означало факт дипломатического признания. Свое решение президент объяснил «необходимостью признать правительство, существующее де-факто и пользующееся поддержкой народа». Соответствующие инструкции о признании правительства Риваса – Уокера направил в Никарагуа и Мэрси.

События в стране тем временем развивались стремительно. В июне Уокер решительно порвал все отношения с президентом Ривасом, а еще через месяц провел выборы и 12 июля провозгласил себя президентом Никарагуа. Это были странные даже по центральноамериканским меркам того времени выборы, ибо за единственного кандидата – генерала Уильяма Уокера – голосовали исключительно солдаты его армии и колонисты. Никарагуанцы же этой чести были лишены.

Инструкции Мэрси достигли Гранады вскоре после инаугурации Уокера. Уилер поспешил доложить в госдепартамент, что «в соответствии с инструкциями он установил отношения с правительством Уокера и готов также подписать с ним договор о дружбе, торговле и навигации».

Казалось, дипломатическая фортуна благоволила и Уокеру. Однако, опираясь на английскую помощь, его противники предприняли контрмеры. Представитель Уокера священник А. Вихиль подвергся обструкции со стороны всех латиноамериканских дипломатов и пробыл в Вашингтоне лишь около месяца, а его преемнику, А. Оуксмиту, было отказано в аудиенции у президента США. Президент Коста-Рики Х.Р. Мора направил своего представителя Н. Толедо со специальной миссией в столицы Гватемалы, Сальвадора и Гондураса, чтобы выработать общую стратегию борьбы против Уокера. К правительствам этих стран обратился и незадачливый Ривас, сделавшийся его решительным противником.

Ряд дипломатических демаршей предприняла и Франция, снарядившая корабли в залив Фонсека, а британская эскадра вновь появилась вблизи Сан-Хуана-дель-Норте (Грейтаун). Английские моряки не препятствовали решительным действиям агентов Вандербильда против Уокера. Так, по приказу «коммодора» были захвачены четыре парохода, ранее принадлежавшие «Аксессо-ри», которые вскоре были использованы для переброски костариканских солдат на театр военных действий. Английские же корабли фактически блокировали прибывшее в Грейтаун очередное подкрепление для армии Уокера – около 400 человек, а затем вывезли их в Новый Орлеан.

Ощущая постоянную враждебность со стороны английских дипломатов в Никарагуа, Уокер пытался убедить американских политиков в том, что именно он находится на переднем крае борьбы с английской экспансией. В письме одному из лидеров аннексионистского течения в конгрессе, сенатору С. Дугласу, Уокер указал на многочисленные случаи ущемления американских интересов в Центральной Америке и призвал «наказать Британию за политику прошлую и нынешнюю», а в госдепартамент направил пакет документов о «происках англичан лично против меня и против народа Соединенных Штатов».

Отметим, что в начале эпопеи Уокера в Никарагуа Форин оффис отнесся к нему довольно снисходительно, усмотрев в «сероглазом посланце предопределенной судьбы» лишь заурядного пирата и авантюриста. Положение изменилось после провозглашения Уокера президентом Никарагуа. Его фамилия все чаще упоминалась в англо-американской дипломатической переписке. Соответственно усиливалось и внимание британской дипломатии к его деятельности.

Разыгрывая антибританскую карту, Уокер вместе с тем попытался заручиться поддержкой некоторых кругов и в самой Англии. Он предпринял довольно неожиданный маневр: направил в Лондон в качестве представителя известного кубинского борца за национальное освобождение Доминго Гойкоуриа. В январе 1856 года Гойкоуриа, которому Уокер обещал оказать помощь в освобождении Кубы от испанцев после окончания кампании в Никарагуа, пошел на подписание договора с ним. «Вы можете убедить британский кабинет, – писал Уокер в инструкциях Гойкоуриа, – что мы не разрабатываем каких-либо планов аннексии, и единственный способ ограничить обширную демократию Севера – это создание мощной и компактной южной федерации, основанной на военных принципах». Таким образом, Уокер пытался сыграть на известной симпатии, которую английское правительство испытывало к политике южных штатов США.

Однако вскоре Гойкоуриа, неудачно выступив в роли посредника, глубоко разочаровался и в мотивах, и в методах политики Уокера и был отозван.

В сентябре 1856 года союзники перешли к решительным боевым действиям против армии Уокера. Серьезную помеху для центральноамериканцев предоставляла эпидемия холеры, внезапно вспыхнувшая в их рядах.

12 октября отряды союзной армии под командованием Хосе Хоакина Моры (брата костариканского президента) атаковали Гранаду и захватили большую часть города. Как писал сам Уокер, они окружили здание американской миссии, обстреляли его и потребовали выдачи Уилера. Однако последний по инициативе Мэрси уже был отозван со своего поста за «недипломатическое поведение» и в марте 1857 года подал в отставку. Тем самым США попытались сохранить свой престиж перед латиноамериканскими странами, а также перед Англией и Францией.

В декабре, после жестокого и ничем не оправданного разрушения Гранады, армия Уокера попыталась пробиться к устью реки Сан-Хуан, где намеревалась воспользоваться своим флотом. Однако весь район был блокирован союзными войсками и английскими кораблями, и после нескольких месяцев ожесточенных стычек Уокеру пришлось отказаться от задуманного. Его армия, превратившаяся к тому времени в горстку измученных и больных людей, 1 мая 1857 года капитулировала, впрочем, на весьма почетных условиях: флибустьер с остатками войска покинул Центральную Америку на корабле, предоставленном по личному указанию президента США Дж. Бьюкенена. Тем самым правительство Соединенных Штатов украло у истинных победителей – центральноамериканцев – плоды их трудной победы.

В англо-американской литературе первая экспедиция Уокера в Никарагуа иногда описывается в подчеркнуто пренебрежительном тоне, как почти забавная история в опереточном духе, а сам Уокер представляется этаким мелушутом, всерьез вообразившим себя новым Наполеоном. По этому поводу р. Хьюстон резонно заметил, что вряд ли стоит всерьез именовать «шутом» человека, на совести которого по меньшей мере 12 тысяч погубленных жизней. Действительно, из армии численностью в 2518 человек Уокер только убитыми и умершими от ран потерял более тысячи. Еще 700 человек дезертировали (некоторые осели в Никарагуа), 250 – попали в плен. Потери же центральноамериканцев были в 4-5 раз большими. По некоторым данным, одна лишь холера унесла от 10 до 12 тысяч жизней.

Авантюра Уокера в Никарагуа имела закономерный финал.

По возвращении на родину Уокер вновь был предан суду по обвинению в нарушении закона о нейтралитете. И снова южане развернули мощную пропагандистскую кампанию в его поддержку, которая увенчалась успехом. Уокер был освобожден под залог в 2 тысячи долларов. Почти сразу же он отправился в поездку по стране, всячески рекламируя свои планы в отношении центральноамериканских стран и энергично собирая средства на новую экспедицию.

В ноябре 1857 года администрация Дж. Бьюкенена официально признала новое правительство П. Риваса в Никарагуа. В том же месяце Уокер с 270 своими сторонниками отплыл на шхуне «Фашн» из порта Мобил в направлении Сан-Хуан-день-Норте. На этот раз американский флот был начеку, и капитан 50-пушечного фрегата «Уабош» X. Полдинг предпринял решительные действия по блокированию флибустьеров в костариканском порту Пунтаренас: он принудил Уокера сдаться, предоставив гарантии безопасного возвращения в США. Возможно, решительность Полдинга объяснялась и тем, что в момент процедуры сдачи флибустьеров неподалеку от американского корабля стал на якорь 90-пушечный крейсер «Брансуик» флота Ее Величества королевы Великобритании.

Появление английского корабля в районе постоянных англо-американских столкновений на атлантическом побережье Никарагуа красноречиво свидетельствовало о продолжении большой дипломатической игры вокруг Уокера. Лорд Напиер, посол Англии в Вашингтоне, в меморандуме от 8 ноября 1858 года информировал госсекретаря США Л. Кэсса о том, что английские военные корабли получили приказ «воспрепятствовать высадке флибустьеров в Никарагуа и Коста-Рике в случае, если правительства этих стран обратятся с подобной просьбой, а также противодействовать их высадке в какой-либо части Москитии или в Грейтауне без ведома местных властей». Одновременно Англия предложила Франции направить корабли на всякий случай в этот район, о чем не замедлил проинформировать Вашингтон французский посол в США Ф. Сартиже.

В отечественной литературе обычно говорится о трех попытках Уокера захватить Центральную Америку. В действительности их было четыре. В декабре 1858 года шхуна «Сюзен», на которой неугомонный Уокер с очередной группой экспедиционеров направился из Мобила в Омоа (Гондурас), потерпела крушение на рифах в 60 милях от побережья Белиза. Три дня Уокер и его люди провели на безлюдном островке, пока весьма кстати и далеко не случайно оказавшийся поблизости английский корабль «Василиск» не подобрал их и Не доставил в США.

Следующий, и последний удар, оказавшийся для Уокера роковым, он решил нанести опять же в точке острой англо-американской конфронтации – на островах Баия. В ноябре 1859 года специальный представитель Великобритании в Центральной Америке, умный и энергичный дипломат Чарльз Уайк подписал с гондурасским правительством договор о передаче под его юрисдикцию островов, столь долго бывших яблоком раздора. В ответ правительство Гондураса соглашалось признать британские права в Белизе. Соглашение подлежало ратификации в мае 1860 года.

Однако часть жителей крупнейшего из островов – Роатана, в основном американцев, не желая присоединения к Гондурасу, обратилась за помощью к Уокеру.

Уокер принял решение превратить Роатан в опорную базу для будущей экспедиции в Гондурас, где он надеялся заручиться поддержкой бывшего президента Т. Кабаньяса. Весной на Роатане появились новые группы американских колонистов. В ответ британское правительство немедленно договорилось с правительством Гондураса об отсрочке передачи островов до тех пор, пока там находятся флибустьеры.

В июне 1860 года две шхуны – «Клифтон» и «Джон Тэйлор» – доставили Уокера и его отряд, а также оружие на остров Косумель, в 300 милях к северу от Роатана. Там Уокер надеялся дождаться ухода англичан и передачи Роатана Гондурасу. Однако английские корабли не спешили покидать злополучный остров, и Уокер решил действовать, всецело положившись на удачу. В ночь на 6 августа 97 флибустьеров внезапно атаковали гарнизон гондурасского порта Трухильо. После короткого боя, почти без потерь, старый форт, закрывавший доступ в гавань, был взят. Интересно, что над фортом Уокер приказал поднять знамя бывшей Центральноамериканской федерации – флаг Ф. Мораса-на, желая тем самым подчеркнуть преемственность борьбы выдающегося исторического деятеля.

Захватив здание гондурасской таможни, флибустьеры объявили порт Трухильо свободным для мореплавания и торговли. Как показали дальнейшие события, эти действия были серьезными тактическими ошибками Уокера.

Уже через две недели в порту Трухильо бросил якорь английский бриг «Икарус», капитан которого, Н. Салмон, не имел определенных инструкций и действовал на свой страх и риск. Он направил Уокеру записку, в которой указал на незаконный характер захвата таможни, поскольку все таможенные сборы здесь осуществлялись британским правительством в счет уплаты старого государственного долга, и, следовательно, действия Уокера носили враждебный по отношению к Англии характер. Салмон потребовал немедленного разоружения флибустьеров.

В ответном послании Уокер оправдывал свое присутствие в Гонударсе ссылками на просьбы о помощи со стороны самих центральноамериканцев. В свою очередь, Салмон резонно указал Уокеру на нарушение им норм международного права и в ответ на ссылки своего адресата на кодекс международного права, составленный Альбертом Великим, посоветовал перелистать сборник международных законов под редакцией Уитона. Довольно забавно представить себе вожака флибустьеров, сидящего в полуразрушенном форту под дулами английских пушек и окруженного сборниками законов по международному праву.

Пока шла эта переписка, Уокер лихорадочно искал выход из положения. 21 августа, оставив раненых и тяжелое вооружение, он с отрядом внезапно покинул Трухильо и направился в глубь гондурасской территории, надеясь воссоединиться с войсками Кабаньяса. По его следам шли 200 гондурасских солдат под командованием генерала Альвареса, получившего от президента страны Гуардиолы приказ разоружить Уокера

«Икарус» тем временем вошел в устье Рио-Тинто, где Салмон надеялся перехватить Уокера Он не ошибся. 3 сентября лагерь Уокера был окружен. Понимая безвыходность положения, он согласился капитулировать, но только перед английским капитаном и при условии, что ему и его людям будет гарантирована защита английского флага и безопасное возвращение на родину. Салмон обещал учесть просьбу Уокера, и тот сдал оружие, приказав своим подручным последовать его примеру.

Тут же состоялось совещание, в котором кроме Салмона и гондурасских офицеров принял участие и срочно прибывший британский суперинтендант Белиза Прайс. Уокер, его заместитель полковник Радлер и 70 флибустьеров были переданы гондурасским властям. Уокер и Радлер были тут же осуждены военно-полевым судом. Первый был приговорен к смертной казни, а второй – к длительному тюремному заключению.

12 сентября 1860 года ранним утром, в присутствии многолюдной толпы зевак, Уокер предстал перед взводом гондурасских солдат, около разрушенной стены того самого форта в Трухильо, который он захватил чуть больше месяца назад. Оглашение приговора он встретил хладнокровно. Последние слова он произнес на испанском языке. «Президент Никарагуа, никарагуанец…» После того как прозвучали залпы, один из офицеров выстрелил уже мертвому Уокеру в лицо. Единственной ценной вещью, обнаруженной у предводителя флибустьеров, был медальон, подаренный ему Элен Мартин. Человек, мечтавший стать властелином Центральном Америки, был похоронен в простом фобу стоимостью 10 песо, купленном местным священником (Уокер в 1859 году принял католичество).

В Англии известие о смерти Уокера вызвало вздох облегчения, хотя кое-кто не преминул упрекнуть капитана Салмона в «неджентльменском поведении», имея в виду нарушение слова, данного Уокеру. Отвечая на упреки, Салмон сослался на «отсутствие четких приказов» и на стремление оградить интересы Британии и других стран от посягательств со стороны пиратов.

Командующий британским флотом в Северной Америке и Вест-Индии адмирал А. Милн в донесении первому лорду Адмиралтейства сообщил о казни Уокера и оценил действия Салмона как «энергичные и решительные». В Адмиралтействе действия Салмона были единодушно одобрены, а британский министр иностранных дел лорд Рассел отметил, что Салмон проявил «разумную осмотрительность».

Авантюра Уокера не только осложнила англо-американские отношения, но и нанесла существенный удар по интересам северо-восточной и северо-западной промышленных группировок США. Так, фактически была свернута деятельность компании Вандербильда по строительству межокеанского канала в Никарагуа, и решение проблемы было отложено на неопределенный срок, что объективно отвечало интересам как традиционного соперника США в центральноамериканском регионе – Великобритании, так и новых претендентов на раздел сфер влияния – Франции и Германии.

Лола Монтес, графиня фон Ландсфельд (1823-1861)

По национальности ирландка. Авантюристка, танцовщица, фаворитка баварского короля Людвига I. В исторической литературе утвердилось мнение, что именно она, Лола Монтес, стала причиной событий, вызвавших революцию 1848 года, за которой последовало отречение Людвига I от престола, крушение Дома Виттельсбахов…

«После долгого размышления о своей дальнейшей судьбе я пришла к выводу, что мне надо "подцепить" хотя бы принца», – так весной 1846 года писала испанская танцовщица Лола Монтес.

…8 октября 1846 года по мраморной лестнице в зал аудиенций королевской резиденции поднималась черноволосая красавица. Она представилась испанской танцовщицей Марией-Долорес-Порис-и-Монтес, или более коротко Лолой Монтес. До своего появления в Мюнхене она вела беспокойную и авантюрную жизнь.

Конечно же, ирландка Лола Монтес (урожденная Джильберт) не принадлежала к испанскому аристократическому роду. К тому времени за ее плечами остались годы, проведенные в далекой экзотической Индии, в Калькутте, в викторианском Лондоне, в Берлине, Варшаве, в провинциальном Бонне и в сверкающем Париже. Это была жизнь, которую даже такой художественно одаренный, обладавший незаурядной фантазией человек, как король Людвиг I, не мог себе и представить. Это был совершенно новый тип женщины, рожденный романтической эпохой, – пленительная авантюристка, мечтавшая о некой «идеальной» страсти, которая способна разрушить все возможные преграды и, если потребуется, изменить мир.

Редкая красота Лолы, казалось, предвещала ей необыкновенное будущее на Востоке, где она вполне могла пленить любого местного властелина. Ведь, по словам культуролога Александра Салтыкова, автора эссе о Лоле Монтес, она обладала всеми двадцатью четырьмя совершенствами, которыми на востоке характеризовалась «абсолютная» красота: «Три из них белы: кожа, зубы и руки. Три – алы: губы, щеки и ногти. Три длинны: тело, волосы и руки. Три – коротки: уши, зубы и подбородок. Три – широки: грудь, лоб и расстояние между глазами. Три стройны: талия, руки и ноги. Три – тонки: пальцы, талия и отверстия носа. И, наконец, три – округлы: губы, руки и бедра».

После неудачного брака с бедным английским офицером Томасом Джеймсом Лола покинула Индию и возвратилась в Европу, где решила сделать карьеру танцовщицы.

Она воспользовалась одним из своих имен – Долорес и выдала себя за испанку.

Вечером 8 июня 1843 года в Лондоне зрители «Севильского цирюльника» в антракте наслаждались искусством Лолы Монтес, танцовщицы королевского театра Севильи. И вдруг из зала раздался крик: «Да это ведь Бетти Джеймс! Я ее прекрасно знаю!»

Поднялся шум. Администратор вынужден был опустить занавес. На следующий день газета «Иллюстрированные лондонские новости» писала: «Ее талия грациозна, каждое движение продиктовано прирожденным чувством ритма. Ее темные глаза светятся, вызывая восторг зрителей».

Потом Монтес танцевала в Берлине и в Варшаве. И везде ее имя было связано со скандалами, которые имели даже некоторую политическую окраску. Так, в Берлине во время торжественного парада, устроенного в честь Николая I, Лола ударила плетью одного из прусских жандармов, за что была выдворена из страны.

29 февраля 1844 в Дрездене Лола познакомилась с Рихардом Вагнером, устроившим в честь Ференца Листа представление своей оперы «Риенци». Лист, путешествовавший в то время по Европе, переживал апогей своей славы; в Дрездене он сблизился с Лолой, – ее мечта о романтической любви, казалось, осуществилась. Она и Лист были, вероятно, красивейшей в Европе парой. Весной они поехали в Париж и вскоре расстались навсегда. Ни он, ни она никогда впоследствии никому не говорили об этой любви.

В Париже «испанская танцовщица» выступала (вероятно, по протекции Листа) на всемирно известной сцене Гранд-опера, пытаясь завоевать столицу мира не столько танцевальным искусством, сколько своей эротической привлекательностью. Здесь она познакомилась с Бальзаком, Дюма, Теофилем Готье. Гюстав Клодин вспоминал: «Лола была настоящей соблазнительницей. В ее облике было что-то притягивающее и чувственное. Ее кожа необыкновенно бела, волнистые волосы, глаза дикие, дышащие необузданной страстью, ее рот напоминает плод зрелого граната».

Однажды, чтобы насолить своему любовнику, журналисту Дюжарье, Лола танцевала почти голой. Комиссар полиции составил рапорт об этом, и выступать в Париже ей запретили.

В памяти современников сохранились экстравагантные выходки Монтес: в августе 1845 года в Бонне на фестивале, посвященном Бетховену, во время разгоревшегося спора она прыгнула на стол. В Баден-Бадене в игорном зале Лола подняла перед сидевшим рядом с ней господином платье до подвязок.

В сентябре 1846 года Лола Монтес отправилась из Штутгарта в Мюнхен. Там она получила аудиенцию у баварского короля и предложила представить испанские танцы мюнхенской публике. Об этой аудиенции до нас дошли только слухи и среди них история о том, как Лола острием ножа, предназначенного для вскрытия писем, разрезала свой лиф, чтобы король смог убедиться в совершенстве скрытого под корсажем тела. Она обнажила голую «правду», в которой король, вероятно, сомневался. Обычно чрезвычайно бережливый Людвиг сразу назначил Лоле более высокий гонорар, чем тот, который она получала ранее. Через несколько дней по указанию короля придворный художник Иозеф Штилер начинал писать портрет Лолы Монтес для галереи прекрасных дам.

Сохранилось письмо Людвига близкому другу: «Я могу сравнить себя с Везувием, который считался уже потухшим и который вдруг начал свое извержение. Я думал, что уже никогда не смогу испытать страсть и любовь, мне казалось, что сердце мое истлело. Но сейчас я охвачен чувством любви не как мужчина в 40 лет, а как двадцатилетний юноша. Я почти потерял аппетит и сон, кровь лихорадочно бурлит во мне. Любовь вознесла меня на небеса, мои мысли стали чище, я стал лучше».

Уже через несколько недель Людвиг начал строить для прекрасной Лолиты (так он стал теперь ее называть) роскошный дворец на Барер-штрассе, 7, ставший одним из красивейших зданий Мюнхена. По словам самой Лолы, в ее доме на приемах встречались люди из многих стран и сословий, а король Людвиг I посещал ее ежедневно после обеда и вечером. Между тем в разных слоях мюнхенского общества нарастало недовольство вызывающим поведением Лолы Монтес, ее называли «дамой с кнутом», королевской содержанкой, а в газетах по всей Германии постоянно появлялись пасквили и карикатуры, оскорблявшие достоинство короля Баварии. Чашу терпения мюнхенцев переполнило решение короля возвести Лолу Монтес в графское достоинство – отныне она стала именоваться графиней Ландсфельд.

Впрочем, Монтес действительно вела себя вызывающе. Она появлялась на улице с кнутом в руках и сигарой во рту. Но, кроме того, у нее была очень тяжелая рука. Лола вступала в драку по любому пустяку. Однажды она сцепилась с почтовым служащим, недостаточно быстро уступившим ей дорогу. Монтес была задержана полицией, а когда был составлен протокол, она разорвала его в клочья. Часто только личное вмешательство короля спасало ее от заключения в тюрьме.

Кабинет министров направил Людвигу I меморандум: «Сир, бывают ситуации, когда люди, облеченные государственным доверием монарха вести государственные дела, оказываются перед жестоким выбором: отречься от своего священного долга перед страной или навлечь на себя гнев повелителя. Перед такой суровой альтернативой оказались сегодня наши министры из-за решения, принятого Вашим Величеством, – даровать сеньоре Лоле Монтес дворянство и натурализовать это право. Уважение к трону и власти ослабевает, со всех сторон слышатся насмешки в Ваш адрес. Национальное чувство уязвлено. Иностранные газеты ежедневно пишут о скандальных историях, обрушивая хулы на Ваше имя…»

Кабинет министров предложил королю альтернативу: или Монтес уезжает из Мюнхена, или кабинет министров уходит в отставку.

Людвиг I принял отставку кабинета. Население Мюнхена ополчилось против фаворитки, «посланной дьяволом». Газеты разошлись вовсю: «Безусловно, Монтес иностранный агент», «орудие бесовских сил»…

Профессор Эрнс фон Лазолкс подал в Сенат предложение, чтобы университет, в качестве главного в государстве хранителя духовности, выразил свою признательность бывшему министру Абелю за его постоянные выступления в защиту нравственности и морали. Заявление было поддержано еще тремя профессорами.

Как только король получил это заявление, он уволил всех четверых. Это решение спровоцировало студенческие волнения.

1 марта 1847 года Ассоциация студентов устроила манифестацию перед домом Лолы на Барер-штрассе. Но фаворитка не потеряла хладнокровия. Поднятая с постели шумом и криками, Лола вышла на балкон в пеньюаре, с бокалом шампанского в руке и выпила за здоровье тех, кто ее освистывал. Демонстрация была разогнана полицией.

Скандал разгорался. Вскоре университет был закрыт на год. Иностранные студенты должны были уехать из Мюнхена в 24 часа. Это была прелюдия к драме.

11 февраля 1848 года многотысячная толпа осадила дворец на Барер-штрассе, 7, охраняемый полицией по приказу короля. Из толпы летели камни, один из них попал в Лолу, и она закричала: «Если вы хотите лишить меня жизни, возьмите ее». Толпа в ярости пыталась поджечь и разгромить дворец, и только появление короля предотвратило грабеж и разорение. Впоследствии Людвиг вспоминал: «Что сделал я, спасая твою жизнь: рискуя собой, я спас твой дом. Он заперт, но окна разбиты. Камень, брошенный в тебя, ранил мне руку. Как было прекрасно страдать ради тебя»

Но король не мог больше защищать Лолу Монтес от разъяренной толпы, настойчиво требовавшей: «Проститутку вон из Мюнхена». И Лола Монтес, графиня Ландсфельд, навсегда покинула Баварию и уехала в Швейцарию, вскоре и Людвиг I подписал отречение от престола.

Роман короля и прекрасной танцовщицы перешел в новую стадию. Они вели оживленную переписку.

«Я не могу ни спать, ни есть. Если бы ты знал, как ужасно остаться без средств к существованию, если ты мне не пришлешь денег, я или убью себя, или сойду с ума… Люди в городе говорят, что ты должен быть очень жестоким, так как не присылаешь мне денег. Мне необходимо не менее 5000 франков, чтобы привести все дела в порядок. Если у тебя есть сердце, пришли мне денег… Твоя верная Полита».

1 декабря 1848 года.

"Ты должен мне тотчас перевести деньги в Англию. В каком положении я нахожусь? Я все время должна бояться за завтрашний день, я боюсь оказаться нищей. Ни днем, ни ночью меня не оставляет эта страшная мысль…

Мне нравится, что ты думаешь о моем замужестве, но не забудь, что мои лучшие годы прошли… И самое невозможное из всего невозможного, что я, которая была возлюбленной короля, не могу опуститься до человека недостойного."

Лондон, 15 июня 1849 года.

«Я выхожу замуж по необходимости, но я предупредила своего будущего мужа, что люблю только тебя».

Лондон, 1 августа 1849 года.

«Хотя я и замужем, но люблю тебя не меньше. Ты для меня первый во всем мире. Я приеду сразу, если ты мне разрешишь. Именно теперь мне нужны деньги на мебель для дома. Я не испытываю к мужу ничего».

Испания, 31 декабря 1849 года.

"Меня оставил муж. Он ушел утром и не вернулся. Он теперь в Лондоне. Я не могу выразить, как я несчастна. Он оставил меня без средств к существованию. У меня всего 500 франков.

Я думаю больше о тебе, чем о себе, хотя у меня нет денег для покупки обуви, та, в которой я сейчас хожу, совершенно сносилась.."

Париж, 26 мая 1850 года.

«Прошу, не лишай меня пенсии – это единственное, что мне осталось. Ни одна женщина в мире не страдала больше меня. И все потому, что я была с тобой в Мюнхене И теперь при всем твоем богатстве ты не хочешь дать мне маленькую пенсию».

Париж, 26 июня 1850 года.

"Мне нужны деньги на этот год… Если ты мне заплатишь определенную сумму за все бумаги и письма от тебя, то мы больше не будем говорить о деньгах. Если ты это сделаешь, то тебе не придется выплачивать мне пенсию Я буду довольствоваться суммой, назначенной тобой.

Ты видишь, как мне необходимы деньги. Многие издатели здесь и в Лондоне предлагают мне большие суммы за публикацию писем на английском или французском языках.

Некоторые предлагают мне написать мемуары о моей жизни в Мюнхене, это, конечно, принесет мне много средств, другие советуют попросить у тебя деньги за письма и передать тебе все бумаги… Поверь, ужасно жить в нужде. Человек становится способным на все, если его к этому принуждают. Я не прошу многого за письма. Я полагаюсь на твое великодушие в этом вопросе. Все, что я написала здесь о письмах, это не мое, это советы моих друзей, которые хотят избежать скандала и чтобы ты был доволен.

Лолита".

2 мая 1851 года Лола преподнесла Людвигу I свой последний сюрприз. Во время отдыха, который король проводил на любимой вилле Мальта в Риме, в ворота постучал незнакомец. Это был ирландец Патрик О'Брин, доставивший королю пакет от графини. Лола из лучших побуждений добровольно решила вернуть Людвигу его письма к ней. Графиня Ландсфельд получила за эту последнюю услугу 5000 франков.

Людвиг тщательно хранил 225 своих писем к Монтес вместе с набросками, карточками, а также со 176 письмами самой Лолы в ящичке из вишневого дерева, который вместе с другими подобными ящичками постоянно находился в его архиве. Уезжая, Людвиг прятал письма или, соблюдая осторожность, брал все ящички с собой.

Король жил переживаниями, связанными с отречением от престола, кровавой революцией, утратой возлюбленной. Лола же тем временем, подобно эксцентричной кинозвезде, пыталась сделать карьеру. В ее жизни появился авантюрист Папон, шантажировавший короля и даже издавший краткую биографию Лолы, а затем один из самых богатых людей Англии, семнадцатилетний граф Георг Траффорд Хилд, за которого Монтес вскоре вышла замуж. Брак оказался несчастливым, и Лола отправилась в турне: Булонь, Аррас, Брюссель, Бордо, Лион, Монпелье, Ним, Марсель. Скандальная слава, сопутствовавшая Монтес и в Старом, и в Новом Свете, и даже в далекой Австралии. Наконец она нашла себе пристанище в Соединенных Штатах Америки. На ярмарках, за определенную плату, любители пикантных историй могли расспросить графиню о ее любовных приключениях… Есть свидетельства, что в конце жизни Лола обратилась к религии и оставила свое состояние одной из христианских организаций. На ее могиле в Нью-Йорке выбита надпись: «Мисс Элиза Джильберт умерла 17 января 1861 года в возрасте 42 лет».

«За долгие годы службы я не встречал более глубокого, более полного и искреннего раскаяния, как у этой бедной женщины», – рассказывал ее проповедник.

Фатальная история любви шестидесятилетнего монарха и окруженной скандальным ореолом двадцатишестилетней красавицы занимала воображение не только современников, но и многих поэтов, писателей, кинематографистов и драматургов.

Образ этой необычной женщины запечатлен в популярной пьесе австрийского драматурга Франца Грильпарцера «Еврейка из Толедо», в цикле драм франка Ведекина «Лулу». Лола Монтес – героиня знаменитого «Голубого ангела» Карла Цукмайера, а в середине нашего столетия она послужила прототипом для набоковской «Лолиты».

Уильям Генри Хейс (1829-1877)

Американский авантюрист, пират.

Под предлогом выгодного плавания морской капитан уговаривал дельцов снарядить корабль, после чего использовал его в своих целях. В своих аферах проявлял удивительную изобретательность. Занимался работорговлей, был бродячим певцом, владельцем театра на приисках в Новой Зеландии. Несколько раз сидел в тюрьме. Был убит рулевым.

В 1847 году восемнадцатилетний американец Уильям Генри Хейс нанялся матросом на парусник, совершавший рейсы из Нью-Йорка в Сан-Франциско вокруг мыса Горн. Хейс с детства работал на барже отца на озере Эри. К 1849 году, когда в Калифорнии началась золотая лихорадка, Хейс дослужился до боцмана, а вскоре, хотя и не имел диплома, – до третьего помощника капитана. Еще через два года он уже был первым помощником на бриге «Кантон», который перевозит пассажиров из Америки в Австралию, где тоже началась золотая лихорадка.

«Кантон» привез в Сидней золотоискателей, совершил два или три рейса на Тасманию за деревом, а потом встал на прикол. Груза на обратный путь в Сан-Франциско достать не удалось. Решено было «Кантон» продать, но покупателя не нашлось. Хейс, который являлся не только первым помощником, но и совладельцем брига, предложил уйти из Сиднея с балластом и поискать счастья в других местах. 27 мая 1854 года бриг отплыл на Гуам, но после сорокасемидневного путешествия оказался в Сингапуре Неизвестно, чем занимался «Кантон» почти два месяца, но именно в эти недели Хейс впервые познакомился с островами, на которых впоследствии развернулась его деятельность.

В Сингапуре «Кантон» все-таки был продан, и Хейс поспешил в Сан-Франциско, чтобы осуществить свою мечту – купить судно. Он отыскал старый барк «Оранто». Барк нуждался в ремонте, поэтому Хейс, все деньги которого ушли на покупку, вступил в пай с удачливым золотоискателем Джеем Коллинзом.

Хейсу, по прозвищу Буйвол, было двадцать шесть лет. Он был высок, красив, отрастил небольшую рыжую бородку, походил на золотоискателей из рассказов Джека Лондона – сила, уверенность в себе, благородные поступки и широкие жесты сочетались в нем с грубостью, жаждой наживы и беззастенчивостью в выборе средств.

После ремонта барк с американскими товарами на борту отправился в Китай. Хейс, продав товары, должен был вернуться в Сан-Франциско, чтобы разделить прибыль с совладельцем судна.

В Сватоу на борт поднялся толстый китаец с длинной черной косой. Китайца сопровождали телохранители. После долгого вежливого разговора господин Тонг предложил отвезти в Сингапур партию китайских кули. Рейс обещал быть коротким и прибыльным, и Хейс раздумывал недолго. Через три дня «Оранто» отплыл в Сингапур. Трюмы и твиндек были набиты живым товаром.

В следующем году Хейс объявился в Австралии. Там он занимался сомнительными сделками, а по его пятам следовали возмущенные кредиторы. В конце концов его корабль арестовали и продали с торгов, но Хейс не унывал. Он удачно женился и устраивал шикарные приемы. А когда, после долгих отсрочек, суд все-таки постановил принять решительные меры против объявившего себя банкротом капитана, он тайком купил билеты для себя и молодой жены на отплывавший в Америку пароход «Адмелла», причем попросил одного из своих друзей распустить слух, что плывет на другом корабле. И пока кредиторы догоняли тот корабль и обыскивали его, пароход, на борту которого находились Хейсы, прошел совсем рядом. Наблюдая за происходящим, Хейс снисходительно объяснял попутчикам, что перед их взором разворачивается редкое зрелище – захват пиратского корабля.

В Сан-Франциско Хейс нашел судовладельца, который, не зная о его сомнительной репутации, поручил ему свой корабль. Но через несколько дней после отплытия знакомые сообщили судовладельцу о дурной славе капитана, и перепуганный хозяин, несмотря на то, что на борту находился его агент, разослал в газеты письмо с просьбой арестовать Хейса. Все газеты от Рангуна до Гонолулу опубликовали письмо. По прибытии в Гонолулу Хейс был с позором изгнан с корабля, и молодоженам пришлось провести некоторое время на Гавайях, прежде чем какой-то миссионер одолжил им денег на проезд до Сан-Франциско.

В начале 1859 года Хейс вновь появился в Сан-Франциско. Неизвестно, на какие средства он там жил, но полгода о нем ничего не было слышно. Всю весну и лето Хейс подолгу пропадал в порту. Он встречал китобоев, пил с рыбаками, заводил знакомства с барменами. Для новых друзей Буйвол был богатым золотоискателем, который искал подходящую посудину, чтобы заняться делом.

…Затянувшееся пребывание в большом городе, нужда в деньгах, тоска по просторам Южных морей – все это заставило Хейса купить по бросовой цене – восемьсот долларов – бриг «Элленита», который пора была списывать на слом. Хозяин согласился получить наличными пятьсот, а на остальные взял расписку. Пятьсот долларов – это все, что было у Хейса. Но он соорудил на бриге каюты для пассажиров, раздобыл новый такелаж, запасся продовольствием, нанял команду – и все в кредит. Разумеется, никаких возможностей расплатиться с долгами у него не было, но его это не очень беспокоило.

Узнав, что день отплытия назначен и пассажиры большей частью золотоискатели, собираются на борт, кредиторы попытались наложить арест на судно. Хейс нанял адвоката и пообещал ему значительный гонорар, если он сможет хотя бы на сутки успокоить кредиторов. Когда на следующий день, часов в девять утра, кредиторы сбежались в порт, «Элленита» уже миновала Золотые Ворота. На совещании кредиторов было решено нанять и пустить вдогонку портовый буксир. Но дул свежий бриз, и буксир возвратился к вечеру, так и не настигнув «Эллениты».

Жалобу в суд, опубликованную в газетах Сан-Франциско, сочинил адвокат Хейса, который не только не получил гонорара, но и остался в дураках, защищая авантюриста. Кредиторы предъявили Хейсу иск на четыре тысячи долларов, и в тот же день иск был направлен в Австралию с таким расчетом, чтобы судебный исполнитель встретил Хейса в гавани Сиднея. Однако судебный исполнитель так и не долждался «Эллениты».

Удрав из Сан-Франциско, «Элленита» вскоре встретилась с неблагоприятным ветром и лишь 15 сентября после семнадцатидневного плавания бросила якорь у острова Маун на Гавайях. Хейс продал взятые в Сан-Франциско бобы, картофель и лук и закупил сахар и кокосовое масло. Затем бриг пошел на юг, к берегам Зеленого материка.

Возможно, «Элленита» и добралась бы до Австралии, если бы не попала в шторм. К тому времени, когда «Элленита» пересекла экватор, вода поступала так быстро, что уже не только команда, но и все пассажиры, сменяя друг друга, непрерывно вычерпывали ведрами воду.

Ближайшей землей был архипелаг Самоа, куда Хейс и взял курс. 16 октября стало ясно, что и до Самоа «Эллените» не дойти. Капитан приказал сделать плот, так как в единственной шлюпке все уместиться не могли.

Шлюпка, в которой кроме женщин должны были находиться капитан, помощник и еще несколько пассажиров, взяла плот на буксир. Хейс сошел с «Эллениты» последним.

Ночью налетел шквал и порвал трос, соединявший шлюпку с плотом. С рассветом плот обнаружить не удалось, и Хейс поспешил в Самоа, куда прибыл через четыре дня. В то время на эти острова, формально независимые, претендовали несколько европейских держав. Борьба закончилась победой Германии, превратившей архипелаг в колонию и потерявшей его после первой мировой войны.

Потерпевшие кораблекрушение прибыли в Алию, главный город на Самоа, 16 ноября 1859 года. Там в американском консульстве Хейс под присягой дал показания о причинах и обстоятельствах гибели «Эллениты», а также сообщил, что жители деревни, куда по пути пристала шлюпка, украли у него мешок с Деньгами. Неизвестно, насколько эти показания были правдивы, но, несмотря на судебный процесс, ни с кем Хейс так и не расплатился, в том числе и с теми из пассажиров и членов команды, кто дал ему деньги на сохранение.

В Сиднее, куда Хейс прибыл с Самоа, его ждал судебный исполнитель с °Рдером на конфискацию «Эллениты». В последующие недели Хейс был занят. Его привлекли к суду по нескольким обвинениям, в том числе за попыт-КУ соблазнить во время путешествия пятнадцатилетнюю пассажирку, за отказ вернуть деньги пассажирам и так далее. Одновременно Хейс вел дискуссию в газетах, стараясь ответить на каждую статью, порочащую его имя.

От уголовных обвинений за отсутствием прямых доказательств Хейсу удалось избавиться, но пришлось сесть в долговую тюрьму в связи с иском кредиторов В тюрьме, однако, он провел всего два дня Он подал заявление о банкротстве, и, так как некому было поручиться за него и некому оплатить его долги, австралийские власти решили отпустить его на все четыре стороны

19 января 1860 года Хейс вышел из тюрьмы. Имущество его состояло из секстанта, оцененного в тридцать шиллингов и не подлежавшего конфискации как орудие труда. С планами разбогатеть на море пришлось временно расстаться, и Хейс стал… певцом. Присоединившись к бродячей труппе «Нефы-менестрели», он больше года разъезжал по австралийским городкам. В начале 1861 года Хейс встретил старых друзей и рассказал им, что мечтает вернуться в море и уже придумал, как это сделать.

…Неподалеку от Сиднея жил на своем ранчо некий Сэм Клифт, попавший в Австралию в 1818 году в качестве каторжника. С тех пор Клифт остепенился, стал одним из самых богатых овцеводов в округе и столпом местного общества. Вот с этим-то Клифтом Хейс и подружился. В авантюриста влюбилась дочь овцевода, и бывший капитан не стал утруждать ее рассказами о своей жене и детях, оставшихся в Сан-Франциско. Хейс обручился с мисс Клифт и в качестве подарка к предстоящей свадьбе получил барк «Лонцестон».

Вскоре Хейс, погрузив в Ньюкасле уголь, ушел в Бомбей. Но до Бомбея он не добрался. Через три месяца в газетах различных портов появилось письмо, подписанное дельцами Батавии. В нем говорилось, что некоторое время назад в Батавию прибыло из Австралии судно «Лонцестон». Оно выгрузило там уголь и подрядилось отвезти в Сингапур груз на общую сумму сто тысяч долларов. Как только «Лонцестон» вышел из порта, купцы, доверившие капитану груз, спохватились– а не тот ли это Хейс, о котором столько говорили год назад? Авантюриста принялись разыскивать, чтобы получить груз обратно. Но тут следы потерялись. И никто не знал, что он делал в течение следующего года. Ясно только, что он не вернулся в Сидней, не женился на мисс Клифт, не вернул батавским купцам сто тысяч долларов. В это время Хейс, вероятно, курсировал в Южно-Китайском море вдали от бдительного ока судебных исполнителей.

Хейс зашел в Китай, где взял на борт несколько сот кули для плантаций в Северной Австралии. Помимо платы за провоз кули он получил еще по десять долларов с головы для того, чтобы уплатить таможенникам иммиграционный сбор. Платить Хейс не хотел и потому придумал следующее

Когда «Лонцестон» приблизился к порту назначения, Хейс велел притопить трюмы. Перепуганные кули высыпали на палубу и сбились там. Трюк был совершен в тот момент, когда на горизонте показался торговый корабль (по другой версии, портовый буксир). Хейс подал сигнал бедствия и, когда судно подошло ближе, сообщил, что скоро пойдет ко дну, и, беспокоясь за судьбу пассажиров, попросил принять их на борт, за что заплатил по три доллара с головы спасенных. Как только корабль с китайцами на борту скрылся из глаз, заработали помпы, были подняты паруса и «Лонцестон» взял курс в открытое море. Так Хейс избежал нежелательной встречи с портовыми властями, выполнил обязательство доставить кули до места назначения и прикарманил несколько тысяч долларов портовых сборов.

Неизвестно, где и как Хейс расстался с «Лонцестоном» и почему он через год вновь оказался на берегу в роли бродячего певца. Потом были новые корабли, катастрофы, еще одна женитьба, крушение корабля, во время которого погибли его жена и ребенок; некоторое время Хейс был владельцем театра на приисках в Новой Зеландии и, наконец, стал работорговцем, для чего купил бриг «Рона».

Свой первый вербовочный рейс Хейс совершил на остров Ниуэ. Сюда Хейс заходил и раньше и даже оставил на берегу своего агента. Народ здесь жил мирный, и озлобление против работорговцев, распространившееся вскоре на всех «белых», еще не овладело островитянами. На этом и строилась тактика Хейса.

Корабль бросил якорь, и через некоторое время островитяне окружили его. Никто не мешал им взбираться на палубу. Когда на борту набралось шестьдесят человек, Хейс приказал поднять якорь и направился в открытое море.

Через неделю по острову распространился удивительный слух: коварный капитан возвращается. Все население острова собралось на берегу. С «Роны» спустили шлюпку, и капитан Хейс один, без охраны, направился к берегу. Среди островитян стоял и мистер Хэд, агент Хейса, которому отъезд капитана причинил много неприятностей. На вопрос Хэда, что же произошло, Хейс ответил: «Я их предупредил, что мне пора отплывать. А они не пожелали оставить корабль. Не мог же я оставаться здесь целый месяц! Пришлось отплыть всем вместе». Хейс был совершенно серьезен. Затем он обратился к островитянам: «Ваши собратья живы и здоровы. Я их высадил на одном хорошем острове, потому что мы, катаясь по морю, отплыли так далеко, что у нас кончилась пища. Я вернулся за пищей, а ваши родственники ждут моего возвращения». Последним, самым решительным аргументом были слова: «Если бы я был в чем-нибудь виноват, неужели я решился бы один, без охраны, вернуться к вам и разговаривать с вами?»

Хейс умел убеждать. В деревне поднялась суматоха – на корабль понесли кокосовые орехи, мясо и другие продукты Затем начался общий пир. А когда гости покинули деревню, в хижину к вождю вбежал один из воинов: «Бородатый капитан увез наших девушек!»

Оказывается, во время пира матросы Хейса так расхваливали прелести дальних стран, что несколько девушек решили убежать с ними. Кроме того, потихоньку собрались и ушли на корабль жены и невесты украденных ранее островитян. Когда оставшиеся в деревне жители добежали до берега, они увидели в отдалении огни уходящей «Роны». Корабль увез тридцать девушек и женщин. С тех пор Хейс никогда не высаживался на острове Ниуэ.

На пути к Таити Хейс подобрал с необитаемого, безводного атолла остальных пленников и загнал всех в трюмы. Впоследствии он продал их с аукциона.

Доктор Ламберт писал: «Хейс очищал от людей целые острова и увозил их обитателей на верную смерть на полях и в шахтах Австралии, Фиджи и Южной Америки. Побочным его занятием были набеги на жемчужные плантации с конфискацией жемчуга и нырялыциц. В открытом море он перекрашивал свой корабль для того, чтобы избавиться от возможного опознания патрульным судном. Он часто в качестве наживки использовал хорошеньких девушек. Особенно соблазнительными были красавицы с Аитутаки. Он набирал несколько Девушек и рассаживал их на палубе при подходе к отдаленному острову. Девушки завлекали молодежь, и наивные островитяне подплывали к борту, где их хватали и обращали в неволю».

Помимо «Роны» у Хейса в то время был и другой корабль – бригантина «Самоа», которая объезжала торговые станции Хейса на островах, собирая копру и перламутр. В середине мая 1869 года прогнившую «Рону» пришлось оставить в море, и команда на двух шлюпках в течение двенадцати дней добиралась до ближайшего острова. Хейс, хотя и был огорчен потерей очередного корабля с грузом, рассчитывал, что быстро наверстает упущенное, как только встретится с «Самоа». Ирония судьбы: «Самоа» налетела на риф у того же острова Манихики, к которому пристали шлюпки с Хейсом и командой «Роны». Таким образом, на островке собрались команды обоих судов Хейса, и им пришлось сооружать из обломков «Самоа» лодку, в которую погрузились все сорок моряков, и с невероятными лишениями полтора месяца плыть до Алии.

Там Хейс зафрахтовал шхуну «Атлантик», взял часть своей проверенной в рискованных авантюрах команды и предложил желающим свои услуги. Желающий нашелся – плантатор с Фиджи Сиверайт. Хейс, сопровождаемый плантатором, тут же взял курс на Манихики, где его хорошо знали и миссионер, и островитяне, помогавшие ему строить лодку.

Островитяне обрадовались, увидев Хейса – по-прежнему веселого и добродушного. Они мечтали отправиться в гости к соседям на островок Ракаханга и приготовили для этой поездки много кокосовых орехов, шляп, циновок и других подарков. «Вы были добры ко мне, – заявил он вождю, – и я отплачу вам тем же. Я предлагаю даже отправиться всей деревней, не оставляя никого на острове. Будет, конечно, тесновато, но ведь до Ракаханги доберемся задень».

Все складывалось удачно для Хейса, однако на радостях он выпил лишнего, начал буйствовать, обесчестил десятилетнюю девочку и в бессознательном состоянии был доставлен на борт командой, которая сочла за лучшее убраться из деревни. Наутро Хейс одумался, вернулся в деревню с подарками и извинениями, но островитяне уже не доверяли ему и, хотя не отказывались от поездки на его корабле, женщин и детей решили оставить дома.

Они погрузили на борт «Атлантика» двадцать тысяч кокосовых орехов – почти весь урожай, множество циновок и, поддавшись все-таки на уговоры Хейса, согласились даже захватить с собой нескольких женщин и детей.

Плантатор Сиверайт был настолько потрясен простотой и остроумием операции, проведенной Хейсом, что упросил капитана набрать по пути еще два-три десятка рабов. Хейс отправился к островам Пуканука (или Опасным островам), открытым в 1765 году капитаном Байроном – дедом великого поэта

Здесь Хейс изобрел новый способ вербовки. Он обратился к местному миссионеру и с его помощью уговорил вождя отправиться с двадцатью мужчинами на остров неподалеку. Неизвестно, попался ли миссионер на удочку или был участником заговора, но еще двадцать рабов оказались на борту.

По дороге к Фиджи пришлось сделать остановку на острове Паго-Паго, чтобы набрать воды. Пленников под охраной отпускали партиями на берег, чтобы они могли вымыться, и одному из них, старику Моэте, удалось скрыться и добраться до вождя островка. Когда тот узнал, сколько полинезийцев захвачено Хейсом, он немедленно побежал к миссионеру. Тот, услыхав, что вождь намерен напасть на корабль и силой освободить островитян, стал его отговаривать и обещал сам все узнать. Миссионер был в сложном положении. Если он даст Хейсу уйти безнаказанно, то пропадут все результаты его трудов по обращению островитян в христианство. Кто поверит после этого, что он не сообщник работорговцев? Но идти против самого капитана Хейса…

Тут зашел на огонек плантатор Сиверайт, пребывавший в отличном расположении духа, так как выгодный рейс подходил к концу. И когда миссионер спросил его, не похищены ли «туземцы» обманом со своего острова, плантатор не счел нужным скрывать правду.

Так Хейс попал в плен. Его поместили в доме миссионера и послали гонца к английскому консулу на остров Тутуила с просьбой забрать пленника. Хейса арестовали и отправили в Алию. Дело уже получило огласку, и даже в английском парламенте раздавались речи о том, что действия пиратов наносят непоправимый ущерб интересам Британской империи.

В Алии, куда прибыл арестованный Хейс, не было тюрьмы для европейцев, и, что с ним делать дальше, было неясно. Правда, существовал уже официальный доклад консула Тутуилы о том, что семеро из захваченных рабов умерли от жестокого обращения, а остальные находятся в плохом состоянии. Замолчать этот доклад, заверенный миссионером, было нельзя. Значит, следовало отправить Хейса в Сидней, где его ждало обвинение еще в нескольких преступлениях. И, конечно, Хейс не был заинтересован в том, чтобы возвращаться в Австралию.

Так шли недели. Чтобы оправдаться в случае будущих упреков, консул отправил командиру английского патрульного судна письмо с просьбой заглянуть в Алию и забрать арестованного. Хейс жил в собственном доме со своей третьей (или четвертой) женой, ходил в гости к соседям, принимал у себя консула и был принят у него. Правда, возможное появление английского военного судна беспокоило Хейса, и он принял меры, разослав по соседним островам с верными людьми письма. Ответ на них не заставил себя ждать.

«В Понапе после пира в честь окончания удачного похода за головами, – писала одна австралийская газета, – пират Пиз узнал, что его друг пират Хейс попал в тюрьму в Алии. Подняв на мачте американский флаг, Пиз ворвался в гавань Алии. Он бросился к тюрьме, сопровождаемый своими головорезами, перебил охрану и освободил Хейса».

На самом деле все происходило несколько иначе.

Пиз вошел в гавань и встал на якорь. Конечно, и речи быть не могло о штурме тюрьмы, хотя бы потому, что ее не существовало Хейс просто явился к консулу и попросил у него официального разрешения отправиться на корабль своего старого друга, чтобы наладить хронометр. Консул немедленно согласился. Хейс на глазах всей Алии попрощался с женой и уехал на шлюпке к Пизу. Через два часа Пиз поднял паруса и взял курс в открытое море.

В последующие несколько месяцев было известно лишь то, что Хейз с Пизом некоторое время кружили в тех местах, совершая мелкие мошенничества. Например, на Ниуэ Пиз подделал документы и получил на триста фунтов стерлингов чужой копры, а на другом острове купил у английского торговца три тысячи клубней ямса и отплыл, не расплатившись. Том Данбабин писал в книге «Работорговцы Южных морей», что вскоре после этого Пиз был арестован за Убийство торговца Купера и отдан под суд в Шанхае. Пиз был оправдан, но к тому времени Хейс уже ушел на его корабле. Какой-то купец нанял его для Доставки в Гонконг (Сянган) риса. Хейс рис погрузил, а торговца «забыл» на берегу. Затем он продал рис в Гонконге и исчез.

Когда, где и как погиб Пиз, неизвестно, но уже в 1872 году хозяином его брига был Хейс, который переименовал его в «Леонору» (в честь одной из своих дочерей) и даже осмеливался появляться на нем в Алии, правда, только под американским флагом. Американский крейсер задержал «Леонору», и после трех дней расследования в вахтенном журнале крейсера появилась запись: «21 февраля 1872 года Расследование дела брига "Леонора" завершено. Капитану Хейсу разрешено возобновить свои обязанности в качестве ее капитана и владельца».

Жизнь Хейса протекала бурно. Ему всегда нужны были деньги, и он никогда не задумывался над тем, какими путями они к нему поступают. Он снова разбогател и снова женился, поселил торговых агентов на многих островах, ибо это было выгоднее, чем возить рабов. Но пират не мог одолеть соблазна легкой наживы.

Однажды Хейс взял груз на Гуаме, принадлежавшем тогда испанцам, и, судя по документам, срочно отправился в Алию Но, как потом выяснилось, он лишь отошел от порта на небольшое расстояние и лег в дрейф. На третий день в сопровождении нескольких матросов он высадился на берег и направился к лесу. Однако дойти до леса Хейс не успел. Два десятка испанских солдат выскочили из укрытия и окружили его. И хотя Хейс клялся, что решил просто размяться на берегу, никто его не стал слушать: у испанцев были свидетели, что Хейс договорился с политическими ссыльными на Гуаме вывезти их с острова за двадцать четыре доллара с человека.

Так Хейс оказался в Маниле, на Филиппинах, в качестве… политического заключенного.

Известный путешественник капитан Слокам, который потом в одиночку за три года обошел земной шар на яхте «Спрей», был в то время в Маниле. Он встречался с Хейсом раньше и, так как знал, что испанская тюрьма на Филиппинах далеко не рай, решил навестить заключенного и ободрить его. Но путешественник ошибся. Сочувствовать Хейсу не пришлось. Слокам застал пирата на веранде дома начальника тюрьмы, где тот мирно пил кофе и обсуждал с приехавшим к нему в гости епископом Манилы вопросы религиозного свойства. За несколько дней до того Хейс, не потерявший к сорока шести годам предприимчивости и изобретательности, перешел в католичество, что сделало его весьма популярной фигурой в Маниле.

Еще через несколько дней Слокам увидел, как во главе праздничной религиозной процессии по Маниле шагает босиком, неся самую длинную свечу, поседевший и приобретший в тюрьме благородный и несколько изможденный вид пират Хейс. А вскоре испанские власти в Маниле по настоянию епископа и других влиятельных лиц сняли с Хейса все обвинения и даже выдали ему бесплатный билет до Сан-Франциско.

Из Сан-Франциско Хейс вскоре снова вырвался Ему удалось уговорить какого-то доверчивого дельца дать ему свою яхту «Лотос» для крайне выгодного плавания в Южные моря. По каким-то неизвестным причинам, которые дали историкам основания подозревать Хейса в очередной авантюре, на борту яхты помимо него, помощника Эльсона и матроса-норвежца Питера, была жена владельца яхты, самого же владельца не оказалось

Путешествие было нелегким. Хейс изводил придирками норвежца, из-за чего у них то и дело вспыхивали ссоры. Кулаки Хейса все еще были крепки, и норвежец выходил из ссор с синяками и ушибами.

В Алии Хейс пустился в объезд своих владений

31 марта 1877 года яхта приближалась к острову Вознесения. Было десять часов вечера, и стояла абсолютная тьма. Жена хозяина яхты, по-прежнему сопровождавшая Хейса, и помощник капитана были внизу. На палубе оставались лишь Хейс и норвежец. О том, что случилось, рассказала со слов помощника капитана сан-францисская газета «Пост»: «Капитан говорил с рулевым о курсе. Возник спор, и капитан ушел вниз. Когда он поднялся через несколько минут, матрос ударил его по голове бревном. Хейс упал и тут же умер»Судьба убийцы неизвестна. И даже неясно, убил ли он Хейса в гневе, доведенный до крайности избиениями и придирками, или причиной была ревность

После смерти Хейса появилось много рассказов о том, как он умер. Писали, что норвежец убил Хейса десятью выстрелами из револьвера и после каждого Хейс поднимался и не хотел умирать. Говорили, что его сожрали акулы…

Елена Петровна Блаватская (1831 – 1891)

Писательница и теософ. Путешествовала по Тибету и Индии. По влиянием индийской философии основала в Нью-Йорке Теософическое общество (1875). Автор историко-этнографических очерков «Из пещер и дебрей Индостана» (1883, под псевдонимом Радда-Бай) Автор многочисленных трудов. Прославилась своими "чудесными" способностями и не менее чудесными приключениями.

Елена Блаватская родилась в южнорусском городе Екатеринославле в семье артиллерийского полковника из давно обрусевшей фамилии Ган и писательницы Елены фон Ган, урожденной Фадеевой, издававшей романы под псевдонимом «Зенеида Р-ва» (В. Г. Белинский называл ее «русской Жорж Санд»). Когда матери не стало, девочке было всего одиннадцать лет. Вместе со своей сестрой Верой (впоследствии Желеховская, писательница и биограф Блаватской) она была передана на попечение родственников. Хотя родные и относились к ней хорошо, но внимания ей уделяли мало. О девочке заботилась только няня, неграмотная, суеверная женщина, разбудившая неуемную фантазию и воображение будущей основательницы теософии страшными сказками о колдунах, ведьмах, нечистой силе. Ко всему прочему Лене внушили веру в то, что она, будучи «воскресным дитятком», может видеть духов и общаться с ними.

Девочка росла очень нервная, впечатлительная, часто впадала в истерическое состояние, нередкими были припадки, судороги, корчи. Тетка Елены впоследствии в своих мемуарах вспоминала, что в детстве у Блаватской «бывали галлюцинации, доводившие ее до припадков Ей казалось, будто за ней повсюду следуют "жуткие, горящие глаза", но никто, кроме нее, их не видел. Порой на нее нападал смех она объясняла, что смеется над проказами каких-то существ, невидимых чужому глазу». Сестра Вера вспоминала, что в детстве Лена свои фантазии переживала как реальность.

Особая впечатлительность Елены с возрастом прогрессировала У нее часто случались видения, связанные с трагическими событиями в ее жизни, в жизни близких. В 1877 году, например, узнав о контузии своего двоюродного брата в одном из боев русско-турецкой войны, она в течение длительного времени видела его по ночам: он заходил в ее комнату, весь в крови и бинтах, усаживался на ее постель и беседовал с нею В 1878 году, весной, она, внезапно испугавшись, упала в глубокий обморок, длившийся несколько дней. Ее уже считали мертвой и собирались хоронить. Однако она внезапно для всех на пятые сутки пришла в себя и встала с постели здоровая и бодрая.

С юных лет Блаватская стеснялась своей нелепой, мужеподобной фигуры, некрасивого лица, глубокого, утробного голоса. Ее биографы вспоминают случай, когда ей было всего 16 лет и она жила у дедушки с бабушкой. Однажды они заявили категоричным тоном, что она обязана поехать с ними на бал. И тогда молоденькая девушка нарочно ошпарила себе ногу кипятком, в результате чего целых полгода потом пролежала в постели, но своего добилась – на бал не поехала.

Невозможность обычного для женщины счастья – любви вылилась у Блаватской в проповедь аскетизма, в осуждение самой любви. Земная любовь заменялась у нее духовными узами с потусторонними существами. В ее «правилах» сохранения духовной чистоты сердца важнейшим условием является требование избегать телесных контактов с лицами противоположного пола. В своей записной книжке она отмечала' «Счастье женщины – в обретении власти над потусторонними силами Любовь – всего лишь кошмарный сон» Незадолго до смерти Блаватской ее недруги опубликовали в американской газете «Сан» статью, в которой она обвинялась в распутстве в молодые годы и даже в рождении внебрачного сына Блаватская обратилась в суд, и газета была вынуждена дать опровержение.

Правда, следует заметить, что замужем Елена все-таки побывала. В 16 лет совершенно неожиданно она заявила, что в целях обретения полной независимости выходит замуж за шестидесятилетнего генерала Н.В. Блаватского. Однако сразу же после венчания невеста сбежала от своего мужа, чтобы «у него и в мыслях не было, что она ему жена».

С этого и начались странствия Блаватской. Вплоть до 1873 года она скиталась по странам Азии, Америки, Африки По ее словам, за эти годы она совершила три кругосветных путешествия, во время которых с ней случались самые невероятные происшествия и приключения. Впрочем, многие поведанные ею истории придуманы, иначе придется допустить, что какие-то таинственные внеземные силы переносили ее из места на место, из страны в страну.

Из своих десятилетних странствий Блаватская вернулась ревностной поклонницей магии и оккультизма, «тайны» которых она познала на Востоке. Помимо знания подобного рода «тайн» она вывезла с Востока и умение чревовещать, выполнять различные фокусы, требующие ловкости рук и сложной иллюзионной техники, простейшие навыки гипнотизера-любителя, а также подробные сценарии церемониалов древних религиозных обрядов – словом, все то, с помощью чего можно было совершать «чудеса».

По словам Блаватской, во время странствий ей довелось пережить незабываемое приключение путешествуя по Индии, она встретилась в Гималаях со сверхчеловеческими существами – Махатмами, у которых и провела целых семь лет (1863-1870). Эти мифические махатмы, о которых и по сей день пишут многие оккультисты и честь открытия которых принадлежит Блаватской, представляют, по словам последней, общество мудрейших из мудрейших людей, проживающих в самых недоступных горных районах и своей жизнью и прилежным изучением тайн Вселенной достигших божественной прозорливости и сверхъестественной мощи Махатмы обладают способностью читать чужие мысли и внушать свои другим людям, разлагать вещи на составные части и с помощью тайных сил перемещать эти части в любое место, чтобы там снова придать им их первоначальную форму. Махатмы могут приводить материальные тела в движение, не касаясь их, и, напротив, с помощью невидимых сил препятствовать их перемещению в пространстве. Они способны понимать язык животных и растений, перевоплощаться, принимать любую материальную форму, в их власти материализовать свои образы и мысли, перемещаться в пространстве и во времени, отделять на некоторое время душу от тела, посылая ее в любую точку времени и пространства, в том числе в самые отдаленные точки Вселенной. Это мифическое братство сверхлюдей существует много тысяч лет и в течение всего этого времени неустанно печется о благе человечества, исподволь посредством таинственных сил направляя его в верное русло развития, предостерегая и предохраняя от всевозможных опасностей, в том числе опасности самоуничтожения.

В этом братстве, по утверждению Блаватской, она провела семь лет жизни, во время которых была посвящена во все тайны и тем самым стала первой Махатмой женского рода. Ей же выпала честь первой известить человечество о тайне, до сих скрываемой Махатмами от людей. Приняв решение обнаружить свое существование, махатмы отправили хелу-женщину (то есть ученицу Блаватскую) в мир, чтобы она до всех людей донесла «учение посвященных». С этой придуманной ею самой миссией посланница мифических махатм, или Радда-Бай, как она себя окрестила, и отправилась в дальнейшие странствия.

В Каире неудачей закончились ее попытки сформировать группу своих последователей. Столь же плачевны были ее результаты в Европе. И только в Америке – родине спиритизма – ее ждал успех В 1873 году, когда Блаватская оказалась в США, там было более десяти миллионов спиритов, существовали целые спиритические церкви, общества и союзы, издававшие массовыми тиражами свои газеты и журналы. С этими газетами и журналами и установила Блаватская первые контакты, печатая на их страницах статьи по спиритизму.

Своей эксцентричностью, внешностью Блаватская поразила даже привычных ко всему американцев. Вот как описывала Блаватскую ее юная поклонница, встретившаяся с ней на спиритическом сеансе в ноябре 1873 года в Нью-Йорке в доме известного в то время знатока «мира теней» Р. Буша: «Она притягивала окружающих, как мощный магнит День за днем я следила, как она набивает папиросы и все время курит, курит. На груди у нее болтался повешенный на шею необычный формы кисет в виде головы какого-то экзотического зверька… Широкая в кости, она выглядела ниже своего роста. У Нее было большое лицо, широкие плечи и бедра, вьющиеся светло-каштановые волосы».

Из-за нехватки средств Блаватская в Нью-Йорке поселилась в трущобах. Бывали дни, когда она оставалась без гроша в кармане Друзьям она показывала нож, который прятала в складках широкой юбки, – мол, ей никто не страшен, она вооружена. В Нью-Йорке, как прежде в других городах и странах, с ней продолжали случаться чудеса. Как-то утром она не спустилась к завтраку. Не могла подняться с кровати без помощи, так как духи пришили ее ночную сорочку к матрацу. В другой раз один из духов написал ночью маслом автопортрет и потребовал, чтобы Блаватская украсила рамку цветочками.

Блаватская не собиралась находиться в мире американских спиритов на вторых ролях, хотя все руководящие посты и должности в спиритизме к тому времени были уже поделены. Стоило ли столько лет скитаться по свету, чтобы оказаться второсортной (она еще не приняла американского подданства) иммигранткой, довольствующейся ролью ученицы и последовательницы американских заклинателей духов.

Блаватская окончательно порвала со своей родиной и приняла американское подданство. Она начала борьбу с местными спиритами, утверждая, что те вызывают с того света не духов, а только тени. Настоящие, подлинно высокие духи снисходят лишь к ней, только она владеет настоящей – божественной – магией. Черная же и белая магия – это не подлинное колдовство.

«Чувственные души подчиняются воле как корыстных, мстительных, так и бескорыстных, великодушных; дух же вверяет себя лишь чистому сердцем – это и есть божественная магия», – писала Блаватская в книге «Изыскания в оккультных науках».

Себя она, естественно, причисляла к избранным с «чистым сердцем» Чтобы пребывать в чистоте, надо, учила она, выполнять известные на Востоке требования и правила: избегать половых сношений, не есть мясного, не употреблять спиртное и наркотики, отречься от суеты мира земного, как можно чаще уделять время медитации (молитве). Все это – во имя познания вечных истин.

К этому времени Блаватская познакомилась с ревностным поклонником спиритизма и магнетизма полковником Генри Олькоттом, в то время находившимся в крайней нужде, поскольку на последние свои средства он издал спиритический трактат «Люди с того света». Трактат этот был написан столь непонятным языком, что даже в период спиритического бума весь тираж его издания осел на складах книжных магазинов.

Блаватской импонировала энергия и внешний вид полковника, которому, несмотря на его бурное прошлое (участник боев гражданской войны, разорившийся землевладелец и рабовладелец, судья, которого хотели линчевать за беззаконие), никак нельзя было дать его шестьдесят лет. Олькотт выглядел респектабельно: в темных очках, с блестящей ученой лысиной в дополнение к солидной окладистой бородке.

Полковника же в Блаватской привлекли ее уверенность в своей избранности, одержимость. Поразил Олькотта и ее облик. «Меня сразу же привлекла, – вспоминал он впоследствии, – ярко-красная гарибальдийская рубаха, которую в то время носила мадам Блаватская. На общем сером фоне этот цвет особенно ярко выделялся. У мадам Блаватской тогда была пышная светлая шевелюра: шелковистые вьющиеся волосы спускались на плечи, напоминая собой тончайшее руно… Мадам Блаватская набила папиросу, и я, ради знакомства, зажег ей огонь».

Так судьба свела жаждавшую известности и признания Елену Блаватскую и надеявшегося поправить свое финансовое положение Олькотта. По обоюдному признанию после первой же встречи их охватила «внезапная и взаимная любовь». Правда, любовь эта была необычная, что, впрочем, было для них естественным: ведь они принадлежали к тому миру, где и любовь была не такая, как у простых смертных.

Несмотря на то, что Блаватская причисляла себя к обществу избранных, праведников, сердца и тела которых пребывали в постоянной чистоте, ее тем не менее отличал исключительный цинизм по отношению к тому, что она проповедовала, а точнее сказать, к тем, кому она проповедовала свои идеи. Известному русскому литератору В.С. Соловьеву, вначале увлеченному теософу, она говорила: «Что же делать, когда для того, чтобы владеть людьми, необходимо их обманывать, когда для того, чтобы их увлечь и заставить идти за кем бы то ни было, нужно им обещать и показывать игрушечки… Ведь будь мои книги и "Теософист" в тысячу раз интереснее и серьезнее, разве я имела бы где бы то ни было и какой бы то ни было успех, если бы за всем этим не стояли феномены. Ровно ничего бы не добилась и давным-давно околела бы с голоду. Раздавили бы меня… и даже никто бы не стал задумываться, что ведь и я тоже существо живое, тоже ведь пить-есть хочу… Но я давно уже, давно поняла этих душек-людей, и глупость их доставляет мне громадное иногда удовольствие… Вот вы так не удовлетворены моими феноменами, а знаете ли, что почти всегда, чем проще, чем глупее и грубее феномен, тем он вернее удается».

В 1875 году Елена Петровна Блаватская и Генри С. Олькотт основали Теософское общество, которое вскоре объединило десятки тысяч фанатиков. Теософия превратилась в настоящую теософскую церковь. Ныне ее прихожанами являются несколько миллионов человек, значительная часть которых проживает в Америке. К теософским учениям обычно относят ряд мистических учений, возникших в XVI-XVIII веках и находящиеся вне прямой церковной христианской традиции. Теософы, как и спириты, признают реальность загробного мира, возможность контакта с существами его населяющими, возможность перенесения материальных тел в пространстве и во времени посредством психических усилий, проникновения через стены, чтения мыслей, запечатанных писем и т. п. Важнейшим элементом теософии является тауматургия, то есть совершение невероятных чудес. На это способны те, кто посвящен в тайны теософии, достиг сверхъестественных возможностей в познании и практической деятельности.

Именно с тауматургии и начала свою деятельность Блаватская. Она по-прежнему выдавала себя за посланницу махатм, которые, для того, чтобы люди ей поверили, наделили ее сверхъестественными способностями. Если же ей и не удавалось добиться желаемого чуда, тогда на помощь приходили сами махатмы, для которых нет ничего невозможного Человек, который удостоился доверия и поддержки махатм, превращается в божество. В подтверждение своих слов Блаватская ссылалась на так называемые феномены, которые она будто бы могла производить. По ее знаку непонятно откуда в помещении раздавались звуки колокольчиков, звучали гитары, присутствовавших на «магических сеансах» хватала за нос невидимая рука, слуга Блаватской, связанный по рукам и ногам крепчайшими веревками и оставленный в одиночестве, освобождался от уз посредством одних только сверхъестественных сил. С потолка комнаты, где находилась Блаватская, падали письма от ее друзей-махатм, чаще всего от ее учителя Куга Хуми. В них содержались подробные ответы на те вопросы, речь о которых только что шла в этой комнате. Предметы, которые она только что держала в руке, исчезали и оказывались в карманах других людей. Брошь, потерянная одной якобы совершенно неизвестной ранее ей особой и будто бы совсем в другом месте, явилась по желанию Блаватской к ней в дом и оказалась в подушке, произвольно выбранной среди множества других ее подушек. Был у Блаватской и «магический ковчег», некий «священный шкаф», которым она очень гордилась. Разбитые предметы, разорванные книги, сломанные расчески, помещенные в него, исчезали и заменялись новыми того же рода. Точно так же в шкафу исчезали письма, содержавшие вопросы к махатмам, а через некоторое время на их месте оказывались пространные ответы и на них.

Все эти сверхъестественные деяния и чудеса возбудили большой интерес к Блаватской и ее организации. Но, пожалуй, пик общественного интереса к Теософскому обществу и ее главе начался после опубликования в 1881 году английским литератором Саннетом книги «Сокровенный мир», в которой в искусной и будоражащей воображение форме были расписаны вышеназванные феномены. Причем среди тех, кто увлекся произведениями новоявленного пророка, были люди, занимавшие высокое положение в обществе, получившие хорошее образование и считавшие себя до знакомства с Блаватской и ее трудами даже вольнодумцами и атеистами.

Что же их привлекало в учении Блаватской? В упрощенном виде ее идеи нашли свое отражение в программе Теософского общества. Во-первых, заложить основы всеобщего братства без различия пола, народности, расы и веры. Во-вторых, содействовать изучению арийских и других учений и сочинений по религии и науке, прежде всего древнеазиатской и, главным образом, брахманской, буддийской и зороастрийской философий. В третьих, исследовать сокровенные тайны Вселенной, особенно же психические силы, дремлющие в человеке.

Все это Блаватская изложила в своей основной книге «Раскрытая Исида» (1877), где доказывала, что теософия – внутренняя сущность религиозных и философских систем древности, магии, спиритизма, то есть представляет своего рода экстракт из самых лучших учений прошлого. Тому, кто отважится отведать этот экстракт, Блаватская обещала после периода ученичества достижение сверхъестественных способностей и приобщение к вечному и священному. Она утверждала, что труд этот возник вовсе не естественным путем: большая часть его страниц будто бы исходит от самих махатм с Востока, души которых посещали рабочий кабинет автора по ночам. Когда Блаватская утром вставала и подходила к столу в кабинете, она всегда якобы обнаруживала там огромное количество написанных не ее почерком листов, значительно больше того, что она могла бы написать за то же время.

Обманом и лестью Блаватской и Олькотту удалось привлечь в организацию ряд состоятельных людей, на деньги которых они развернули бурную пропаганду идей посланницы загадочных махатм. Число поклонников Блаватской стремительно росло. Росли и финансовые возможности новой религиозно-мистической церкви. Но и этого Блаватской и Олькотту казалось мало. Они переселились в Индию. В Бомбее Блаватская устроила штаб-квартиру общества, привлекала к себе «посвященных» в тайны секретного искусства (йогов, факиров, браминов), развернула энергичную деятельность по пропаганде своего учения среди местного населения, а также представителей английской колониальной администрации. Ей сопутствовал успех. Однако растущая популярность Блаватской стала беспокоить официальный Лондон, теософку заподозрили в том, что она – русский агент. Спасло Блаватскую и ее спутников от высылки из страны только покровительство недавно вступивших в Теософское общество влиятельных лиц из состава английской колониальной администрации. Штаб-квартиру тем не менее пришлось перенести в окрестности Мадраса, в местечко Адияр. С этого времени индийское отделение Теософского общества стало называться Адиярской резиденцией.

В 1883 году Блаватская заболела. Врачи посоветовали сменить климат. Блаватская и Олькотт переехали в Париж. Их квартира на улице Верт стала центром парижского Теософского общества. В помещении царил ориенталистский стиль, отовсюду благоухало восточными ароматами, а гостей в дверях встречал слуга-индус Бабула, ранее – помощник фокусника. Внешне он напоминал изображение страшного индийского бога Шивы. Завела Блаватская и своего собственного брамина – молодого индуса по имени Могини, который по приказанию своей госпожи падал ниц перед ней и ползал по полу, словно змей, до тех пор, пока она его не останавливала.

Этот антураж вызывал глубокое впечатление у любопытных французов, спешивших познакомиться с новым чудом из далеких краев, о котором так много писали подкупленные Блаватской и Олькоттом за большие деньги парижские корреспонденты массовых газет и журналов. Первым поддался гипнозу чар Блаватской барон де Пальми, один из влиятельнейших людей парижского высшего света и один из самых богатых людей Франции тех лет. О щедром взносе в фонд Теософской общества сообщили газеты. Примеру барона последовали герцогиня де Помпар, маркиз де Пюисегюр и многие другие неофиты теософской церкви. Известность Блаватской росла как в Европе, так и в Америке. Сто тысяч последователей Блаватской к тому времени составляли паству теософской церкви. И вдруг грянули события в Адиярской резиденции.

Оставленные Блаватской ее верные помощники по производству «чудес» в Адиярской резиденции супруги Кулом поссорились с новым руководством местного Теософского общества, за что их лишили всех теософских постов. Обиженные Кулом опубликовали в индийских газетах разоблачительное письмо по поводу деятельности Блаватской, в котором рассказали, как вместе с двумя индийскими факирами участвовали в устройстве ее якобы сверхъестественных «феноменов».

Новость возбудила столь большой интерес, что лондонское «Общество психических исследований» (организация мистиков, претендовавшая на объективность своих методов изучения сверхъестественного мира) послало одного из крупных своих специалистов – мистера Ходжсона в Индию. Опытный в различного рода мистификациях, Ходжсон быстро разобрался и в механизме трюков Блаватской. О результате своей поездки он рассказал в отчете, опубликованном в трудах «общества», которое с радостью расправилось со своим опасным конкурентом.

Ходжсон начал в Индии с мнимых посланий махатм. Он собрал их и сравнил с письмами, написанными Блаватской. Его вывод, подтвержденный позднее лондонской графологической экспертизой, был следующим: послания махатм написаны рукой мадам Блаватской. Затем Ходжсон установил, что демонстрация астральной формы махатмы Кут Хуми, то есть души, была результатом манипуляций с чучелом, сделанным механиком Куломом. Последний изготовил и «магический ковчег», представлявший собой иллюзионный прибор с выдвижной задней стенкой. В шкаф-ковчег можно было проникнуть через потайную дверь, находившуюся в стене спальни Блаватской. Остальные «чудеса» были того же рода. Мелодичные сигналы, которые подавал Блаватской ее наставник Кут Хуми, исходили из маленького серебряного колокольчика, спрятанного у главной теософки в накидке. Когда она поправляла рукой прическу, раздавались поражающие всех звуки золотой арфы. А письма, которые падали сверху, попадали в 'комнату через специальные отверстия в потолке и стенах

Ходжсон, посвятив подробному анализу трюков Блаватской 200 печатных страниц своего отчета, заключил его следующим образом: «Госпожа Блаватская самая образованная, остроумная и интересная обманщица, какую только знает история, так что ее имя заслуживает по этой причине быть переданным потомству».

После сокрушительного разоблачения начался массовый выход обманутых людей из Теософского общества в разных странах. С ней остались лишь наиболее преданные друзья и наиболее фанатичные теософы. Блаватская же готовилась уйти из этого мира, отвергшего ее саму и ее великую миссию Уйти туда, в Гималаи, где она хотела найти успокоение и умиротворение среди святых людей – своих учителей махатм.

Естественно, никуда она не ушла. Через несколько лет Блаватская возобновила кипучую деятельность. Тем более что в ряде стран усилился интерес к ее учению. Снова стало расти число ее последователей. В 1887 году она покинула Париж и переехала в Лондон, где ее восторженно встречали новые почитатели. Последующие годы Блаватская активно пропагандировала теософское учение. Помимо публичных выступлений и лекций, многочисленных статей в газетах и журналах, писем к знакомым и незнакомым людям в различные уголки мира она за это время написала также и уйму теософских трудов. Часть из них была опубликована 1990-х годах в России, где учение Блаватской нашло своих приверженцев.

Е.П. Блаватская скончалась в самом расцвете своих творческих сил и планов. Это произошло 8 мая 1891 года. Прах Блаватской после кремации был разделен на три части и сегодня покоится в Нью-Йорке, в Адияре и в Лондоне, в ее апартаментах, сохраненных английскими теософами в неприкосновенности.

Каролина Собаньская (XIX век)

Польская авантюристка. Правнучка королевы Франции Марии Лещинской.

Была любовницей генерала И. О. Витта, начальника военных поселений на юге России. Выполняла его задания. В Каролину были влюблены поэты А. Мицкевич, А. Пушкин. Ее называли "Одесской Клеопатрой".

В один из знойных дней в одесской гавани появилась ослепительно белая яхта. Рядом с торговыми судами она походила на молодую красавицу невесту, облаченную в белоснежную фату парусов.

На пристани возле причала собралось несколько мужчин. Судя по багажу, который прислуга и матросы переносили в шлюпку, и дорожному платью, можно было с уверенностью сказать, что компания собирается совершить морское путешествие.

Двое из мужчин – одним из них был И.О. Витт, другой И. Собаньский – поспешили к экипажу. Третий, помоложе, тоже направился было вслед за ними, но вовремя остановился, поняв, что его помощь запоздает да и вряд ли будет уместна. Мужчины, бросившиеся навстречу даме, имели на то свои права. Более пожилой из них был ее мужем, а другой пользовался особой благосклонностью.

Опираясь на руки сразу двух кавалеров, дама вышла из экипажа, улыбнулась и произнесла низким чарующим голосом' «Благодарю вас, друзья мои». Величавой походкой направилась она к причалу, где стояли остальные. Роскошное платье из английского ситца подчеркивало линии ее великолепной фигуры, улыбка не покидала лица, глаза смотрели ласково, и вся она излучала, казалось, необыкновенную доброту и покой. Трудно было представить, что эта обольстительная женщина обладала сильным характером, отличалась незаурядной волей и умением подчинять себе.

Милостиво протянув руку молодому человеку для поцелуя, дама обратилась к нему: «Надеюсь, вы не пожалеете, что я уговорила вас совершить вместе с нами этот вояж?»

Он что-то тихо ответил, но за общим шумом разговора присутствующих, оживленно обменивающихся репликами, слова его трудно было разобрать.

Так началась эта поездка по морю, одним из участников которой был польский поэт Адам Мицкевич, отбывавший ссылку в Одессе. Он и был тем самым молодым человеком, к которому обратилась дама на пристани.

Следует назвать других основных участников этой поездки, состоявшейся в августе – октябре 1825 года.

Самым старшим из них был граф Иероним Собаньский, престарелый помещик, успешно торговавший зерном, вложивший в это дело все свои капиталы. В Одессе, куда он перебрался в самом начале двадцатых годов, у него был богатый дом и хлебный магазин, иначе говоря, склад зерна.

Незлобливый, можно сказать, даже радушный, он то и дело шутил, впрочем, часто неудачно. Да и что ему оставалось делать в роли отвергнутого мужа. Жена его, Каролина Адамовна Собаньская, всюду, где приходилось ей жить и бывать, слыла красавицей, ее называли одной из самых блестящих дам светского общества. Среди ее поклонников были люди незаурядные, в том числе поэты Пушкин и Мицкевич. В жизни и творчестве обоих она оставила след, вдохновив на создание прекрасных стихов, ей посвященных.

Юной девушкой Каролину выдали замуж за Иеронима Собаньского, который был на тридцать с лишним лет старше. Отныне ее стали называть «пани Иеронимова из Баланувки», где в имении мужа она прозябала некоторое время. Но скучная провинциальная жизнь и роль жены предводителя дворянства – Маршалковой ольгополевского повята, ее никак не устраивала. Она не желала похоронить себя в глуши на Подолии. Не для того получила она прекрасное образование и воспитание в доме отца – Адама Лаврентия Ржевуского, занимавшего пост предводителя дворянства Киевской губернии, впоследствии ставшего сенатором.

Как и вся семья, Каролина кичилась своим происхождением, любила напоминать, что она правнучка королевы Франции Марии Лещинской. Мать ее Юстина происходила из старинного рода Рдултовских, а по отцу она являлась родственницей княгини Любомирской, которую казнили на Гревской площади в Париже вместе с королевой Марией-Антуанеттой.

Ветви генеалогического древа Каролины восходили и по отцовской, и по материнской линиям к известным в истории гетманам, воеводам и фельдмаршалам, вели чуть ли не к королю Яну Собесскому.

В воспитании Долины (так называли Каролину близкие), немалую роль сыграла ее тетка графиня Розалия, дочь той самой княгини, которая погибла на эшафоте в Париже.

Долина была очень красива, но иметь красоту без разума, наставляла тетка племянницу, все равно что родиться без состояния. Красота только тогда имеет цену, когда ее увенчивают две драгоценности: искусство жить и ловкость.

Впоследствии Долина часто вспоминала свою тетку, преподавшую ей первые уроки «искусства жить». Племянница оказалась вполне достойной ученицей

На яхте среди путешественников находился очень красивый, похожий на Каролину, сравнительно молодой человек. Это был старший из ее братьев Генрих Ржевуский. Впоследствии он стал известным романистом, автором «Воспоминаний Соплицы» и других книг, воспевавших старосветскую шляхту былых времен.

Другие братья Собаньской, Эрнест и Адам, были военными. Последний дослужился до звания генерал-адъютанта при царском дворе Сестра Алина вышла замуж за брата композитора Монюшко и стала жить в Минске. Сестра Паулина не без помощи Каролины стала супругой Ивана Семеновича Ризнича, богатого одесского негоцианта, первая жена которого, рано умершая красавица Амалия Ризнич, поразила сердце Пушкина и была им воспета. Но наибольшую известность приобрела сестра Эвелина, в замужестве Ганская, впоследствии жена Бальзака.

Но вернемся к пассажирам яхты. На борту находился еще один путешественник – не очень приметный внешне, но игравший далеко не последнюю роль. Держался он скромно и чаще хранил молчание, предпочитая слушать других. При этом чуть наклонял голову и, глядя в глаза, как бы поощрял: «Продолжайте, я весь внимание».

Человек явно не глупый, начитанный, владевший несколькими языками и умевший, когда надо, быть красноречивым, Александр Карлович Бошняк, появился в одесских гостиных всего несколько месяцев назад. До этого он жил в своем херсонском имении близ Елисаветграда, незадолго перед тем полученном по наследству. Жил уединенно, проводя дни в занятиях сельским хозяйством и увлекаясь ботаникой и энтомологией.

Компания собралась своеобразная. Назовем вещи своими именами: рядом с поэтом находились двое – руководитель сыска и его ближайший помощник, агент номер один. Оба они могли предполагать, что поэт-вольнодумец, еще недавно находившийся под следствием и высланный под надзор полиции, поддерживал связь с теми, кто их особенно тогда интересовал.

Получалось, что его хитростью заманили в поездку, а Каролина, сама того не ведая, сыграла роль приманки, на которую он клюнул. Насчет Витта он был предупрежден, а о Бошняке у него возникли справедливые подозрения. Каролину он считал обманутой, как и он сам: она и не подозревает, кто ее окружает, среди каких опасных людей находится.

Мицкевич знал, что Каролина любовница Витта, чего она не скрывала и чем иногда даже бравировала. Но она не любила генерала и говорила, что союз этот ей в тягость, ведь он был женат и надеяться на развод не приходилось. Однако и порвать с ним она не решалась – одной возвышенной любовью сыт не будешь.

Когда-то еще в Вене, желая во всем подражать тетке Розалии, Каролина мечтала иметь такой же, как у нее, салон. Теперь мечта ее осуществилась. В роскошно обставленном доме Собаньской можно было видеть заезжих примадонн из Неаполя и Рима, скрипачей из Вены, пианистов из Парижа. В ее салоне слышалась гортанная восточная речь, мелькали белые чалмы и шоколадные лица Бывали здесь и те, кого не шокировала хозяйка, открыто пренебрегавшая законами света. Она знала, что ее называют наложницей, но умела и в этом унизительном положении проявлять выдержку, не замечать осуждающего шепота за своей спиной.

День начинался и заканчивался посещением ее дома почитателями и гостями. «Из военных поселений приезжали к ней на поклонение жены генералов и полковников, мужья же их были перед ней на коленях». Еще бы, как-никак начальник поселенных войск проводил в этом доме дни и ночи. «Вообще из мужского общества собирала она у себя все отборное». Всякий раз, бывая у Собаньской, Мицкевич заставал там чуть ли не всю мужскую часть польской колонии города. Граф А. Потоцкий, граф Г. Олизар, наезжавший в Одессу, князь А. Яблоновский – всех не перечтешь – были завсегдатаями ее салона.

Поэту часто приходилось досадовать на то, что бесконечные визитеры, подолгу засиживавшиеся в гостях у Собаньской, мешали их интимным встречам. Для него было истинной мукой часами выжидать, когда наконец прервется нескончаемый поток поклонников и он окажется наедине с Джованной, как он называл ее в стихах.

Что можно сказать об отношениях Мицкевича и Собаньской?

Польские исследователи в один голос заявляют, что поэт был страстно влюблен в Каролину. Точные данные на этот счет, однако, отсутствуют. Но есть прекрасные стихи, большей частью написанные в Одессе и поныне очаровывающие свежестью чувства. Они – лучшее свидетельство В них и восторг любви, и пылкие признания, и радость встреч, и наслаждение, и благодарность за то, что она «счастьем снизошла в печальный мир певца».

Попробуем рассмотреть эти отношения с другой стороны. Какие чувства испытывала Каролина к молодому человеку, который был на пять лет моложе ее? Ей, конечно, льстило, что модный поэт, желанный гость в одесских гостиных, пленился ею и сходит с ума. Почему бы, в самом деле, не позволить этому симпатичному и пылкому Алкею ухаживать за ней? Тем более, что он так настойчив и так наивно неопытен. Говорят, что он очень талантлив. В таком случае не мешает, чтобы он воспел ее в стихах. Ее женское тщеславие жаждало поэтического восхваления, она мечтала быть прославленной, как когда-то Лаура Петраркой. Каролина ждала хвалебных гимнов, лелея надежду предстать в роли сладкоголосой Эрато – музы любовной поэзии, вдохновительницы поэтов.

Кому, как не Мицкевичу, восходящей звезде на Парнасе польской поэзии, воспеть ее в стихах и еврей рукой вписать мадригал в ее альбом из зеленого сафьяна?

Была ли Каролина искренна в своих чувствах? Об этом можно только догадываться. Но несомненно одно – опасная как в политике, так и в любви, Каролина Собаньская заставляла поэта ревновать, то и дело давая повод упрекать ее в притворстве и неверности. «Как от твоих измен мне было больно!» – жаловался поэт Это длилось до тех пор, пока он окончательно не убедился, что она «в жажде мадригала и сердцем любящим, и совестью играла». Тогда он дал клятву, что стих его отныне будет каменеть при ее имени. Кончился тяжелый сон, настало пробуждение.

Остается выяснить один щекотливый вопрос. Догадывался ли Мицкевич о подлинной роли своей возлюбленной? Знал ли о том, что Каролина Собаньская не первый год работала на Витта, с того самого момента, когда в 1819 году стала любовницей генерала? И что тот был вполне доволен ею: она оказалась великолепной помощницей, первоклассным агентом.

Судя по всему, Мицкевич пребывал в полном неведении о том, какую роль играла Каролина при генерале. Даже оказавшись на яхте в окружении двух шпионов и догадавшись об их миссии, поэт отвел от нее свои подозрения.

Впрочем, некоторые польские исследователи считают, что Мицкевич полностью разгадал двойную сущность Каролины Собаньской.

Свидетельство Мицкевича показывает, что ему было известно о подлой роли Витта, возглавлявшего «в ту пору полицейские власти в южных губерниях». От одного из своих агентов, заявлял далее Мицкевич, Витт получал сведения о готовившемся заговоре. Фамилия этого подручного не упоминается ни в одном официальном документе. Кто же это был? Мицкевич называл Бошняка – «предателя, шпиона, более ловкого, нежели все известные герои этого рода в романах Купера».

Этот Бошняк, продолжал Мицкевич, всюду сопровождал своего хозяина графа Витта под видом натуралиста, сумел втереться в разные тайные общества и собрал секретные сведения о заговоре декабристов.

Что касается Собаньской, то тут Мицкевич абсолютно ничего не подозревал. И хотя о деятельности Витта догадывался, он был далек от того, чтобы связывать в одно его личные отношения с Собаньской и дела службы.

Точно так же Пушкин на протяжении почти десяти лет, в течение которых общался с Собаньской, ни разу ничего не заподозрил. Нигде ни намеком не обмолвился он насчет нее критически. Не случайно, надо думать, возник «Собаньский, шляхтич вольный» в «Борисе Годунове», а в набросках предисловия к этой трагедии, где польская тема одна из ведущих, русский поэт вспоминает «о кузине г-жи Любомирской», то есть о Каролине (как известно, слово «кузина» по-французски может означать не только двоюродную сестру, но и вообще родную близкую родственницу).

Мицкевич все последующие годы относился к Каролине Собаньской хотя и сдержанно, но вполне уважительно, не однажды встречался с ней и в Риме, и в Париже.

Но может быть, у Мицкевича вообще не было причин подозревать Собаньскую? И тогда, в Одессе, Каролина отказалась от своей двойственной роли в отношениях с ним? Вопреки заданию шефа она лишь делала вид, что наблюдает за поэтом. В отчетах же выставляла его в благоприятном свете, как бы оберегая от опасного генерала.

И все же не может быть, чтобы «рожденная без сердца» Каролина уступила чувству, поддалась увлечению. Сожительница и помощница Витта легко переступала через свои личные привязанности и, когда надо было, не задумываясь предавала друзей и знакомых. Ее рука не дрогнула, и она спокойно написала донос на своего молодого любовника Антония Яблоновского, когда в начале 1825 года выведала у него важные сведения о переговорах между польскими и русскими конспираторами.

И таких, как Яблоновский, на ее счету, можно думать, было немало. Так что ни о какой загадочной снисходительности Собаньской к Мицкевичу речи идти не должно. Можно лишь говорить об умении и ловкости Каролины, не брезговавшей никакими средствами в своей агентурной работе.

Красоты Тавриды сменились в Одессе осенними дождями. Наступила унылая пора.

По-прежнему Мицкевич виделся с Каролиной. Однако теперь встречался с ней чаще всего лишь в свете, на вечерах и в театре, за столом у И.С. Ризнича на Херсонской улице, где будущий зять Каролины устраивал пышные обеды, чтобы угодить ей, и где она уже тогда распоряжалась, словно у себя в гостиной. Точно так же она вела себя и в доме Витта во время приемов.

После путешествия в Крым чувство самосохранения инстинктивно удерживало Мицкевича на расстоянии от «одесской Клеопатры», помогая освободиться от гнетущих ее чар.

Перед тем, как покинуть Одессу и отправиться к новому месту службы в Москву, поэт пишет «Размышления в день отъезда». Он говорит о горестях, перенесенных в чужом городе, где, «лживый свет познав», он жил одиноким, опальным странником, теперь уезжающим без напутствий счастья. Как бы ободряя себя, он восклицает:

Летим же – ведь крылья целы для полета. Летим, не снижаясь, – все к новым высотам!

Словно по ветру, почтовые несли его на север. Через месяц, за два дня до 14 декабря, он прибыл в первопрестольную, где ему надлежало служить в канцелярии генерал-губернатора.

Вскоре по городу поползли слухи, что по ночам идут аресты, хватают и вывозят в Петербург причастных к тем, кто вышел в декабре на Сенатскую площадь. Пришло известие, что взяты многие его русские друзья. Со дня на день ждал ареста и он. Неожиданно пахнуло ледяным сибирским холодом. «Что-то творится в Одессе? – беспокоился Мицкевич. – За кем из наших захлопнулась дверь каземата? Кто пал жертвой Витта и его агентов?»

Как потом стало известно, одним из первых поляков, принадлежавших к тайному обществу, был арестован Антоний Яблоновский. За ним следили и взяли прежде других. Впрочем, его судьбу решили еще зимой два слова Собаньской. На вопрос Витта об источнике добытой ею информации она небрежно бросила: «Князь Антоний проболтался». Беспечность и легковерность дорого ему обошлись. Спустя годы Витт признал, что получил сведения «благодаря разоблачениям одной женщины», читай, Собаньской.

После ареста Яблоновского клубок начал быстро разматываться. Взяли многих из поляков. Задача властей облегчалась тем, что в их руках находился список польских конспираторов, с которым в свое время неосторожно обошелся Яблоновский, да и его собственное поведение на следствии не отличалось сдержанностью.

В феврале Мицкевич начал ходить в присутствие. На душе было тяжело.

В тот год осенью польский поэт познакомился с Александром Пушкиным, недавно возвратившимся из Михайловского.

Стоило поэту объявиться в Петербурге, как и здесь вокруг завертелся хоровод осведомителей.

В это время в столице появилась Каролина Собаньская.

Однажды она пригласила к себе на чай обоих поэтов – Мицкевича и Пушкина. В тот вечер русский поэт был явно неравнодушен к хозяйке, женщине действительно очаровательной. А Мицкевич? Как вел себя он, какие чувства испытывал?

Он давно изжил в себе роковую страсть к Джованне. Теперь он пел песни иным кумирам.

Что касается Пушкина, то встреча с Собаньской всколыхнула в нем былое…

В губернском доме на Левашовской улице в Киеве протекала обычная светская жизнь. По вечерам, особенно в дни праздников, здесь собирался весь город. В толпе гостей оказался однажды и Александр Пушкин. Было это в мае 1820 года. По пути на юг к месту ссылки он проездом ненадолго задержался в Киеве. Вновь попал он в Киев в начале следующего года и прожил там несколько недель.

В пестром хороводе местных красавиц он сразу же выделил двух элегантных, прелестных полячек, дочерей графа Ржевуского. Обе были замужем, что не мешало им, кокетничая, обольщать многочисленных поклонников.

Младшей, Эвелине, исполнилось семнадцать, и была она, по словам знавших ее тогда, красивой, как ангел. Старшая, Каролина, отличалась не меньшей красотой, но это была красота сладострастной Пасифаи, она была на шесть лет старше Пушкина.

Величавая, словно римская матрона, с волшебным огненным взором валькирии и соблазнительными формами Венеры, она произвела на поэта неотразимое впечатление. И осталась в памяти женщиной упоительной красоты, обещавшей блаженство тому, кого пожелает осчастливить. Пушкин мечтал попасть в число ее избранников.

Но там, в Киеве, она вспыхнула кометой на его горизонте и исчезла. Однако не навсегда. Вновь Каролина взошла на его небосклоне, когда поэт неожиданно встретил ее в Одессе.

Пушкин увидел ее на рауте у генерал-губернатора, куда скрепя сердце Собаньскую иногда приглашали из-за Витта. Он сразу заметил ее пунцовую без полей току со страусовыми перьями, которая так шла к ее высокому росту.

Радость встречи с Каролиной омрачил Ганский – муж Эвелины. Заметив, с каким нескрываемым обожанием поэт смотрит на Собаньскую, как боязливо робеет перед ней, он счел долгом предупредить юного друга насчет свояченицы. Разумеется, он имел в виду ее коварный нрав, жестокое, холодное кокетство и бесчувственность к тем, кто ей поклонялся, – ничего более.

Пушкин не очень был расположен прислушиваться к советам такого рода, тем более что ему казалось, будто он влюблен.

Он искал с Каролиной встреч, стремился бывать там, где могла оказаться и она, ждал случая уединиться с ней во время морской прогулки, в театральной ложе, на балу. Иногда ему казалось, что он смеет рассчитывать на взаимность (кокетничая, Каролина давала повод к надежде). Ему даже показалось однажды, что он отмечен ее выбором. В день крещения сына графа Воронцова 11 ноября 1823 года в Кафедральном Преображенском соборе она опустила пальцы в купель, а затем, в шутку коснулась ими его лба, словно обращая в свою веру.

Воистину он готов был сменить веру, если бы это помогло завоевать сердце обольстительной польки. В другой раз он почти уверовал в свою близкую победу во время чтения романа, когда они вдвоем упивались «Адольфом». Она уже тогда казалась ему Элеонорой, походившей на героиню Бенжамена Констана не только пленительной красотой, но и своей бурной жизнью, исполненной порывов и страсти.

Через несколько лет он признался ей, что испытал всю ее власть над собой, более того, обязан ей тем, что «познал все содрогания и муки любви». Да и по сей день испытывает перед ней боязнь, которую не может преодолеть.

Не сумев растопить ее холодность, так ничего тогда в Одессе и не добившись, он отступил, смирившись с неуспехом и неутоленным чувством…И вот Пушкин вновь встретился с Каролиной Собаньской. Старая болезнь пронзила сердце. Ему показалось, что все время с того дня, когда впервые увидел ее, он был верен былому чувству. Лихорадочно набросал он одно за другим два послания к ней. Но так и не решился их отправить. Поэт доверил сокровенное листу бумаги (« мне легче писать вам, чем говорить»). Перед нами в них предстает Пушкин, поклоняющийся Гимероту – богу страстной любви, сгорающей от охватившего его чувства.

В свой петербургский салон (где, кстати сказать, бывал фон Фок) Каролина привлекала таких поклонников, как Пушкин и Мицкевич, отнюдь не из-за честолюбия, а преследуя совсем иные цели – политического сыска. Как и в Одессе, ее столичный салон был своего рода полицейской западней, ловушкой. Поэтому и вела игру с Пушкиным, как когда-то с Яблоновским и Мицкевичем, распаляя его нетерпение и тем самым удерживая подле себя, чтобы облегчить задачу наблюдения за ним.

Однако страх разоблачения преследовал ее И все же нашелся человек, который приподнял завесу над неприглядной, позорной стороной ее жизни. В своих записках Ф.Ф. Вигель заявил, что Собаньская была у Витта вроде секретаря и писала за него тайные доносы, а «потом из барышей поступила она в число жандармских агентов». Это свидетельство мемуариста. И как признавал он сам, преступления, совершенные ею, так и не были доказаны.

Нельзя ли подтвердить эти обвинения каким-либо документом, свидетельствующим против Собаньской?

Надобность в услугах Собаньской отпала. Она вернулась в распоряжение Витта, а Пушкину лицемерный Бенкендорф заявил: никогда никакой полиции не давалось распоряжения иметь за ним надзор.

Когда до Каролины дошли слухи о том, что Пушкин обвенчался, злая усмешка скривила ее губы. С досадой подумалось, что лишь у нее ничего не меняется. Надежды на то, что Витт наконец овдовеет, мало. Хотя и больная, его жена Юзефина может протянуть еще не один год. Значит, все останется по-прежнему. Поздно сворачивать с наезженной колеи. Придется тащиться пристяжной в упряжке Витта.

Для него главное – слава отечества и государя. Значит, и ей надо быть полезной им. Так рассуждала она и тем усерднее выполняла свои обязанности.. Одно из ее донесений Бенкендорфу, посланное из Одессы, перехватили повстанцы Подолии. (В ноябре 1830 года началось восстание в Королевстве Польском, охватившее также некоторые другие прилегавшие районы, в том числе Правобережную Украину.)

Содержание этого письма шефу жандармов нам неизвестно. Но, видимо, это был очередной донос, поскольку, по ее собственным словам, оно вселило в сердца всех, ознакомившихся с ним, «ненависть и месть».

В эти тревожные дни, когда восстание распространилось на Волынь, Подолию и докатилось до Киевской губернии, Каролина отважилась навестить мать в Погребите.

Всюду на дорогах были сторожевые контрольные посты повстанцев. То и дело раздавалось: «Стой! Кто идет?» Услышав ответ: «Маршалкова ольгополевского повята», ее беспрепятственно пропускали. Тогда она убедилась, что фамилия Собаньских – лучший мандат для патриотов. Каролина улыбалась молодым полякам в свитках с барашковыми воротниками, в кунтушах навыпуск, а внутри ее душила ненависть к этим безродным ляхам. Лишь один-единственный раз ее подвергли досмотру на постоялом дворе между Балтой и Ольгополем. Но и то быстро отпустили, извинившись перед ясновельможной пани.

Вернувшись, она рассказала Витту о своих приключениях и пережитых чувствах. «Даже называть теперь себя полькой омерзительно», – призналась она.

Витт спешил в только что оставленную повстанцами польскую столицу, где ему предстояло в качестве военного губернатора и председателя уголовного суда вершить расправу над пленными патриотами. Те же, кто сумел перейти границу – около ста тысяч офицеров и солдат, – стали изгнанниками, превратились в скитальцев.

Больше всего эмигрантов скопилось в Дрездене. Город буквально был наводнен ими. Не все мирились с поражением, многие жили надеждой, вынашивали замыслы новых выступлений. В этом смысле Дрезден был с точки зрения царских властей опасным гнездом, откуда можно было ожидать в любой момент перелета «журавлей» – эмиссаров эмигрантского центра для организации партизанских действий. Витт располагал на этот счет кое-какими данными, однако явно недостаточными. Самое лучшее опередить противника. Настало время посвятить Каролину в его замысел, решил Витт.

Операция будет состоять из двух частей, начал он. Выполнить первую сравнительно легко. Для этого потребуется разыграть из себя патриотку, хотя это ей и не по душе. Такую, чтобы ни у кого не осталось сомнения на сей счет. Даже у тех, кто знает о ее перехваченном письме.

Вторая часть посложнее: проникнуть в среду эмигрантов, выведать их планы, намеченные сроки выступлений и имена исполнителей.

Каролина поняла, что придется ехать в Дрезден. Понимала и то, как это опасно. Участь Бошняка, казненного повстанцами, отнюдь не прельщала ее. Как и судьба тех царских шпионов, над которыми в августе учинила самосуд разъяренная варшавская толпа, ворвавшись в тюрьму и повесив их на фонарях.

"Меня там просто-напросто прихлопнут эти ваши патриоты'', – поправляя кружева на платье, с деланным спокойствием произнесла Каролина.

В успехе она может не сомневаться, успокоил ее Витт, лишь бы удалась первая половина спектакля. Чем убедительнее сыграет она в ней, тем легче и безопаснее сможет действовать во второй.

Ни один человек, заверил Витт, не будет посвящен в операцию, кроме него самого и наместника Паскевича.

Вскоре по Варшаве начали распространяться слухи о том, что за спиной царского сатрапа Витта действует чудо-женщина. Она спешит к каждому, кого генерал собирается покарать. Будто бы посещает казематы, присутствует на допросах. И часто одно ее слово смягчает участь несчастных. По секрету передавали, что она даже помогла кое-кому бежать, причем вывезла в собственной карете за заставу…

Склонная к романтическим преувеличениям, Варшава быстро уверовала в слухи и готова была молиться за избавительницу.

Нашлись и те, кто подтвердил, что им удалось избежать каторги благодаря вмешательству Каролины Собаньской. Витт освободил якобы по просьбе Собаньской двух-трех заключенных, а одному она помогла «бежать». Этого было достаточно, чтобы слух проник в среду эмигрантов.

В числе свидетелей оказался, например, Михаил Будзыньский, связанный с галицийским подпольем. Где только было можно, он с восхищением рассказывал о Собаньской, которая помогла ему спастись и «избавила многих несчастных офицеров польского войска от Сибири и рудников».

Приведу еще одно свидетельство из воспоминаний Богуславы Маньковской, дочери знаменитого генерала Домбровского.

"Когда ни у кого не было надежд, – писала она, – над несчастными жертвами кружил ангел спасения и утешения в лице Каролины Собаньской… Пользуясь влиянием, которое имела на генерала, она каждый час своего дня заполняла каким-либо христианским поступком, ходила по цитаделям и тюрьмам, чтобы освободить или выкрасть пленных…

По ее тайному указанию узников приводили в личный кабинет Витта, где в удобный момент пани Собаньская появлялась из-за скрытых портьерой дверей, и одного слова, а то и взгляда этой чародейки было достаточно, чтобы сменить приговор на более мягкий".

Как видим, авантюристка хорошо поработала на легенду. Витт, как обычно, направлял ее и усердно помогал. Теперь и самый недоверчивый поверил бы в превращение Каролины. Все забыли, что она много лет связана с царским генералом и никогда не числилась в патриотках. А как же ее перехваченное донесение? Его объявили подложным и предали забвению.

Словом, первая половина спектакля прошла вполне успешно. Почва была подготовлена, можно отправляться в Дрезден. Тем более, что был и повод для поездки. Ее дочь, которую в свое время Каролина выкрала у бывшего мужа (причем так искусно, что даже его восхитила своей ловкостью), находилась в Дрездене и собиралась замуж за молодого князя Сапегу.

В Дрездене Каролину встретили чуть ли не как национальную героиню. Одни видели в ней вторую Клаудиу Потоцкую, ангела доброты, ниспосланного для утешения и поддержки изгнанных с родины соотечественников. Во время восстания графиня Потоцкая стала сестрой милосердия, а после в Дрездене ею был основан комитет помощи польским эмигрантам. Другие сравнивали Собаньскую с не менее знаменитой Эмилией Платер – отважной кавалерист-девицей, воспетой Мицкевичем.

Всего несколько недель пробыла Каролина в Дрездене. За это время успела войти в среду эмигрантов, проникнуть на их собрания, где ее принимали за свою и где она многое услышала и запомнила.

С поразительным цинизмом говорила она о том, что исключительно ради намеченной цели общалась с поляками, внушавшими ей отвращение. Ей удалось приблизить тех, нагло повествовала она, общение с которыми вызывало У нее омерзение. Наиболее ценным знакомым стал Исидор Красинский, в прошлом командир уланского гвардейского полка, а затем глава польского комитета в Дрездене, тесно связанный с князем Чарторыйским, одним из лидеров эмиграции. Этот Красинский, по ее словам, хотя и красавец, был ограниченным и честолюбивым. Ей ничего не стоило войти к нему в доверие. «Я узнала заговоры, которые замышлялись, – признавалась она, – тесную связь, поддерживавшуюся с Россией, макиавеллистическую систему, которую хотели проводить». Ей открыли «мир ужасов», она увидела, «сколь связи, которые были пущены в ход, могли оказаться мрачными»

Собаньская послала Витту несколько сообщений, которые «помогли ему делать важные разоблачения». Витт докладывал о полученных им ценных агентурных сведениях наместнику и использовал их в своих донесениях в Петербург.

На совести Собаньской не одна человеческая жизнь. В том числе провал партизанской экспедиции полковника Заливского и гибель многих ее участников; раскрытие подпольной сети патриотов в Кракове и Галиции; захват эмиссаров, перебрасываемых в Польшу для организации партизанских отрядов.

Казалось, услуги, оказанные Собаньской, должны были быть щедро оплачены.

Ни прозорливый Витт, ни она сама не могли предугадать, а тем более знать как будут реагировать в Петербурге, когда там узнают о похождениях Собаньской Ведь ни одна душа, кроме двух лиц, не догадывалась о подлинных целях ее метаморфозы и пребывания в Дрездене.

Между тем известие о превращении Собаньской произвело весьма неблагоприятное впечатление, пало тенью на Витта, вызвав недовольство в высших сферах.

Всем казалось, что опала Витта близка. Недруги генерала злорадствовали, подливая масло в огонь. Старый ловелас совсем-де подпал под башмак своей содержанки, во вред отечеству исполняет каждую ее прихоть, танцует под дудку этой обольстительницы, возомнившей себя новоявленной Юдифью, спасающей соотечественников.

Пока Каролина находилась в Дрездене, следуя, как сама она определила свою миссию, «по извилистым и темным тропинкам, образованным духом зла», между Варшавой и Петербургом шла по поводу нее переписка. Частью ее мы располагаем, она проливает свет на те интриги, которые вели между собой царские клевреты.

Началось все с того, что наместник И.Ф. Паскевич предложил царю назначить Витта вице-председателем временного правительства в Польше.

Николай неожиданно ответил резким отказом. Он писал, что связь Витта с Собаньской поставила его в самое невыгодное положение. Что касается отношения к ней, то Николай сформулировал его так: «Она самая большая и ловкая интриганка и полька, которая под личиной любезности и ловкости всякого уловит в свои сети, а Витта будет за нос водить в смысле видов своей родни».

Характеристика, как видим, довольно злая и точная. Кто-то, надо полагать, постарался соответствующим образом настроить царя.

Получив ответ Николая, Паскевич поспешил успокоить его, уверял, что пресловутая полька вполне предана законному правительству и «дала в сем отношении много залогов» Что касается ее родственных связей с поляками, что они «по сие время были весьма полезны», – писал наместник, далее почти открыто называя вещи своими именами: «Наблюдения ее, известия, которые она доставляет графу Витту, и даже самый пример целого польского семейства, совершенно законному правительству преданного, имеют здесь влияние» Веским аргументом был довод насчет преданности ее семьи. Не один год верой и правдой служили престолу ее отец и братья.

Может быть, Николай и прислушался бы к словам наместника. Но чашу терпения царя переполнило другое сообщение по поводу Собаньской.

Из Дрездена поступил о ней отзыв посланника Шредера. Не зная истинную причину появления там польки, обманутый ее провокаторским общением с соотечественниками-эмигрантами, он поспешил об этом оповестить Петербург.

Разгневанный вконец Николай переслал депешу посла наместнику в Варшаву, сопроводив ее припиской о том, что его мнение насчет Собаньской подтверждается. «Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабе, которая ищет одних своих польских выгод под личной преданностью, и столь же верна Витту как любовница, как России, была ее подданная».

Это было равносильно приговору. Впрочем, он прозвучал вполне конкретно: графу Витту открыть глаза на Собаньскую, а «ей велел возвратиться в свое поместье на Подолию».

Удар был неожиданный, а главное, несправедливый. Преданная служба Собаньской не прибавила ей любви тех, ради кого, собственно, она старалась, рисковала, подличала, доносила.

Для Каролины наступили трудные времена. Она оказалась на краю пропасти. Неужели у нее и Витта есть враги на берегах Невы? Может быть, действует проклятие мстительной прабабки? Нет, скорее всего она просто перестаралась тогда в Варшаве и Дрездене.

Поразмыслив, взвесив ситуацию и, конечно, обсудив ее с Виттом, она написала своему главному шефу Бенкендорфу письмо, в котором прекрасным французским языком изложила свою обиду.

Ее письмо поразительно по своей откровенности. Видимо, на это и был расчет. Однако невольно она полностью выявила в нем свою безнравственную сущность. То, чего как раз так не хватало для вынесения окончательного приговора над Собаньской.

Своим посланием Бенкендорфу она разоблачила себя и представила суду Времени решающую против себя улику. (Отдельные места этого послания, где она говорила о том, что делала и узнала в Дрездене, уже здесь цитировались.) Впрочем, не будем спешить с воображаемым возмездием. Обратимся к документу.

Послание Собаньской к Бенкендорфу довольно обширное, поэтому приведем лишь те его места, где наиболее ярко она сама характеризует свою деятельность.

С полным смирением (конечно, ханжеским), безропотно Каролина готова была принять уготованную ей участь. Но ее ужасает мысль, что ее так жестоко осудили, а ее преданная служба так недостойно искажена Разве не была она откровенной в своих донесениях, которые поставляла еще задолго до польских событий? «Благоволите окинуть взором прошлое: это уже даст возможность меня оправдать», – намекнула она на свои заслуги по части политического сыска. Никогда женщине не приходилось проявлять больше преданности, продолжала она, больше рвения, больше деятельности в служении своему монарху, чем проявленные ею, часто с риском погубить себя.

По всему видно, что Бенкендорф был посвящен в ее «успехи» и осведомлен о ее «заслугах» в прошлом. Поэтому она не останавливалась подробно на том, что было, а лишь вкратце напомнила об этом. Ей важно было объясниться по поводу последних событий. Прежде всего о пребывании в Варшаве и Дрездене. Впрочем, о своих достижениях в Варшаве она сказала всего одну фразу: «Витт вам расскажет о всех сделанных нами открытиях».

Главным для нее было рассеять заблуждение о целях ее поездки в Дрезден. Не таясь (ей ли опасаться шефа жандармов, которому она на первый год служит), Каролина открыто заявила, что отправилась в Дрезден по заданию Витта, который дал ей указания, какие сведения она должна была привезти оттуда. Задание было сверхсекретное, поэтому Витт не мог прямо сообщать о нем в своем рекомендательном письме русскому посланнику Шредеру. Единственное, что Витт сделал, намекнул, что он отвечает за убеждения подательницы его письма. К несчастью Каролины, дипломат не уловил смысла этой фразы. Иначе он не удивлялся бы тому, что увидел и узнал о поведении польки, прибывшей из Варшавы. Без особого труда эта самая полька вошла в среду эмигрантов, куда посол, несмотря на все старания, не мог проникнуть.

Уже говорилось о том, что удалось Собаньской в Дрездене: раскрыть планы эмигрантов, их тайные связи с родиной, выявить имена патриотов, готовившихся к действиям на территории Польши.

Все это она подтверждала в письме, сожалея лишь, что стала жертвой недоразумения, а может быть, и навета.

С подобострастием верной служанки она просила если не о справедливости, то о снисходительности, умоляла Бенкендорфа содействовать тому, чтобы монарх, преданность которому была ее второй религией, сменил гнев на милость. «Я более чем несправедливо обвинена», – сетовала она.

Таков этот документ, продиктованный отчаяньем опальной агентки и потому, должно быть, столь откровенной. В другое время Собаньская поостереглась бы так саморазоблачаться. В конце концов она могла бы и промолчать, безропотно подчиниться воле монарха. Никто ее, как говориться, не тянул за язык. Но в том-то и дело, что она была уязвлена в своих лучших верноподданнических чувствах, именно несправедливость и побудила ее высказаться так искренне.

По всей видимости, Бенкендорф не внял просьбе Собаньской. Поздно было I хлопотать об отмене решения монарха, да и опасно. Лучше потерять одного агента, чем испытывать самолюбие царя, уже принявшего решение.

Однако возникает вот какой вопрос. Могли Николай не знать о секретной работе Собаньской?

Агентурная деятельность Собаньской, в провокационных целях выдававшей I себя за противницу самодержавия, велась настолько умело и тонко, была так! законспирирована, что даже высшие сановники и сам Николай вполне могли подозревать ее в политической неблагонадежности.

Но возможно также, что фон Фок и Витт просто-напросто не спешили раскрывать источник сведений, которым они пользовались в целях собственной карьеры. Известно, что «в секретных сообщениях Витт не указывал имен своих агентов». Существовало положение, согласно которому даже перед высшими сановниками руководитель сыска имел право не называть имена своих агентов во избежание их деконспирации.

Как бы то ни было, Каролине пришлось подчиниться распоряжению его величества и покинуть Варшаву. Ей надлежало тотчас отправиться в свое имение Ронбаны-мост, заброшенную украинскую деревеньку. По дороге туда Каролина остановилась у сестры в Минске, где надеялась дождаться ответа на свое письмо Бенкендорфу.

Более ста лет письмо это пролежало в секретной папке царского архива и только в начале тридцатых годов нашего столетия было извлечено оттуда на беду репутации Собаньской.

Корнелиус Герц (1845 – 1898)

Политический интриган и финансовый спекулянт. Каждое его действие подвергалось самым немыслимым истолкованиям, от связи с ним зависела политическая карьера наиболее влиятельных руководителей буржуазных партий, парламентариев и министров. Один из главных участников скандала, связанного с Панамской компанией.

Ныне даже во Франции имя Корнелиуса Герца мало кому известно, кроме профессиональных историков. А между тем в конце XIX века об этом низеньком, коренастом человеке с мясистым носом, хитрыми глазами, вкрадчивой речью писала вся французская и иностранная печать.

Родившийся в эмигрантской семье в Безансоне, Герц в пятилетнем возрасте был увезен родителями в США, где получил азы медицинского образования. Уже американским гражданином он вернулся на родину, участвовал в качестве полкового врача в войне против Пруссии, был награжден орденом Почетного легиона. После войны Герц возвратился в США, закончил медицинский институт в Чикаго (или просто купил диплом врача – такая торговля в то время была обычным способом пополнять институтскую кассу), женился на дочери фабриканта. Занявшись медицинской практикой, Герц, однако, вскоре проявив себя совсем в другой области – мошенничестве. Чтобы избежать наказания за свои проделки, а еще в большей мере расплаты с многочисленными кредиторами, он исчез из поля зрения и появился через некоторое время в Париже. Дебют американского врача без особых средств в роли изобретателя и бизнесмена оказался малоудачным, хотя он угадал выгоднейшие сферы приложения капитала: эксплуатацию только что сделанных тогда важнейших изобретений – телефона и электрического освещения. Первые неудачи не охладили пыла Герца, настойчиво пробивавшего себе путь к большим деньгам. Одной из причин невезения было отсутствие достаточных политических связей, которые бы обеспечили помощь администрации, чем поспешили воспользоваться конкуренты.

Наученный горьким опытом, Герц обзаводится влиятельными друзьями; в их числе был лидер радикалов Жорж Клемансо. В финансировании его газеты «Справедливость» Герц принимал деятельное участие как близкий человек и единомышленник; ему было очень важно завоевать расположение неподкупного Клемансо. Герц – этот будто сошедший со страниц бальзаковского романа герой наживы – не был просто преуспевшим биржевым пройдохой. Это был великий авантюрист, созданный из того же материала, из которого делаются крупные воротилы банков и биржи. Алчность, беспощадность дельца совмещались у него временами с политическим честолюбием и умением заставить других поверить в серьезность своих радикальных убеждений.

Герц очень любил позабавиться, поиздеваться над своими достойными сподвижниками, он умел вкрасться в доверие. Одно время ему искренне верили даже Клемансо (его было очень трудно провести) и Поль Дерулед, позднее обвинявший Клемансо в связи с Герцем. Он умел инсценировать и принципиальность, например, отказался участвовать в политической кампании буланжистов, чем заслужил глухую ненависть некоторых из них.

Во второй половине 1880-х годов Герца уже знали все парижские политики и парламентарии. Его тепло принимают у президента Греви. По рассказам одного современника, Герц подкупал депутатов, чтобы заставить военного министра Фрейсине под угрозами неблагоприятного вотума в палате депутатов передать новоиспеченному миллионеру контракты на выгодные поставки для армии. Понятно, что такому человеку было нетрудно добиваться все более высоких званий в списках Почетного легиона. Когда в 1886 году дело дошло до получения высших чинов, заокеанские газеты напомнили о мошеннических операциях Герца в США. Однако нападки американской прессы получили весьма слабый отзвук в Париже.

Постепенно Герц все расширял сферу своего влияния. Он взял за правило поддерживать контакты с лидерами различных враждующих партий; так, генерал Буланже в бытность свою военным министром написал письмо, горячо поздравляя Герца как близкого друга с продвижением. Дорогие подарки женам министров и депутатов (драгоценности или изысканная обстановка для новой квартиры) были обычным методом, применявшимся Герцем для завязывания и развития добрых отношений с нужными людьми. Старые связи использовались для установления новых. Во многих случаях Герц пускал в ход самые фантастические предложения, призванные, по-видимому, поразить воображение человека, которого никак не удавалось привлечь на свою сторону иным способом. Анри Рошфор, известный в прошлом левый журналист, уверял, что развязный делец пытался убедить его в том, что разрушит тройственный союз противников Франции – Германии, Австро-Венгрии и Италии и что он стремится к роли «благодетеля человечества». У Рошфора Герц не преуспел. Но это было исключением из правила.

Финансовые дела будущего «благодетеля человечества», знавшего «весь Париж», процветали, а это, в свою очередь, расширяло круг «друзей» Корнелиуса Герца. Политическая интрига шествовала под руку с финансовыми спекуляциями. И уже, наверное, даже и самому Герцу было не всегда ясно, что было для него средством, а что – целью, когда он стремился увеличить капитал, а когда – удовлетворить свою страсть к политической игре, к рекламе, к возможности дать выход тем действительным чувствам, что вызывали у него все эти закупленные им на корню «сильные мира сего».

Особняком стоят отношения между доктором Герцем и банкиром Рейнаком. Их первые совместные действия относятся к 1879 и 1880 годам. Несколько позднее для распространения акций компании Рейнак стал получать от нее крупные суммы денег; они шли на оплату рекламы в печати, на взятки и на вознаграждение трудов самого барона. Общая сумма превысила 7,5 миллиона франков.

Когда в 1885 году правительство Бриссона отказало компании Панамского канала в просьбе выпустить облигации выигрышного займа, Герц предложил Шарлю де Лессепсу (сыну главы компании) добиться изменения этого решения правительства и благоприятного голосования в парламенте. При этом «всего» за 10 миллионов франков. Предложение носило характер явной авантюры или просто мошенничества. Тем не менее Шарль де Лессепс выразил согласие заплатить эти деньги в случае, если Герц действительно добьется всего им обещанного. Причина могла быть и была только одна – за Герца поручился барон Рейнак.

Ничего не имея против подкупа парламентариев, Герц, видимо, решил, что на первых порах следует выпотрошить денежные мешки компании в свою личную пользу. За 1885 год он достиг одного – ассигнования ему двумя порциями 600 тысяч франков, взамен которых компания просто ничего не получила. Изменения же правительственного решения и вотума парламента добился Рейнак, а вовсе не Герц. Но зачем опытному банкиру прикрывать своей гарантией заведомую аферу?

Из сохранившихся обрывков корреспонденции Герца и Рейнака, относящейся к 1886 и 1887 годам, очевидно, что доктор имел основание говорить с бароном в угрожающих тонах. Например, в августе 1887 года Герц писал: «Или Вы выполните Ваши обязательства в отношении меня, или поставите меня в печальную необходимость так же пожертвовать Вами и Вашими родными, как Вы сами были безжалостны ко мне и моим родным». Герц то и дело грозил, что барон у него «запрыгает», и неизменно требовал денег, включая и миллионы за проведение через парламент закона о выпуске облигаций выигрышного займа, в «проталкивании» которого он не участвовал, будучи в это время за границей. И тем не менее Герц не встречал отказа; он продолжал вымогательство в устной форме, когда был в Париже, и с помощью шифрованных или нешифрованных писем и телеграмм, когда доктор пребывал в своих заграничных поездках. В бумагах Рейнака после его смерти был обнаружен счет, озаглавленный «шантаж Герца». Из него явствует, что доктор изъял у банкира громадную сумму – 9 382 175 франков и настаивал на выплате все новых Денег. Интересно отметить, что Клемансо и премьер-министр Флоке в 1888 году Упрашивали Лессепса побудить Рейнака, чтобы он удовлетворил требования Корнелиуса Герца.

В ходе шантажа Рейвдк тщетно пытался убедить Герца, что он не располагает больше никакими средствами, переданными компанией Панамского канала для подкупа парламентариев и министров. А для большей убедительности в марте или апреле 1889 года барон переслал вымогателю список лиц, получивших взятки, и сумму, доставшуюся на долю каждого из достойных законодателей. Рейнак не мог не понимать, какое оружие он вкладывает в руки Герца, и тем не менее пошел на этот отчаянный ход. И снова вопрос: зачем?

Известно, что банкир сделал попытку избавиться от шантажа с помощью наемного убийцы. Рейнак предложил некоему Амьелю, бывшему полицейскому агенту, изгнанному со службы, за крупное вознаграждение отравить Герца. Амьель предпочел, возможно, получив аванс, уехать в Бразилию, а оттуда послать Герцу предостережение относительно угрожавшей ему опасности. Герц с помощью своего адвоката Андрие предложил Амьелю уступить за определенную сумму письмо от его нанимателя. Сделка состоялась, и доктор получил письмо Рейнака к Амьелю. По совершенно необъяснимому легкомыслию барон даже не потрудился изменить свою подпись. Судя по показаниям, которые впоследствии давал Андрие, Герц объявил Рейнаку, что письма к Амьелю у него в руках. Рейнак пытался сначала обратить все дело в шутку, потом сказал, что хотел только заставить доктора уехать из Парижа, а кончил предложением прекратить распри, забыть старое и даже просил руки дочери Герца для своего сына. Примерно через полгода после «примирения», видимо, недешево обошедшегося барону, Амьель неожиданно скончался. По одним намекам, он стал искупительной жертвой этого «примирения», по другим сведениям, причиной смерти был приступ астмы. Однако ясно, что Рейнак обратился к услугам Амьеля, когда был выведен из себя все новыми требованиями Герца.

Современники терялись в догадках относительно секрета Рейнака, которым владел Герц. Может быть, убийство Рейнаком какого-то банковского служащего, как впоследствии уверял Герц? Совершение деяний, равносильных государственной измене, например, занятие шпионажем в пользу одной из иностранных держав? Участие в каком-то тайном государственном деле исключительного значения? Во всяком случае, спасение Рейнака от непрекращавшегося шантажа действительно стало рассматриваться правительством как дело государственной важности.

Герц не прекратил вымогательств и после краха Панамской компании, когда Рейнаку вменялось соучастие в преступных действиях администрации, которой инкриминировалось мошенничество и нарушение доверия. Подобное обвинение не мешало Рейнаку продолжать свои дела.

Однако в ноябре 1892 года запахло новым скандалом, связанным с Панамой. Велось строго секретное расследование. Когда 8 ноября один из следователей явился в особняк барона на улицу Мюрилло, дом 20, ему сообщили, что хозяин дома путешествует по южным курортам. В конце второй декады слухи о предстоящих разоблачениях просочились в печать. Стали называть имя Рейнака. Самое интересное, что барон сам снабдил некоторые из газет сенсационной информацией при условии, что они лично его оставят в покое. Барон пытался с помощью взяток помешать выступлениям с разоблачениями в парламенте. 18 ноября буланжистская газета «Кокарда» обвинила члена палаты депутатов Флоке в том, что он в 1888 году получил от Панамской компании 300 тысяч франков для покрытия расходов своих сторонников во время избирательной кампании. На следующий день началось обсуждение этого обвинения в палате депутатов…

Рано утром 19 ноября встревоженный Рейнак приехал на квартиру министра финансов Рувье. Банкир выглядел очень взволнованным и заявил, что для него вопрос жизни или смерти – добиться прекращения газетной кампании и что это вполне может сделать Корнелиус Герц. Рувье ответил, что он готов принять Герца и, следовательно, просить его оказать помощь барону Рейнак ринулся за Герцем, но вскоре вернулся: доктор сказался больным. (Все это могло происходить только до 11 часов утра, когда началось заседание совета министров, в котором принял участие Рувье). Позже по настоянию Рейнака Рувье согласился сопровождать банкира к Герцу, как разъяснил позднее министр финансов, исключительно из соображений человеколюбия. Рувье, однако, оговорил в качестве условия этого филантропического похода, чтобы при встрече присутствовал еще один свидетель. Сошлись на кандидатуре Клемансо. Лидера радикалов нашли в парламентском здании, он также согласился отправиться к Герцу.

После заседания палаты депутатов Рейнак вместе с Рувье поехали на улицу Анри Мартен, где жил Герц. Прибывший незадолго до этого Клемансо еще снимал пальто в прихожей, когда они вошли. Так по крайней мере позднее утверждал сам Клемансо, но, может быть, он уже успел переговорить с Герцем? Рейнак попросил Герца содействовать прекращению нападок печати. Герц отказал: теперь слишком поздно, надо было бы его ранее поставить в известность. Повторные настойчивые просьбы снова натолкнулись на отказ. Покинув Герца, Рейнак упросил Клемансо съездить с ним к бывшему министру внутренних дел Констану, которому открыто высказал свои подозрения, что тот инспирировал всю кампанию в печати. Констан негодующе отрицал свою причастность к этим газетным статьям и заявил, что не может ничем помочь. Прощаясь с Клемансо, Рейнак заявил:"Я погиб!"

Весь этот эпизод – визит к Герцу и Констану – известен только со слов Клемансо и Рувье. Заслуживают ли доверия их свидетельства? По мнению французского историка Дансета, не заслуживают. О роли самих Рувье и Клемансо в их версии сказано столь мало, сколь возможно было сказать, не нарушая правдоподобия всей истории. Прежде всего, разумеется, «человеколюбие», о котором шла речь, было проявлено и Рувье и Клемансо, чтобы обезопасить самих себя: в интересах обоих было не допустить усиления скандала, причем как из политических, так и из сугубо личных мотивов. Лишь это и могло побудить политиков пренебречь риском, который представляло их совместное путешествие с находившимся под следствием Рейнаком к Герцу, а потом поездка Клемансо к Констанцу, очень опасному и коварному политикану.

…На следующее утро около семи часов слуга банкира, как обычно, постучался в дверь комнаты Рейнака Но, увы, его услуги барону больше не понадобились, так как он скончался. Узнав об этом печальном событии, Герц в тот же день выехал в Лондон (по другим данным доктор еще неделю оставался в Париже).

Поселившись в 1892 году в Англии, доктор Герц заявил, что он тяжело болен – страдает от сахарного диабета, сердечной недостаточности, последствий простуды и еще ряда заболеваний. Это подтвердили как французские, так и английские медики. В результате просьба о выдаче мошенника, переданная французским правительством, не могла быть даже рассмотрена английским судом, заседавшим в Лондоне, поскольку Герц поселился в Борнемуте и по состоянию здоровья считался неспособным доехать до английской столицы В конечном счете пришлось под давлением новых французских демаршей изменить соответствующий закон и разрешить слушание дела вне Лондона На это, разумеется, ушли годы, и результаты рассмотрения дела оказались самыми благоприятными для доктора. Суд счел доказанным лишь, что Рейнак признал себя в одном из своих писем должником Герца' речь, следовательно, могла идти не о выдаче доктора, а об уплате причитающейся ему суммы.. В результате все прежние решения французского суда, признававшие Герца виновным в шантаже, столь же мало его трогали, как исключение из списков Почетного легиона Более того, доктор сумел еще вволю поиздеваться над высшими французскими властями. В 1897 году Герц, узнав о назначении новой парламентской комиссии, предложил ей, если она хочет докопаться до истины, прибыть в Борнемут.

Желая вначале удостовериться, что письмо действительно от Герца, комиссия направила к нему двух депутатов. Авантюрист милостиво соизволил принять их, при этом иронически заметив, что нетрудно было проверить подлинность его подписи, не выезжая из Парижа ее легко мог удостоверить министр иностранных дел или президент Республики… Герц уверял, что он знает много не вскрытых еще чудовищных вещей и намерен теперь рассказать все. Возбуждение в комиссии достигло предела, она спешно телеграфировала Герцу, что готова 22 июля прибыть в Борнемут и выслушать его показания. Ответ Герца, датированный 20 июля, был совсем иного рода: доктор откладывал свои разоблачения, просил доставить протоколы всех судебных процессов, где он затрагивался, и разъяснял, что долгом комиссии, после того, как она выслушает его, Герца, будет громко признать его невиновность и мученичество, которое пришлось претерпеть… Это было уже открытым глумлением, возможно, что вся игра Герца была очередным шантажом в отношении правительства, где по-прежнему заседали «панамисты». Ходили слухи, что правительство сумело договориться с доктором в промежуток между посещением Герца членами парламентской комиссии и издевательским письмом от 20 июля…

Герц не прекращал шантаж и в последующие месяцы. Например, он потребовал от французского правительства возмещения убытков в 5 миллионов долларов за то, что одно время по просьбе Парижа за ним было установлено полицейское наблюдение в Борнемуте. Все это продолжалось вплоть до смерти авантюриста в июле 1898 года.

Сонька Золотая Ручка (1846 -?)

Настоящее имя – Шейндля-Сура Лейбова Соломошак-Блювштейн. Изобретательная воровка, аферистка, способная перевоплощаться в светскую даму, монахиню или простую служанку. Ее называли «дьяволом в юбке», «демонической красавицей, глаза которой очаровывают и гипнотизируют».

Популярный в конце XIX века журналист Влас Дорошевич назвал легендарную авантюристку «всероссийски, почти европейски знаменитой». А Чехов уделили ей внимание в книге «Сахалин».

Софья Блювштейн, в девичестве Шейндля-Сура Лейбова Соломониак, прожила на воле не слишком долго – едва ли лет сорок. Но как начала девчонкой с мелких краж – не останавливалась до самого Сахалина. В игре она достигла совершенства. А талант, красота, хитроумие и абсолютная аморальность сделали эту молодую провинциалку гением аферы, легендарной авантюристкой.

Золотая Ручка занималась в основном кражами в гостиницах, ювелирных магазинах, промышляла в поездах, разъезжая по России и Европе. Шикарно одетая, с чужим паспортом, она появлялась в лучших отелях Москвы, Петербурга, Одессы, Варшавы, тщательно изучала расположение комнат, входов, выходов, коридоров. Сонька изобрела метод гостиничных краж под названием «гутен морген». Она надевала на свою обувь войлочные туфли и, бесшумно двигаясь по коридорам, рано утром проникала в чужой номер. Под крепкий предрассветный сон хозяина тихо «вычищала» его наличность. Если же хозяин неожиданно просыпался – нарядная дама в дорогих украшениях, как бы не замечая «постороннего», начинала раздеваться, как бы по ошибке приняв номер за свой… Кончалось все мастерски разыгранным смущением и взаимными расшаркиваниями. Вот таким манером оказалась Сонька в номере провинциального отеля. Оглядевшись, она заметила спящего юношу, бледного как полотно, с измученным лицом. Ее поразило не столько выражение крайнего страдания, сколько удивительное сходство юноши с Вольфом – остренькое личико которого никогда ничего близкого к истинной нравственной муке изобразить не могло.

На столе лежал револьвер и веер писем. Сонька прочла одно – к матери. Сын писал о краже казенных денег: пропажа обнаружена, и самоубийство – единственный путь избежать бесчестья, – уведомлял матушку злосчастный Вертер. Сонька положила поверх конвертов пятьсот рублей, прижала их револьвером и так же тихо вышла из комнаты.

Широкой Сонькиной натуре не чужды были добрые дела – если прихотливая мысль ее в эти минуты обращалась к тем, кого она любила. Кто, как не собственные ее далекие дочки, встали перед глазами, когда Сонька узнала из газет, что вчистую обворовала несчастную вдову, мать двух девочек. Эти 5000 украденных рублей были единовременным пособием по смерти ее мужа, мелкого чиновника. Сонька не долго раздумывала: почтой отправила вдове пять тысяч и небольшое письмецо. «Милостивая государыня! Я прочла в газетах о постигшем вас горе, которого я была причиной по своей необузданной страсти к деньгам, шлю вам ваши 5000 рублей и советую впредь поглубже деньги прятать. Еще раз прошу у вас прощения, шлю поклон вашим бедным сироткам».

Однажды полиция обнаружила на одесской квартире Соньки ее оригинальное платье, сшитое специально для краж в магазинах. Оно, в сущности, представляло собой мешок, куда можно было спрятать даже небольшой рулон Дорогой ткани. Особое мастерство Сонька демонстрировала в ювелирных магазинах. В присутствии многих покупателей и с помощью своих «агентов», которые ловко отвлекали внимание приказчиков, она незаметно прятала драгоценные камни под специально отращенные длинные ногти, заменяя кольца с бриллиантами фальшивыми, прятала украденное в стоящий на прилавке горшок с цветами, чтобы на следующий день прийти и забрать похищенное.

Особую страницу в ее жизни занимают кражи в поездах – отдельных купе первого класса. Жертвами мошенницы становились банкиры, иностранные дельцы, крупные землевладельцы, даже генералы – у Фролова, например, на Нижегородской железной дороге она похитила 213 000 рублей.

Изысканно одетая, Сонька располагалась в купе, играя роль маркизы, графини или богатой вдовы. Расположив к себе попутчиков и делая вид, что поддается их ухаживаниям, маркиза-самозванка много говорила, смеялась и кокетничала, ожидая, когда жертву начнет клонить ко сну. Однако, увлеченные внешностью и сексуальными призывами легкомысленной аристократки, богатые господа долго не засыпали. И тогда Сонька пускала в ход снотворное – одурманивающие духи с особым веществом, опиум в вине или табаке, бутылочки с хлороформом и т. д. У одного сибирского купца Сонька похитила триста тысяч рублей (огромные деньги по тем временам).

Она любила бывать на знаменитой Нижегородской ярмарке, но часто выезжала и в Европу, Париж, Ниццу, предпочитала немецкоязычные страны: Германию, Австро-Венгрию, снимала роскошные квартиры в Вене, Будапеште, Лейпциге, Берлине.

Сонька не отличалась красотой. Была небольшого роста, но имела изящную фигуру, правильные черты лица; глаза ее излучали сексуально-гипнотическое притяжение. Влас Дорошевич, беседовавший-с авантюристкой на Сахалине, заметил, что ее глаза были «чудные, бесконечно симпатичные, мягкие, бархатные… и говорили так, что могли даже отлично лгать».

Сонька постоянно пользовалась гримом, накладными бровями, париками, носила дорогие парижские шляпки, оригинальные меховые накидки, мантильи, украшала себя драгоценностями, к которым питала слабость. Жила с размахом. Излюбленными местами ее отдыха были Крым, Пятигорск и заграничный курорт Мариенбад, где она выдавала себя за титулованную особу, благо у нее был набор разных визитных карточек. Денег она не считала, не копила на черный день. Так, приехав в Вену летом 1872 года, заложила в ломбард некоторые из похищенных ею вещей и, получив под залог 15 тысяч рублей, истратила в одно мгновение.

Постепенно ей прискучило работать одной. Она сколотила шайку из родственников, бывших мужей, вора в законе Березина и шведско-норвежского подданного Мартина Якобсона Члены шайки безоговорочно подчинялись Золотой Ручке.

…Михаил Осипович Динкевич, отец семейства, почтенный господин, после 25 лет образцовой службы директором мужской гимназии в Саратове был отправлен в отставку. Михаил Осипович решил вместе с дочерью, зятем и тремя внуками переехать на родину, в Москву. Динкевичи продали дом, прибавили сбережения, набралось 125 тысяч на небольшой дом в столице.

Прогуливаясь по Петербургу, отставной директор завернул в кондитерскую _ и в дверях чуть не сшиб нарядную красавицу, от неожиданности выронившую зонтик. Динкевич невольно отметил, что перед ним не просто петербургская красотка, а женщина исключительно благородной породы, одетая с той простотой, какая достигается лишь очень дорогими портными Одна ее шляпка стоила годового заработка учителя гимназии.

Спустя десять минут они пили за столиком кофе со сливками, красавица пощипывала бисквит, Динкевич расхрабрился на рюмку ликера. На вопрос об имени прекрасная незнакомка ответила:

«Графиня Тимрот, Софья Ивановна»

«О, какое имя! Вы ведь из московских Тимротов, не так ли?»

«Именно так».

«Ах, Софья Ивановна, кабы вы знали, как в Москву-то тянет»

И Михаил Осипович, испытав вдруг прилив доверия, изложил графине свою нужду – и про пенсию, и про скромный капитал, и про грезу о московском не самом шикарном, но достойном хорошей семьи особнячке…

«А знаете что, любезный Михаил Осипович… – после кратного раздумья решилась графиня, – мы ведь с мужем ищем надежного покупателя. Граф получил назначение в Париж, послом Его Величества…»

«Но графиня! Да я и мезонина вашего не осилю! У вас ведь имеется мезонин?»

«Имеется, – усмехнулась Тимрот. – У нас много чего имеется. Но муж мой – гофмейстер двора. Нам ли торговаться? Вы, я вижу, человек благородный, образованный, опытный. Другого хозяина я бы и не желала для бебутовского гнезда…»

«Так батюшка ваш – генерал Бебутов, кавказский герой?!» – всполошился Динкевич.

«Василий Осипович – мой дед, – скромно поправила Софья Ивановна и поднялась из-за стола. – Так когда же изволите взглянуть на дом?»

Договорились встретиться через пять дней в поезде, куда Динкевич подсядет в Клину.

Сонька хорошо помнила этот городок, а вернее, небольшую станцию, так как из всего города ей был знаком только полицейский участок. Свое первое приключение Сонька вспоминала всегда с удовольствием. В ту пору ей не исполнилось и двадцати, при небольшом росте и изяществе выглядела на шестнадцать. Это через шесть лет ее стали называть Золотой Ручкой, когда Шейндля Соломониак, дочь мелкого ростовщика из Варшавского уезда, прославилась как мозговой центр и финансовый бог «малины» международного размаха. А тогда у нее был лишь талант, неотразимое обаяние и школа «родового гнезда», которым она гордилась не меньше, чем графиня Тимрот, Гнезда не генеральского, а блатного, где она росла среди ростовщиков, скупщиков краденого, воров и контрабандистов. Была у них на побегушках, легко выучивая их языки: идиш, польский, русский, немецкий. Наблюдала за ними. И как истинная артистическая натура, пропитывалась духом авантюры и беспощадного риска.

Ну а тогда, в 1866-м, она была скромной воровкой «на доверии» на железной дороге. К этому времени Сонька уже успела, кстати, сбежать от своего первого мужа, торговца Розенбада, прихватив на дорожку не так уж много – пятьсот рублей. Где-то «у людей» росла ее маленькая дочка.

Итак, подъезжая к Клину, в вагоне третьего класса, где она промышляла по мелочи, Сонька заприметила красавца юнкера. Подсела, поклонилась, польстила ему «полковником» и так простодушно во все глаза (силу которых Уже знала хорошо) разглядывала его кокарду, сверкающие сапоги и чемоданчик возле них, что молодой военный немедленно ощутил порыв, свойственный всем мужчинам, встречавшимся на Сонькином пути: защитить и опекать эту девочку с лицом падшего ангела – по возможности до конца своих дней.

На станции Клин ей уже ничего не стоило послать покоренного юнкера – ну, допустим, за лимонадом.

Это был первый и последний раз, когда Сонька попалась с поличным Но и тут сумела выкрутиться. В участке она разрыдалась, и все, включая облапошенного и отставшего от поезда Мишу Горожанского, поверили, что девушка взяла чемодан попутчика по ошибке, перепутав со своим. Мало того, в протоколе осталось заявление «Симы Рубинштейн» о пропаже у нее трехсот рублей.

Спустя несколько лет Сонька отправилась в Малый театр. И в блистательном Глумове узнала вдруг своего клинского «клиента». Михаил Горожанский в полном соответствии с псевдонимом – Решимов – бросил военную карьеру ради театра и стал ведущим актером Малого. Сонька купила огромный букет роз, вложила туда остроумную записку: «Великому актеру от его первой учительницы» – и собралась послать премьеру. Но по дороге не удержалась и добавила к подношению золотые часы из ближайшего кармана. Все еще молодой Михаил Решимов так никогда и не понял, кто разыграл его и почему на крышке дорогого сувенира было выгравировано: «Генерал-аншефу N за особые заслуги перед отечеством в день семидесятилетия».

Но вернемся к «графине» Софье Тимрот. В Москве ее, как положено, встречал шикарный выезд: кучер весь в белом, сверкающая лакированной кожей и пышными гербами двуколка и классическая пара гнедых. Заехали за семейством Динкевича на Арбат – и вскоре покупатели, как бы не смея войти, столпились у ворот чугунного литья, за которыми высился дворец на каменном цоколе с обещанным мезонином.

Затаив дыхание, Динкевичи осматривали бронзовые светильники, павловские кресла, красное дерево, бесценную библиотеку, ковры, дубовые панели, венецианские окна… Дом продавался с обстановкой, садом, хозяйственными постройками, прудом – и всего за 125 тысяч, включая зеркальных карпов! Дочь Динкевича была на грани обморока. Сам Михаил Осипович готов был целовать ручки не то что у графини, но и у монументального дворецкого в пудреном парике, словно специально призванного довершить моральный разгром провинциалов.

Служанка с поклоном вручила графине телеграмму на серебряном подносе, и та, близоруко сощурившись, попросила Динкевича прочесть ее вслух: «Ближайшие дни представление королю вручение верительных грамот тчк согласно протоколу вместе супругой тчк срочно продай дом выезжай тчк ожидаю нетерпением среду Григорий».

«Графиня» и покупатель отправились в нотариальную контору на Ленивке. Когда Динкевич следом за Сонькой шагнул в темноватую приемную, услужливый толстяк резво вскочил им навстречу, раскрыв объятия.

Это был Ицка Розенбад, первый муж Соньки и отец ее дочки. Теперь он был скупщиком краденого и специализировался на камнях и часах. Веселый Ицка обожал брегеты со звоном и при себе всегда имел двух любимых Буре: золотой, с гравированной сценой охоты на крышке, и платиновый, с портретом государя императора в эмалевом медальоне. На этих часах Ицка в свое время обставил неопытного кишиневского щипача едва не на триста рублей. На радостях он оставил оба брегета себе и любил открывать их одновременно, сверяя время и вслушиваясь в нежный разнобой звона. Розенбад зла на Соньку не держал, пятьсот рублей простил ей давным-давно, тем более что по ее наводкам получил уже раз в сто больше. Женщине, которая растила его девочку, платил щедро и дочку навещал часто, не в пример Соньке (Хотя позже, имея уже двух дочерей, Сонька стала самой нежной матерью, не скупилась на их воспитание и образование – ни в России, ни потом во Франции. Однако взрослые дочери отреклись от нее.)

Встретившись года через два после побега молодой жены, бывшие супруги стали «работать» вместе. Ицка, с его веселым нравом и артистичным варшавским шиком, часто оказывал Соньке неоценимую помощь.

Итак, нотариус, он же Ицка, теряя очки бросился к Соньке. «Графиня! – вскричал он. – Какая честь! Такая звезда в моем жалком заведении!»

Через пять минут молодой помощник нотариуса оформил изящным почерком купчую. Господин директор в отставке вручил графине Тимрот, урожденной Бебутовой, все до копеечки накопления своей добропорядочной жизни. 125 тысяч рублей. А через две недели к ошалевшим от счастья Динкевичам пожаловали двое загорелых господ. Это были братья Артемьевы, модные архитекторы, сдавшие свой дом внаем на время путешествия по Италии. Динкевич повесился в дешевых номерах..

Главные помощники Соньки в этом деле через пару лет были схвачены. Ицка Розенбад и Михель Блювштейн (дворецкий) отправились в арестантские роты, Хуня Гольдштейн (кучер) – на три года в тюрьму, а затем – за границу «с воспрещением возвращаться в пределы Российского государства». Сонька любила работать с родней и бывшими мужьями. Все трое не были исключениями: не только варшавянин Ицка, но и оба «румынскоподданных» состояли в свое время с «мамой» в законном браке.

Попадалась она не раз Соньку судили в Варшаве, Петербурге, Киеве, Харькове, но ей всегда удавалось либо ловко ускользнуть из полицейской части, либо добиться оправдания Впрочем, охотилась за ней полиция и многих городов Западной Европы. Скажем, в Будапеште по распоряжению Королевской судебной палаты были арестованы все ее вещи; лейпцигская полиция в 1871 году передала Соньку под надзор Российского посольства. Она ускользнула и на этот раз, однако вскоре была задержана венской полицией, конфисковавшей у нее сундук с украденными вещами.

Так началась полоса неудач ее имя часто фигурировало в прессе, в полицейских участках были вывешены ее фотографии. Соньке становилось все труднее раствориться в толпе, сохранять свободу с помощью взяток

Она блистала в счастливые времена своей звездной карьеры в Европе, но городом удачи и любви была для нее Одесса…

Вольф Бромберг, двадцатилетний шулер и налетчик, по прозвищу Владимир Кочубчик, имел над Сонькой необъяснимую власть. Он вымогал у нее крупные суммы денег. Сонька чаще, чем прежде, шла на неоправданный риск, стала алчной, раздражительной, опустилась даже до карманных краж. Не слишком красивый, из разряда «хорошеньких» мужчин с подбритыми в ниточку усиками, узкий в кости, с живыми глазами и виртуозными руками – он единственный рискнул однажды подставить Соньку В день ее ангела, 30 сентября, Вольф украсил шейку своей любовницы бархоткой с голубым алмазом, который был взят под залог у одного одесского ювелира. Залогом являлась закладная на часть дома на Ланжероне. Стоимость дома на четыре тысячи превышала стоимость камня – и разницу ювелир уплатил наличными Через День Вольф неожиданно вернул алмаз, объявив, что подарок не пришелся по вкусу даме. Через полчаса ювелир обнаружил подделку, а еще через час установил, что и дома никакого на Ланжероне нет и не было. Когда он вломился в комнаты Бромберга на Молдаванке, Вольф «признался», что копию камня Дала ему Сонька и она же состряпала фальшивый заклад. К Соньке ювелир отправился не один, а с урядником.

Суд над ней шел с 10 по 19 декабря 1880 года в Московском окружном суде. Разыгрывая благородное негодование, Сонька отчаянно боролась с судейскими Чиновниками, не признавая ни обвинения, ни представленные вещественные Доказательства. Несмотря на то, что свидетели опознали ее по фотографии, Сонька заявила, что Золотая Ручка – совсем другая женщина, а она жила на средства мужа, знакомых поклонников Особенно возмутили Соньку подброшенные ей на квартиру полицией революционные прокламации Словом, вела себя так, что впоследствии присяжный поверенный А Шмаков, вспоминая об этом процессе, назвал ее женщиной, способной «заткнуть за пояс добрую сотню мужчин».

И все же по решению суда она получила суровый приговор: «Варшавскую мещанку Шейндлю-Суру Лейбову Розенбад, она же Рубинштейн, она же Школьник, Бреннер и Блювштейн, урожденную Соломониак, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири».

Местом ссылки стала глухая деревня Лужки Иркутской губернии, откуда летом 1885 года Сонька совершила побег, но через пять месяцев была схвачена полицией. За побег из Сибири ее приговорили к трем годам каторжных работ и 40 ударам плетьми. Однако и в тюрьме Сонька не теряла времени даром она влюбила в себя рослого с пышными усами тюремного надзирателя унтер-офицера Михайлова. Тот передал своей пассии гражданское платье и в ночь на 30 июня 1886 года вывел ее на волю. Но только четыре месяца наслаждалась Сонька свободой. После нового ареста она оказалась в Нижегородском тюремном замке. Теперь ей предстояло отбывать каторжный срок на Сахалине.

Без мужчины она не могла никак и еще на этапе сошлась с товарищем по каторжной доле, смелым, прожженным пожилым вором и убийцей Блохой.

На Сахалине Сонька, как и все женщины, вначале жила на правах вольного жителя Привыкшая к дорогим «люксам» европейского класса, к тонкому белью и охлажденному шампанскому, Сонька совала копеечку караульному солдату, чтобы пустил ее в темные барачные сени, где она встречалась с Блохой. Во время этих кратких свиданий Сонька и ее матерый сожитель разработали план побега

Надо сказать, что бежать с Сахалина было не такой уж сложной задачей. Блоха бежал уже не впервой и знал, что из тайги, где три десятка человек работают под присмотром одного солдата, пробраться среди сопок к северу, к самому узкому месту Татарского пролива между мысами Погоби и Лазарева – ничего не стоит. А там – безлюдье, можно сколотить плот и перебраться на материк. Но Сонька, которая и здесь не избавилась от своей страсти к театрализованным авантюрам, а к тому же побаивалась многодневной голодухи, придумала свой вариант. Пойдут они дорожкой хоженой и обжитой, но прятаться не будут, а сыграют в каторжную раскомандировку: Сонька в солдатском платье будет «конвоировать» Блоху. Рецидивист убил караульного, в его одежду переоделась Сонька.

Первым поймали Блоху. Сонька, продолжавшая путь одна, заплутала и вышла на кордон. Но в этот раз ей посчастливилось. Врачи Александровского лазарета настояли на снятии с Золотой Ручки телесного наказания: она оказалась беременной. Блоха же получил сорок плетей и был закован в ручные и ножные кандалы. Когда его секли, он кричал: «За дело меня, ваше высокоблагородие! За дело! Так мне и надо!»

Беременность Соньки Золотой Ручки закончилась выкидышем. Дальнейшее ее сахалинское заточение напоминало бредовый сон. Соньку обвиняли в мошенничестве, она привлекалась – как руководитель – по делу об убийстве поселенца-лавочника Никитина.

Наконец, в 1891 году за вторичный побег ее передали страшному сахалинскому палачу Комлеву. Раздетой донага, окруженной сотнями арестантов, под их поощрительное улюлюканье палач нанес ей пятнадцать ударов плетью. Ни звука не проронила Сонька Золотая Ручка Доползла до своей комнаты и свалилась на нары. Два года и восемь месяцев Сонька носила ручные кандалы и содержалась в сырой одиночной камере с тусклым крошечным окном, закрытым частой решеткой.

Чехов так описал ее в книге «Сахалин», «маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом… Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное..». К моменту описываемых Чеховым событий, то есть в 1891 году, Софье Блювштейн было всего сорок пять лет…

Соньку Золотую Ручку посещали писатели, журналисты, иностранцы. За плату разрешалось с ней побеседовать. Говорить она не любила, много врала, путалась в воспоминаниях. Любители экзотики фотографировались с ней в композиции: каторжанка, кузнец, надзиратель – это называлось «Заковка в ручные кандалы знаменитой Соньки Золотой Ручки». Один из таких снимков, присланный Чехову Иннокентием Игнатьевичем Павловским, сахалинским фотографом, хранится в Государственном литературном музее.

Отсидев срок, Сонька должна была остаться на Сахалине в качестве вольной поселенки. Она стала хозяйкой местного «кафе-шантана», где варила квас, торговала из-под полы водкой и устраивала веселые вечера с танцами. Тогда же сошлась с жестоким рецидивистом Николаем Богдановым, но жизнь с ним была хуже каторги. Больная, ожесточившаяся, она решилась на новый побег и покинула Александровск. Прошла около двух верст и, потеряв силы, упала. Ее нашли конвойные. Через несколько дней Золотая Ручка умерла.

Петр Иванович Рачковский (1853 – 1911)

Организатор политического сыска в России. Заведующий заграничной агентурой Департамента полиции (Париж, Женева, 1885-1902). Вице-директор и заведующий политчастью Департамента полиции (1905-1906). В декабре 1905 года руководил арестами участников вооруженного восстания в Москве.

Из справки, обнаруженной в бумагах министра внутренних дел и шефа Жандармов Российской империи фон Плеве после убийства его в 1904 году:

"Петр Иванович Рачковский, потомственный дворянин, действительный статский советник, получил образование домашнее и, не имея чина, поступил на службу в 1867 году младшим сортировщиком Киевской губернской почтовой конторы, затем состоял в канцеляриях: одесского градоначальника, губернаторов киевского, варшавского и калишского, а также в канцелярии X департамента Правительствующего Сената; в 1877 году был назначен судебным следователем по Архангельской губернии, а в 1878 году от этой должности уволен по прошению. Оставшись вследствие того без средств, Рачковский поместился в качестве воспитателя в доме генерал-майора Каханова и вместе с тем стал заниматься литературным трудом, посылая корреспонденции в разные газеты.

В 1879 году в III отделении собственной Его Имперского Величества канцелярии были получены сведения о близком знакомстве Рачковского с неким Семенским, который обвинялся в укрывательстве Мирского после совершения им покушения на жизнь генерал-адъютанта Дрентельна; кроме того, имелись агентурные сведения, что Рачковский пользуется в студенческих кружках репутацией выдающегося революционного деятеля. Ввиду этого он был подвергнут обыску, аресту и привлечению в качестве обвиняемого к дознанию о государственном преступлении. Дело это в том же году было прекращено, так как Рачковский выразил готовность оказывать государственной полиции агентурные услуги. Рачковский вслед за этим был разоблачен как секретный агент революционным кружком при содействии одного из членов этого кружка, Клеточникова, служившего в III отделении собственной Его Величества канцелярии, поэтому вынужден был скрыться на некоторое время в Галицию. В 1881 году, после событий 1 марта 1881 года (убийства народовольцами Александра II), с учреждением в г. Санкт-Петербурге т. н. «Священной дружины», призванной оберегать жизнь нового императора Александра III, проник в ее ряды и завязал близкое знакомство с одним из ее руководителей князем Белосельским. В 1883 году поступил на службу в Министерство внутренних дел и был откомандирован в распоряжение отдельного корпуса жандармов. Весной 1884 года направлен в Париж для заведования заграничной агентурой департамента полиции. По характеру Рачковский авантюрист и искатель приключений. В интересах своей карьеры способен пойти даже на преступление. В департаменте полиции имеются данные, что один из агентов заграничной агентуры, находившийся на связи Рачковского, убил в Париже генерала Сильвестрова, прибывшего с заданием директора департамента полиции тщательно и всесторонне проверить деятельность Рачковского и лично неприязненно и подозрительно относившегося к нему. Однако причастность Рачковского к убийству Сильвестрова установить не удалось. Агент, убивший генерала Сильвестрова, покончил жизнь самоубийством".

Рачковский был одной из самых ярких и в то же время темных личностей царской охранки. Авантюрист по натуре, Рачковский занимался бесконечными интригами, находя в них истинное удовольствие. Вскоре ему стало тесно в России, и Петр Иванович начал мечтать об авантюрах международных, которые принесли бы ему славу и быстрое обогащение. Через другого знаменитого авантюриста Манусевича-Мануйлова, близкого к окружению Александра III, а затем и Николая II, в частности к широко известному в России своими подлостями князю Мещерскому, Рачковский добился своего назначения на должность заведующего заграничной агентурой департамента полиции в Париже. В этом качестве, при своих незаурядных способностях в области политического сыска, Рачковский сумел оказать важные услуги царскому самодержавию в борьбе с революционным движением в России. Именно с Рачковским работали такие «солидные» провокаторы, как Евно Азеф, Лев Бейтнер и Мария Загорская. (Только по одному делу Азеф выдал царской полиции 59 революционеров.)

Рачковский хорошо понимал, что для успешной карьеры ему необходимо радовать начальство раскрытием «громких» дел и проведением энергичных акций в отношении «крамольников» и «смутьянов». Потому-то он и задумал операцию, которая должна была окончательно утвердить его в глазах высокого петербургского начальства как опытного и удачливого мастера политического сыска, надежного слугу царя и престола.

В то время начальство беспокоили масштабы распространения в России антиправительственной литературы, издаваемой партией «Народная воля». Рачковскому через свою агентуру удалось установить, что главная типография народовольцев находится в Женеве. Он решил ликвидировать ее, невзирая на государственный суверенитет Швейцарии. Установив точный адрес типографии, он дал указание своему представителю в Швейцарии – ротмистру Турину – отыскать среди женевских преступников человека, который помог бы ночью взломать двери типографии. Через несколько дней был завербован швейцарец Морис Шевалье, опытный взломщик.

В 11 часов вечера у Дома народного творчества в Женеве собрались Рачковский, его сотрудники Турин, Милевский, Бинта, тайный агент «Ландезен» и Шевалье. Типография не охранялась – у народовольцев не было денег на сторожа, к тому же они не думали, что агенты тайной полиции осмелятся в нарушение международных норм разгромить предприятие на территории суверенного государства По знаку Рачковского Шевалье легко открыл двери. Начался разгром типографии. Прежде всего уничтожили всю отпечатанную и приготовленную к отправке в Россию нелегальную литературу, рассыпали набор, поломали машины. Несколько пудов типографского шрифта разбросали по ночным улицам Женевы.

Рачковский поручил одному из своих тайных агентов, некоему Гольшману, обладавшему бойким пером журналиста и богатым воображением, как можно красочнее описать проведенную в Женеве операцию. Послание ушло в департамент полиции. Этот шаг Рачковского оказался исключительно дальновидным. Полученный в Петербурге доклад о разгроме народновольческой типографии произвел большое впечатление и на директора департамента полиции Дурново, и на министра внутренних дел и шефа жандармов графа Толстого.

О разгроме типографии в Женеве граф Толстой доложил лично императору; самодержец поблагодарил Толстого за хорошо поставленную работу тайной полиции. Рачковского наградили орденом Анны 3-й степени, присвоили высокое по тем временам звание губернского секретаря. Награды получили и сотрудники Рачковского. Одновременно всей компании выдали щедрое денежное вознаграждение из личного фонда царя. Рачковский получил 5000 франков.

Когда народовольцы восстановили типографию в Женеве, команда Рачковского вновь разгромила ее. С тех пор типография не открывалась.

В 1889 году в жизни Рачковского произошел крутой поворот. В конце апреля в предместье Парижа Рамбулье на вилле президента Франции Лубэ встретились министр внутренних дел Франции Констан и министр иностранных дел Франции Федранс. Лубэ сказал, что давно ищет среди русских политиков человека, с помощью которого можно подступиться к Александру III. Констан предложил кандидатуру Рачковского, состоявшего при русском посольстве в Париже в качестве советника. Правда, добавил министр, в действительности этот генерал, – представитель департамента русской полиции в Париже, заведующий ее заграничной агентурой, призванный следить за русскими революционерами-эмигрантами в Европе.

Тщательно изучив все материалы о Рачковском и его связях в Париже, которыми располагал министр внутренних дел Франции Констан, Лубэ сделал вывод: бывший советник французского министерства иностранных дел, а ныне влиятельный журналист Жюль Генсек, помимо своей основной работы находится на службе у Рачковского. Генсек, используя свое влияние, добивался публикации на страницах парижских и других газет статей, подготовленных по заказу Рачковского крупными парижскими журналистами и дискредитирующих русскую революционную эмиграцию в европейских странах Из справки Констана Лубэ узнал, что ряд популярных журналов Франции усердно выполняют заказы русского авантюриста. Правда, о том, что Рачковский установил прочные связи с парижской полицией и многие префекты и их заместители за соответствующее вознаграждение не только не препятствовали его деятельности, а даже помогали выслеживать русских революционеров-эмигрантов, Констан предпочел умолчать. Впрочем, об этом Лубэ узнал и без министра – через своих людей в министерстве внутренних дел.

Президент Франции Лубэ встретился с Рачковским и предложил ему сотрудничество: «Вы будете помогать в организации новых французских предприятий в России. Вы станете акционером всех тех французских заводов и фабрик, работу которых при вашей помощи удастся наладить в России. Обижены не будете. Мы умеем ценить полезных для дела людей».

Рачковский всегда мечтал стать миллионером. На следующий день министр внутренних дел Франции передал русскому чемодан из желтой кожи, в котором было полтора миллиона франков. Пятьсот тысяч предназначались Рачков-скому в качестве аванса. Французские промышленники, которых представляли Лубэ и Констан, были людьми с размахом. Они не боялись переплатить там, где речь шла о будущих миллиардных прибылях.

С этого момента Рачковский стал активным участником многих темных дел и интриг. Возвратившись домой, новый русский миллионер обдумал полученное от Лубэ задание: судьба сделала ему великолепный подарок, но полученные франки предстояло отработать.

Рачковский решил использовать в своих целях паническую боязнь Александра III заговоров и покушений. Петр Иванович собирался с помощью своего агента-провокатора организовать в Париже группу из народовольцев-эмигрантов, которая якобы будет готовить покушение на жизнь императора, и постоянно «информировать» Александра о том, как идет подготовка к захвату этой группы. После чего совместно с французской полицией «раскрыть» и ликвидировать «заговор». Император, бесспорно, будет благодарен не только ему, Рачковскому, но и французскому президенту.

Агент «Ландезен» получил от него задание создать группу террористов-народовольцев. «Ландезен» через своего бывшего петербургского товарища Теплова познакомился с тремя эмигрировавшими в Париж народовольцами – Накашидзе, Степановым и Кашинцевым. Агент Рачковского убедил их в том, что сразу после того как будет убит Александр III, в России начнется восстание народа.

В дальнейшем все развивалось по сценарию Рачковского. Его сообщение о группе террористов-народовольцев, готовящих покушение на царя, было положено на стол Александра III, который теперь внимательно следил за всеми действиями «Ландезена» и Рачковского.

Вскоре на страницах французских газет появилось сообщение министра внутренних дел Констана, где говорилось, что в результате активных мер, предпринятых французской полицией в тесном сотрудничестве с русскими коллегами, арестованы русские эмигранты Накашидзе, Степанов и Кашинцев – члены террористической группы, в которую входил также погибший при испытании бомбы Анри Виктор. Они были арестованы в тот момент, когда собирались выехать в Россию. При аресте у террористов изъяли большое количество изготовленных ими бомб и несколько стволов огнестрельного оружия.

Разумеется, руководитель террористов «Ландезен» и активный участник группы француз Бинта (он же агент французской полиции) успели скрыться.

Через несколько дней французские газеты лежали на столе Александра III. Русский император имел все основания быть довольным работой своей тайной полиции, раскрывшей опасный «заговор». Рачковский был награжден орденом и большой денежной премией. В 1890 году президент Франции Лубэ организовал в Париже громкий процесс по делу арестованных террористов Накашидзе, Степанова и Кашинцева. «Ландезена» и Бинта «судили» заочно. Заговорщиков приговорили к каторжным работам.

Приговор французского суда, как и предполагал Рачковский, в известной мере изменил отношение Александра III к Франции. Получив сообщение о суде в Париже, русский царь собственноручно начертал: «Пока это совершенно удовлетворительно».

Рачковский существенно укрепил свои позиции и в России, и во Франции. Однако министр внутренних дел и шеф жандармов Российской империи фон Плеве после вступления на престол нового императора – Николая II – нашел пути для устранения Рачковского, которого заподозрил в двойной игре. По указанию Плеве приступила к работе специальная комиссия по проверке дел, к которым имел хоть какое-то отношение Рачковский; фактически он попал под следствие. В результате стали выявляться весьма опасные для него факты, в том числе и его связях с французскими правящими кругами. Впрочем, сильные покровители в Петербурге (среди них не последнюю роль играл дворцовый комендант генерал-адъютант Гессе) спасли Петра Ивановича. Царь распорядился прекратить расследование. Тем не менее возвратиться в Петербург Рачковскому не разрешали, позволив обосноваться в Варшаве.

Решение отстранить его от должности, которую он занимал без малого семнадцать лет, явилось для Рачковского полной неожиданностью. Петру Ивановичу оставалось ждать лучших времен– он не без оснований надеялся, что удастся расположить к себе Николая II. Узнав от друзей в Департаменте полиции об истинных причинах своего падения, Рачковский возненавидел Плеве и поклялся с ним рассчитаться.

Рачковский, имевший богатый опыт в политике, отдавал себе отчет: в России назревает революция; мощным толчком к ней стало бездарное ведение войны с Японией.

Искатель приключений жаждал острых ощущений, участия в опасных интригах и комбинациях. Петр Иванович пригласил к себе «короля провокаторов» Евно Азефа, который, будучи агентом тайной полиции, принимал участие в организации 28 покушений на видных царских сановников.

..Плеве, окруженный охранниками-велосипедистами, ехал на доклад к Царю в Царское Село. Министра уже ждали, на каждой улице, по которой могла проехать карета, стояли люди Азефа – эсеры Савинков, Сезонов, Сикорский и Боришанский. Созонов бросил под карету бомбу огромной взрывной силы – Плеве был убит на месте. Не помогли ему и 800 тысяч рублей из государственной казны, которые он ежегодно тратил на свою личную охрану…

Приехав в Петербург, Рачковский встретился со своим старым знакомым – чиновником для особых поручений при министре внутренних дел Манасевичем-Мануйловым, он стал теперь активным помощником генерала Трепова, имевшего большое влияние на царскую чету. Внимательно выслушав Рач-ковского, Манасевич-Мануйлов покачал головой: вопрос о его возвращении на работу в тайную полицию весьма непростой, ибо влиятельные лица министерства внутренних дел уже вспоминали о Рачковском: для борьбы с разрастающейся революцией нужны опытные сотрудники политического сыска. Однако против этой кандитуры выступил товарищ министра внутренних дел П.Н. Дурново, которого прочили в министры. Беспокойство товарища министра объяснялось просто.

В 1880-е годы Дурновно, заняв пост директора департамента полиции, попытался заменить Рачковского, заведующего заграничной агентурой в Париже, своим человеком. Но, как оказалось, явно недооценил Петра Ивановича.

Узнав о происках Дурново, Рачковский блестяще провел разработанную им комбинацию, которая не только стоила Дурново поста директора Департамента полиции поста, но едва не погубила всю его карьеру.

Дурново имел несколько любовниц, о чем стало известно Рачковскому. Шеф полиции был влюблен в проститутку и на ее содержание тратил огромные суммы, дошел даже до того, что задолжал своим кредиторам 60 тысяч рублей. Проститутка встречалась также с послом Бразилии в России, которому адресовала нежные письма.

Рачковский первым делом позаботился о том, чтобы Дурново стало известно об измене возлюбленной. Потеряв от ревности голову, директор Департамента полиции приказал тайному агенту проникнуть в дом бразильского посла и добыть письма любовницы. Взломав ящик письменного стола, агент доставил Дурново письма. Прочитав их, любовник пришел в бешенство. В момент бурного объяснения с возлюбленной Дурново избил ее до полусмерти. Вся в кровоподтеках и синяках, с распухшими от слез глазами, она явилась на свидание с бразильским послом и все ему рассказала. Посол написал жалобу Александру III. На деле П.Н. Дурново царь написал: «Убрать эту свинью в 24 часа». Однако министр внутренних дел упросил царя сделать Дурново сенатором.

И вот пути Дурново и Рачковского снова пересеклись..

Спустя два дня после Кровавого воскресенья император назначил генерал-майора Трепова петербургским генерал-губернатором и одновременно товарищем министра внутренних дел и заведующим полицией свиты Его Величества. Трепов плохо разбирался в политическом сыске, ему требовались опытные помощники. Манасевич-Мануйлов, улучив момент, попросил Трепова походатайствовать за Рачковского перед царем под предлогом укрепления Департамента полиции.

Спустя пять месяцев после убийства Плеве Рачковский получил приглашение от директора Департамента полиции Гарина явиться к Трепову. Генерал встретил Петра Ивановича очень любезно и сообщил, что его примет сам государь император.

Уже на следующий день Николай II принял Рачковского в Царском Селе – он любил лично беседовать с сотрудниками тайной полиции. Царь объявил Рачковскому о назначении его на должность вице-директора Департамента полиции по политической части. Император распорядился выдать Рачковскому содержание за все время его вынужденной отставки

В 1905 и 1906 годах Рачковский настолько вошел в доверие к Николаю II, что получил право на регулярные доклады императору, минуя директора Департамента полиции и министра внутренних дел. Это сразу сделало Рачковского важной и влиятельной закулисной фигурой в Российской империи – с мнением его вынуждены были считаться царские сановники. Председатель Совета министров Витте писал: Рачковский, «в сущности, ведал Департаментом полиции…»

Вскоре после назначения Рачковского генерал Трепов оставил все официально занимаемые им посты и перешел на «скромную» должность коменданта царского дворца в Царское Село, а в действительности возглавил «теневой кабинет» царя, фактически тайное военно-полицейское правительство России, созданное Николаем II и его ближайшим окружением для борьбы с революцией.

Влияние и значение Рачковского после этого назначения только усилилось. Грепов, обыкновенный кавалергард, полицейскую службу знал плохо и со временем полностью попал под влияние Рачковского.

Но в это время министром внутренних дел и шефом жандармов стал Дурново. На одном из своих еженедельных докладов царю новоиспеченный министр заговорил об отставке Рачковского, на что царь ответил: «Вы всегда спешите. Подождите, дайте справиться с революцией, дойдет очередь и до Рачковского».

Вице-директор Департамента полиции по политической части Рачковский, добившись реванша в борьбе со своими противниками среди царских чиновников, начал активную борьбу с революционерами С помощью Азефа ему удалось предотвратить подготовленные эсеровскими боевиками теракты против генерала Трепова, великих князей Владимира Александровича и Николая Николаевича, за что он получил от царя несколько орденов и крупное денежное вознаграждение.

Наибольшую опасность для самодержавия в России Рачковский видел в большевиках. Он сыграл важную роль в подавлении декабрьского восстания в Москве, лично руководил арестом членов Московского комитета РСДРП(б).

За участие в подавлении московского восстания царь щедро наградил Рачковского, выдав ему 72 тысячи рублей. Николай II так расчувствовался, что снял с себя орден Святого Владимира и прикрепил его к мундиру Петра Ивановича.

Французы были встревожены революционными событиями в России и всерьез опасались за судьбу вложенных в ее экономику капиталов. Азеф сообщил Рачковскому, что группа боевиков эсеровской партии готовит покушение на министра внутренних дел Столыпина. Петр Иванович задумался. В последнее время Столыпин, да и некоторые другие царские сановники, напуганные размахом народного движения, начали высказывать либеральные идеи. Рачковский понимал, что покушение эсеров позволит ужесточить борьбу с революционерами, поэтому решил оставить сообщение провокатора без внимания.

В феврале 1906 года в Департамент полиции поступили сведения о готовящемся покушении на московского генерал-губернатора Дубасова. Проверку материала Столыпин поручил Рачковскому, который повел расследование по ложному следу. По его совету директор Департамента полиции сосредоточил все оперативные мероприятия вокруг Изота Созонова, чей брат Егор убил Плеве. Позже выяснилось, что Изот не имел никакого отношения к заговору против Дубасова.

В результате эсеры совершили теракт. Взрывом был убит адъютант Дубасова и ранен кучер. Сам же генерал-губернатор отделался легким ранением.

12 августа 1906 года взорвалась бомба на даче Столыпина. Было убито 24 и ранено 25 человек, в том числе малолетние сын и дочь министра внутренних дел.

Позднее Азеф сообщил чиновнику по особым поручениям при министерстве внутренних дел России, что предупредил о готовящемся покушении на Столыпина Ивана Петровича Рачковского. В тот же вечер объяснительная записка провокатора была передана Столыпину. Министр внутренних дел прекрасно понимал, что расправа с авантюристом может поставить крест на его карьере: в секретной справке заведующего особым отделом Департамента полиции говорилось, что Рачковский был рекомендован императору на должность вице-директора Департамента полиции по политической части Григорием Распутиным. Ссориться же со всемогущим «святым старцем» было смерти подобно. Нужен компромисс…

Через некоторое время Рачковский в кабинете Столыпина написал рапорт об отставке, на котором Столыпин написал: «Уволить в отставку по болезни. Испросить высочайшего повеления о назначении пенсии Рачковскому в размере 7000 рублей в год».

Так завершилась карьера одного из самых блистательных авантюристов тайной полиции.

Тереза Эмбер (Дориньяк)

Тереза Дориньяк считалась наследницей громадного состояния, которое ей завещал одинокий миллионер Крауфорд в благодарность за то, что она ухаживала за ним во время его болезни.

В 1878 году Тереза Дориньяк, дочь богатого крестьянина, вышла замуж за Фредерика Эмбера. Отец Фредерика – профессор права и политический деятель Густав Эмбер (1822 – 1894) – с 1875 года был сенатором, а в 1882 году – министром юстиции во втором кабинете Фрейсине. Сам Фредерик в 1885-1889 годы был депутатом, причем избирался от республиканской левой партии, хотя позже больше симпатизировал буланжизму.

Тереза Дориньяк с 1877 года считалась наследницей громадного состояния в 100 миллионов франков. Она утверждала, что эти сто миллионов завещал ей одинокий богач Крауфорд в благодарность за то, что она ухаживала за ним во время его болезни.

Но вдруг объявились два племянника Крауфорда, предъявившие другое завещание, по которому состояние дядюшки должно было быть разделено на три равных части между ними и сестрой Терезы, тогда несовершеннолетней Марией Дориньяк. Терезе же была отказана только пожизненная рента в 300 тысяч франков.

Начался длительный процесс между соискателями наследства. Крауфорды выражали готовность отказаться от своей доли наследства, если Мария Дориньяк, когда достигнет совершеннолетия, согласится выйти замуж за влюбленного в него Генри Крауфорда.

Между тем стороны, стремясь разрешить противоречия, сделали несколько шагов навстречу друг другу. В частности, наследство Крауфорда, состоявшее, за исключением замка Маркотт в Испании, из процентных бумаг, спрятанных в несгораемом шкафу, было отдано на хранение Эмберам, с тем чтобы Тереза могла отрезать купоны на сумму 360 тысяч франков ежегодно, при этом остальная сумма должна оставаться нетронутой до окончательного приговора суда или нового соглашения сторон. Дело передавалось из одной инстанции в другую, однако суд не мог вынести вердикт по той простой причине, что вследствие этих компромиссных соглашений изменялись как матримониальные, так и финансовые отношения между сторонами.

Племянники Кроуфорда много путешествовали, причем явно отдавали предпочтение далекой Америке, так что об их местонахождении ничего не было известно даже их адвокатам. Это обстоятельство только затягивало ведение процесса, увеличивая судебные сроки.

Эмберы же под гарантию будущего наследства производили громадные займы, в течение 29 лет достигшие 50 миллионов франков, а, учитывая проценты и комиссионные (иногда до 150%) – 120 миллионов франков. Супруги купили шикарный отель в Париже, имение с замком в его окрестностях и вели жизнь на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. На роскошных балах и обедах, устраиваемых Эмберами, бывали известные политические деятели. Леопольд Флуранс, выступавший как националистический депутат, был близким другом их семьи, женихом Марии Дориньяк, отвергшей руку Генри Крауфорда, и постоянно получал от них деньги то на политические кампании, то занимал лично для себя (правда, при этом имел обыкновение долги свои не возвращать).

В 1897 году во время процесса, возбужденного против Эмберов и одного из их кредиторов, обвинитель Вальдек Руссо высказал предположение, что капиталы Крауфорда, его завещание и сам Крауфорд с его племянниками при-Думаны богатым воображением Терезы Дориньяк. Однако Эмберы к тому времени обрели вес в обществе, во многом благодаря уважаемому в буржуазном Мире имени Густава Эмбера, обаянию миллионов, желанию поддержать супругов для спасения уже отданных им денег и поразительному искусству в одурачивании людей, которым обладала «великая Тереза». В защиту Эмберов было и то обстоятельство, что суд в течение двух десятилетий, рассматривая вопрос о наследстве, ни разу не подверг сомнению сам факт его существования.

В начале 1902 года газета «Матин» развернула кампанию против Эмберов. В мае того же года судом были окончательно признаны права Терезы Эмбер на наследство, но вместе с тем для удовлетворения претензий кредиторов суд постановил вскрыть несгораемый железный шкаф с документами; причем была назначена точная дата. Кроме того, по настоянию Вальдека Руссо, полиции было предписано задержать Эмберов, предъявив супругам обвинение в мошенничестве.

Когда власти явились к Эмберам, как для вскрытия шкафа, так и для их ареста, хозяев дома не оказалось. Собрав вещи, они исчезли в неизвестном направлении. Несмотря на это, шкаф был вскрыт – в нем оказались только старые газеты.

Через несколько месяцев Эмберы были арестованы в Мадриде и выданы Франции. В августе 1903 года Тереза и Фредерик Эмберы и братья Терезы Эмиль и Роман Дориньяки, разыгрывавшие роль племянников Крауфорда, предстали перед лицом парижского ассизного суда.

Эмберов защищал знаменитый адвокат Лабори, защитник Дрейфуса. Защита была построена на утверждении, что завещание и миллионы действительно существовали, или, по крайней мере, их «несуществование» не доказано обвинением, а Крауфорд – псевдоним французского офицера Ренье. Последний действительно лицо реальное. Ренье с 1870 по 1871 год был прусским шпионом и являлся посредником между Бисмарком и Базеном; в свое время он заочно был приговорен к смертной казни, однако дальнейшая его судьба неизвестна.

По словам Терезы Эмбер-Дориньяк, он получил от пруссаков за свои услуги сотню миллионов франков и жил с нею под псевдонимом Крауфорд Его сыновья, фигурировавшие под именем племянников Крауфорда, оказались, по ее дальнейшим рассказам, такими же проходимцами, как и он: еще до того как суд вынес постановление о вскрытии железного шкафа с документами, они хитростью выманили у нее деньги и скрылись в неизвестном направлении.

Однако эта история не вызвала доверия ни у слушателей в зале, ни у присяжных, поскольку в ее рассказе было много противоречий. Тереза на суде не проявила изворотливости и искусства, какие демонстрировала раньше: она плакала, говорила о своей честности, но не приводила доказательств в подтверждение своих слов.

Эмберы были приговорены к пятилетнему тюремному заключению, братья Терезы – к двух– и трехлетнему. Удивительно, но к суду не были привлечены ни нотариусы, ни адвокаты, которые вели процессы Эмберов и Крауфордов или удостоверяли их различные сделки, ни финансовые дельцы, помогавшие заключать займы. Скорее всего, эти люди знали истинное положение дел, и действовали они далеко не бескорыстно. На суде Тереза грозилась разоблачить многих влиятельных лиц, которые ей покровительствовали за определенную плату, и утверждала, что ее погубили Вальдек Руссо и Балле, министр юстиции в кабинете Комба, по ее соображениям, ничего общего с правосудием не имеющим. Однако ни одно из своих заявлений она не подтвердила фактами, поэтому из видных политических деятелей был безнадежно скомпрометирован только бедолага Флуранс. Тем не менее через несколько дней после судебного приговора палата депутатов назначила комиссию для расследования причастности к этому делу лиц, которые были знакомы или близки с семьей Эмберов. До февраля 1904 года эта следственная комиссия не раскрыла ничего важного.

Дело Эмбер ярко иллюстрирует ту сумасшедшую погоню за деньгами, на почве которой могут возникнуть подобные авантюры, и то поразительное легковерие, как широкой публики, так и адвокатов, чиновников, политиков и финансистов, которые проявляются всякий раз, когда речь идет о наживе. Никому из лиц, ссужавших Эмберам значительные суммы, даже не пришло в голову проверить сам факт существования наследства Крауфорда и его племянников, которые, участвуя в громком процессе, в течение двадцати лет держали в неведении даже своих адвокатов относительно своего местонахождения, ни, наконец, реальность замка Маркотт, который, по словам Терезы Эмбер, в составе прочего наследства был получен ею от Крауфорда. Обаяние миллионов было так велико, что многие люди, по-видимому, искренне утверждали, что они видели бумаги на бешеные суммы.

Иван Федорович Мануйлов (1870 – 1917)

Коллежский асессор, кавалер ордена Святого Владимира второй степени, персидского ордена Изабеллы Католической.

Происхождение Ивана Федоровича, как и многих других авантюристов, туманно. Предположительно, он был внебрачным сыном князя Петра Львовича Мещерского и еврейской красавицы Ханки Мавшон. Неизвестно, был ли сын Ханки крещен и наречен Иваном сразу после рождения или позже. Отчество ему дал купец 1-й гильдии Федор Савельевич Манасевич, в доме которого Мануйлов воспитывался с пятилетнего возраста до четырнадцати лет и получил домашнее образование.

В 1886 году князь Петр Лввович Мещерский неожиданно кончил жизнь самоубийством, а через два года погибла мать Мануйлова Ханка Залецкая (Мавшон), застреленная из ревности польским офицером.

После смерти князя П.Л. Мещерского Иван Мануйлов напомнил о себе своему сводному брату, князю Владимиру Петровичу Мещерскому, выразив соболезнования в скорбном письме С 1888 года Иван Мануйлов стал пользоваться поддержкой и доверием Владимира Петровича.

Правда, в одном из памфлетов история жизненных успехов Мануйлова рассказана иначе, с пикантными подробностями: «Еврейского происхождения, сын купца, Мануйлов еще учеником училища обратил на себя внимание известных в Петербурге педерастов Мосолова и редактора газеты "Гражданин" князя Мещерского, взявших под свое покровительство красивого, полного мальчика. Юношу Мануйлова осыпали деньгами, подарками, возили по шантанам и другим вертепам, и под влиянием покровителей у него развилась пагубная страсть к роскоши, швырянию деньгами, картам, кутежам…»

В 1892 году Иван поступил на государственную службу в департамент духовных дел и поселился в Санкт-Петербурге на Большой Морской улице в доме, незадолго до того приобретенном мещанином Павловым.

Столица приняла молодого человека холодно. Дворянство и аристократия не могли простить ему темного происхождения, а столичная интеллигенция и деловые круги видели в нем выкреста, по неудачно пущенной кем-то сплетне. Иван Мануйлов оказался лишенным приличного общества. Он прожигал время в игорных домах.

Первые упоминания об Иване Федоровиче Мануйлове в официальных документах относятся к 1894 году и встречаются в донесениях сыскной полиции.

На горизонте политического розыска блистал в то время звездой первой величины Петр Иванович Рачковский, стоявший во главе заграничной агентуры русского правительства. С этим старым волком и задумал потягаться безвестный в мире агентуры юноша. Он, конечно, не провел старого, заслуженного агента и авантюриста, но Рачковский, несмотря на обиды и огорчения, причиненные ему первым дебютом, не мог не заметить «способностей» юноши и обратил на него внимание начальства. Об этом инциденте сохранилась записка агента Л.А. Ратаева, адресованная начальнику департамента 3-го мая 1895 года. Записка содержит довольно любопытные сведения.

В Париже ранней весной 1895 года Мануйлов познакомился в кафе-шантане с агентом парижской префектуры, состоящим также на службе у Ратаева. Мануйлов, представившись сотрудником газеты «Новости», сказал, что командирован в Париж министерством внутренних дел для контроля за деятельностью русской агентуры во Франции. Мануйлов предложил агенту сотрудничать с ним. А для солидности сообщил, что знает Рачковского давно, мол, он служил когда-то писцом в судебной палате и за определенные услуги был переведен в полицию, где и составил себе положение, и будто бы в прежние годы Рачковский ходил без сапог и жил мелким репортерством в «Новостях». Ратаев писал: «Мой агент от предложенного Мануйловым сотрудничества отказался, тогда Мануйлов предложил ему подыскать для своих целей верного человека, обещая дать за это 200 франков, добавив, что вообще он за деньгами не стоит. Вслед за тем Мануйлов пытался узнать у агента об организации русской агентуры в Париже, об ее количестве, о местах собрания русских революционеров, о размещении библиотек, в которых можно приобрести разные революционные брошюры и т. п. Обо всем этом и доложил П.И. Рачковскому».

Рачковский после беседы с Мануйловым сделал вывод, что перед ним человек несомненно способный и что при опытном руководстве из него может получиться полезный агент…

В июле 1897 года Мануйлов был переведен на службу в министерство внутренних дел и откомандирован для занятий в департамент духовных дел, директором коего был А.Н. Мосолов. Мануйлов в это время был не только чиновником; он считался еще и журналистом и тесно сотрудничал с петербургским охранным отделением.

В Петербурге Мануйлов недолго занимался духовными делами. Ему было предложено отправиться в Рим, получить аккредитацию при папском дворе и заняться тайным наблюдением за прибывающими из России священнослужителями римско-католической церкви.

Иван Федорович не только следил, но и вел в Риме светский образ жизни. Местной публике он был известен как завсегдатай и большой ценитель итальянской оперы и балета, много путешествовал по Италии, посетил Сицилию. Неаполь. Весь сентябрь 1890 года провел в игорных домах Монако, где ему очень везло. Его постоянно сопровождали отставной поручик Казимир Дроецкий и 17-летняя полячка Зося. Его часто видели на художественных выставках, в литературных салонах

Донесения Мануйлова в Департамент полиции изобилуют именами, точными адресами, подтверждаются приложением различных документов, писем, записок, визитных карточек, копий.

Мануйлов не принадлежал к числу тех агентов, которые вели себя тихо; его всегда сопровождали громкие скандалы.

«Из агентурных сведений из Рима, от 4 сентября 1901 г., усматривается, что на собрании русских и польских социал-демократов было решено сделать дипломатическому агенту при римской курии Мануйлову, шпиону и начальнику заграничной полицейской агентуры, публичный по всей Европе скандал посредством издания о нем особой книги».

В первой половине 1904 года в Департамент полиции поступил из Рима ряд жалоб двух агентов Мануйлова, Семанюка и Котовича, на неаккуратный расчет с ними Мануйлова, будто бы делавшего за границей массу долгов и производившего «гнусности»; жалобщики угрожали разоблачениями в печати и парламенте относительно деятельности русской политической полиции в Италии.

«В это же время в Риме возникла оживленная газетная полемика по поводу деятельности тайной полиции в Риме По этому поводу министерство иностранных дел высказало пожелание, чтобы впредь функции агента по духовным делам при императорской миссии в Ватикане и заведование русской тайной полицией в Риме не совмещались бы в одном лице Мануйлова. По этому поводу Департамент полиции ответил министерству, что вся газетная полемика возникла на почве ложных сообщений в прессу, сделанных Котовичем и Семанюком, и что все нападки прессы лишены оснований, ибо Мануйлов никаких действий по розыску в Риме не предпринимал и никаких поручений в этом смысле не получал и даже проживает уже два года в Париже».

Департамент на этот раз солгал, ибо Мануйлов как раз, помимо духовной функции, выполнял и политическую. О Мануйлове писали все итальянские газеты, и он действительно должен был бежать из Рима. Иван Федорович возвел в практику не доплачивать состоявшим у него на службе шпионам и агентам. Обманутые им агенты – немцы, французы, итальянцы, голландцы и т. д. – обличали его в прессе, жаловались в суд, обращались в департамент и к министру, пытались расправиться с ним. Но Мануйлов был неисправим.

В ноябре 1902 года в римской судебной хронике появилось сообщение, которое в обществе связывали с именем Мануйлова. Это дело об убийстве русской подданной молодой полячки Зоей Ольшевской на почве ревности 27-летним поручиком Казимиром Дроецким, которому покровительствовал Мануйлов.

Возникшие в Италии обстоятельства принудили Мануйлова покинуть страну, но нисколько не повредили его карьере, наоборот, ему стали давать очень деликатные поручения.

В августе 1903 года министр внутренних дел В К. Плеве санкционировал командировку Мануйлова в Париж на полгода для установления ближайших сношений с иностранными журналистами. В деньгах Мануйлов не нуждался, его труд щедро оплачивался. Он много писал в «Новое время» и «Вечернее время»

В Париже Иван Федорович жил на широкую ногу. Он регулярно посещал казино. Его часто видели в обществе высокой стройной блондинки. Мануйлов много путешествовал по Франции, знакомился с ее старинными городами, увлекался архитектурой, приобретал в салонах картины французских художников

Русско-японская война поставила перед Мануйловым новые задачи. Военный шпионаж, да еще в период войны – деятельность не только трудная, но и опасная. В справке Департамента полиции от 2 декабря 1904 года сообщалось "С начала военных действий против нашего отечества Мануйловым была учреждена непосредственная внутренняя агентура при японских миссиях в Гааге, Лондоне и Париже, с отпуском ему на сие 15 820 рублей; благодаря сему представилось возможным, наблюдая за корреспонденцией миссий, получить должное освещение настроений и намерений нашего врага; кроме того, Мануйлову удалось получить часть японского дипломатического шифра и осведомляться таким образом о содержании всех японских дипломатических сношений. Этим путем были получены указания на замысел Японии причинить повреждения судам Второй эскадры на пути следования на Восток. По возвращении в Россию Мануйлов получил от департамента поручение организовать специальное отделение розыска по международному шпионству и наблюдению за прибывающими в столицу представителями некоторых держав, сочувствующих Японии. Энергичная деятельность Мануйлова дала вскоре же осведомленность в отношении английского, китайского и шведского представителей, причем Мануйлов даже сумел проникнуть в тайну их дипломатических сношений, а равно организовал агентуру при турецком посольстве

В октябре 1904 года, ввиду полученных указаний, что Вена, Стокгольм и Антверпен являются центрами японской военно-разведочной организации, департаментом было признано полезным учредить через посредство Мануйлова в этих городах наблюдение, на что Мануйлову и было отпущено первоначально 770 франков, а затем 800 франков и, наконец, ежемесячно по 5550 франков".

Деятельность Мануйлова была высоко оценена русским правительством За особые заслуги перед Россией он был награжден орденом Святого Владимира 2-й степени, а в 1905 году – испанским орденом Изабеллы Католической.

Известно, что любимыми героями Ивана Федоровича были д'Артаньян и три его друга, а любимый девиз – «Цель оправдывает средства» Этот девиз, по свидетельству журналиста П. Павлова, был выгравирован на медной пластинке чернильного прибора, сопровождавшего его во всех переездах.

Вот один из любопытных памфлетов, хранящихся в личном деле Мануйлова

«Во время борьбы за власть Плеве и Витте Мануйлову было поручено раздобыть документы, уличающие Витте в неблагонадежности Князь Мещерский, игравший тогда заметную роль в высших сферах, ввел Мануйлова к Витте Здесь Мануйлов каким-то путем выяснил, что нужные документы хранятся у одного из бывших секретарей Витте. Поместившись в номере гостиницы "Бельвю", смежном с номером, занятым этим секретарем, его агент при помощи подобранных ключей проникает в номер секретаря, вскрывает его письменный стол и снимает нужные копии с бумаг. Все это было сделано ловко, бесшумно, результатом чего явилось увольнение Витте от должности министра финансов. На организацию кражи документов у Витте Мануйлову была отпущена Плеве крупная сумма денег, но Мануйлов потребовал увеличить эту сумму "на непредвиденные расходы", что привело Плеве в бешенство».

1905 год был самым удачным, самым счастливым в жизни Мануйлова. У него все получалось. Новый год он встретил в Санкт-Петербурге на балу у Елисеевых; много танцевал и увез с собой маленькую балерину Мариинского театра Булатову, сыгравшую впоследствии в его жизни роковую роль. Сразу после Рождества, уже в Париже, он снял особняк для очаровательной 18-летней Катрин Изельман, учащейся Высших женских курсов

Финансовое положение Мануйлова тоже было надежным. Его доход превышал 50 тысяч рублей в год Ему высылали значительные суммы Департамент полиции, Главное артиллерийское управление за сведения о современном вооружении европейских стран, Адмиралтейство за услуги Балтийскому флоту..

В основном капитал он хранил в банках и тратил лишь на собственное содержание, на женщин, на предметы роскоши и картины. В его доме на Большой Морской была ампирная мебель, скульптура, коллекция фарфора.

В 1905 году руководителем розыскного отделения департамента стал старый знакомый Мануйлова Рачковский, который вместе с начальником секретного отделения департамента полиции Гартингом основательно занялись Мануйловым. Они пришли к выводу, что сведения Мануйлова не стоят тех денег, которые он получал. 24 июня 1905 года Гартинг представил в министерство внутренних дел доклад о Мануйлове, заканчивавшийся словами– «Принимая во внимание, что сведения г-на Мануйлова не дают никакого материала секретному отделению, между тем как содержание его в Париже вызывает для департамента весьма значительный расход, имею честь представить на усмотрение Вашего превосходительства вопрос о немедленном прекращении г-ном Мануйловым исполнения порученных ему обязанностей и отозвания его из Парижа, с откомандированием его от Департамента полиции, однако продолжать выдачу ему личного содержания до 1 января 1906 года».

Рачковский праздновал победу. Мануйлову был нанесен жестокий удар. Но еще большие неприятности его ждали впереди

26 декабря 1905 года министр внутренних дел П.Н. Дурново назначил Мануйлову жалование из секретных сумм в размере 7200 рублей ввиду возложенного на него С.Ю. Витте поручения. Мануйлову предстояло встретиться с Гапоном, одним из вдохновителей рабочих забастовок, и уговорить его выехать за границу. Ивану Федоровичу после долгих бесед удалось склонить Гапона к отъезду. Однако далее началась эпопея с 30 тысячами. Мануйлова стали подозревать в присвоении денег, переданных ему для внесения через Гапона в кассу рабочих организаций. Сам же Иван Федорович говорил, что его просто «подставили» Так или иначе Мануйлов был уволен с государственной службы, причем без права занимать в дальнейшем официальную должность

Первые дни 1906 года 6н провел с очаровательной Булатовой. В Рождество встретил неотразимую француженку Анни Дюзель, которой когда-то дал рекомендательные письма в Петербург. Вскоре она переехала в его двухэтажный Дом в Дубках.

Между тем дела авантюриста шли из рук вон плохо. Пытаясь найти выход Из создавшегося положения, Мануйлов метался между Москвой, Петербургом и Парижем, принимая сомнительные предложения. 12 апреля 1906 года Булатова сообщила ему, что ждет ребенка. Положение Мануйлова с каждым днем становилось все опаснее. Балерина была дочерью полковника А.С. Булатова и имела в Санкт-Петербурге надежную защиту

Мануйлов отправил ее в Дубки, где жила Дюзель. Булатова была приветливой, и Анни стала поверять ей свои сокровенные тайны.

28 мая Мануйлова вызвали в Дубки в связи с убийством Анни Дюзель. Вскрытие показало, что она была отравлена, однако следствие удалось прекратить. В протоколе было написано, что смерть наступила в результате несчастного случая.

Гартинг продолжал расследовать деятельность Мануйлова. Он встречался с его агентами, изучал документы. Выяснилось, что многие агенты не получили обещанного вознаграждения.

В департаментской справке о жизни Мануйлова после увольнения говорилось: «Проживая в Санкт-Петербурге, Мануйлов распространял слухи, что благодаря занимаемому им в министерстве внутренних дел служебному положению и обширным его связям с разными высокопоставленными лицами, он имеет возможность устраивать разные дела во всех ведомствах, в частности, и в Департаменте полиции. Таким словам Мануйлова многие верили, так как он жил весьма богато, вел крупную игру в клубах и проживал, судя по некоторым указаниям, не менее 30 000 рублей в год».

Наконец в январе 1910 года департамент полиции получил сообщение, что Мануйлов продал революционеру Бурцеву разоблачительные документы за 150 000 франков и получил задаток 20 000 франков.

В ночь на 17 января 1910 года у Мануйлова был произведен обыск, наделавший много шума в обществе. Мануйлов старался придать обыску характер сенсационности, заявив, что в обыске участвовали несколько десятков человек и был оцеплен весь квартал. Он выставлял себя «жертвой политического произвола».

Весть об обыске быстро разлетелась по Западной Европе. В Париже это встревожило французскую тайную полицию, поставлявшую Мануйлову секретные сведения.

В представлении вице-директора департамента полиции С.Е. Виссарионо-ва, в частности, говорилось: "Преступная деятельность И.Ф. Манасевича-Мануйлова охватывает период с 1907 года, т. е. по увольнении с государственной службы.

С помощью услуг особых агентов (Радионова, Минца и Симоняна) он распространял в определенных деловых кругах сведения о себе, как о человеке, занимающем высокое служебное положение и обладающем большим вниманием и связями, позволяющими за деньги улаживать различные сложные дела в Департаменте полиции и других государственных учреждениях.

В просителях не было недостатка.

Вид богато обставленной приемной, располагающая к доверию внешность самого И.Ф. Манасевича-Мануйлова, телефон, официальные бланки – все это не вызывало у просителей и тени сомнений.

Цена услуг колебалась от 500 рублей до 15 тысяч рублей.

Установлено и доказано совершение шести сделок подобного рода, на которых в четырех Мануйлову удалось добиться обещанного результата. Дача взяток Мануйловым каким-либо должностным лицам следствием не установлена"

В этом донесении использована двойная фамилия Манасевич-Мануйлов. Это Гартинг предположил, что Иван был сыном Федора Манасевича, купца 1-й гильдии, в доме которого воспитывался. Эта версия подкрепляется завещанием Манасевича в пользу Ивана Федоровича.

Однако дело Мануйлова не было доведено до суда. Процесс мог бросить тень как на Департамент полиции, так и на правительство России.

Получив урок, Мануйлов уже осенью 1911 года вновь жил весело и беспечно; играл на скачках, регулярно посещал балы, пускался в новые приключения.

…В начале века в определенных кругах Москвы и Петербурга был весьма популярен жандармский полковник А.К. Массакуди, представитель одного из богатейших домов России. Семья Массакуди благоденствовала в своем родовом гнезде на стыке Азовского и Черного моря, когда младший брат полковника, член Керченского Союза русского народа, в одной из акций по разгрому евреев переусердствовал и убил человека.

Массакуди вышел на Манасевича, который, хотя и не сразу взялся уладить дело, выдвинул условия: 15 000 рублей и 3000 аванса. Ударили по рукам. Аванс был выплачен, а вскоре Мануйлов получил все 15 000 рублей, хотя по-прежнему ничего не предпринимал. У него был тонкий расчет. Если бы Массакуди прекратил выплаты, то потерял бы всякую надежду на благоприятный исход дела и, следовательно, согласился бы с утратой уже выплаченных сумм. К тому же Мануйлов в крайнем случае мог устроить шумиху в прессе, учитывая его связи с журналистами и издателями. И полковник продолжал давать деньги. Так могло продолжаться сколь угодно долго, но А.К. Массакуди спасла его жена, усилиями которой младший брат был освобожден. Жандармский полковник пытался вернуть хотя бы часть своих денег, но без успеха. Манусевич на его изобличения отозвался фразой: «Совершенно не могу понять, откуда у него против меня такая злоба».

Мануйлова любили в высшем свете, его принимали и даже уважали. Французский посланник Жорж-Морис Палеолог говорил о нем: «Мануйлов – субъект интересный, ум у него быстрый и изворотливый; он любитель широко пожить, жуир и ценитель предметов искусства; совести у него нет и следа. Он в одно и то же время и шпион, и шулер, и подделыватель, и развратник – странная смесь Панурга, Жиль Блаза, Казаковы, Роберта Макэра и Видока. А в общем – милейший человек».

Лето 1913 года он провел с Булатовой на побережье Черного моря, осенью возвратился в Санкт-Петербург.

Новый, 1914 год Иван Федорович Мануйлов по традиции встречал у Елисеева. Он был спокоен и весел, как всегда, много танцевал. Но благополучие Мануйлова было лишь внешним. Он был полный банкрот.

В начале войны газета «Новое время» пыталась выступать против влияния Распутина, и одним из первых, и весьма зубастых, застрельщиков в этом отношении был Мануйлов, работавший в этом направлении, конечно, не из личных чувств и настроений и даже, может быть, и не из-за одного только гонорара, а главным образом потому, что такова была позиция генерала Е.В. Богдановича и его кружка, с помощью которого Мануйлов рассчитывал поправить свои дела. Однако он вскоре понял, что поставил не на того. К тому же поступило распоряжение Н.А Маклакова прекратить всякие выступления Мануйлова в прессе против Распутина.

Директором Департамента полиции, а затем и товарищем министра внутренних дел назначили С.П. Белецкого, бывшего губернатора, а министром внутренних дел – А.Н. Хвостова, камергера, орловского губернатора, члена Государственной Думы.

В обстановке взаимного недоверия оба нуждались в надежном информаторе в окружении Распутина. Хвостов и Белецкий независимо друг от друга пришли к мнению, что такая роль посильна только Мануйлову.

13 декабря 1914 года Мануйлов встретился с Распутиным, а через несколько дней стал для него своим человеком. Мануйлов быстро разобрался в интригах Хвостова и Белецкого и убедил каждого в своей исключительной необходимости.

Используя свое новое положение и возникшую ситуацию, Мануйлов торопился поправить свои финансовые дела. Ему удалось в кратчайший срок рассчитаться с кредиторами. Он выкупил из залога за 100 тысяч рублей некогда принадлежавшую ему известную в Петербурге шкатулку.

На банковских счетах у него скопилось почти полмиллиона рублей. Он работал, прежде всего, как коммерческий агент Распутина, затем действовал совершенно самостоятельно, по своему положению председателя совета министров и министра сначала внутренних, а затем и иностранных дел Б.В. Штюрмера, и, наконец, трудился «во имя спасения отечества» – как лицо, весьма и весьма прикосновенное к следственной комиссии генерала Н.С. Батюшина, он наблюдал за валютными операциями всех банков. Во время войны такая миссия имела особо важное значение..

Мануйлов подарил Булатовой дом с башенкой, где-то за Муринским ручьем, но гордая Булатова сожгла его и демонстративно переехала в дом, снятый для нее давним другом Мануйлова.

Мануйлов «работал» по два часа в день, перед обедом, с 13 до 15 часов; принимал посетителей, готовил бумаги. Остальное время отдыхал или развлекался. Принимая у просителя деньги или чек, он всегда говорил: «Надеюсь, не последние».

Возможности Ивана Федоровича расширились, и он вовсю использовал их. Совместно с Распутиным ему удалось освободить попавшего в трудное положение банкира Рубинштейна (за гонорар в сто с лишним тысяч) от судебного разбирательства.

Но в конце августа 1916 года Мануйлова совершенно неожиданно арестовали. Дело из охранки сразу же было передано судебно-следственным властям. Мануйлов, правда, по болезни, скоро был освобожден, но и болезнь не мешала ему «блистать столь же очаровательно», как и раньше, и предупреждать, что лица, осмелившиеся поднять на него руку, тотчас же полетят со своих постов.

И действительно, 15 сентября лишился места генерал Климович, затем столь же неожиданно последовал за ним и министр внутренних дел Хвостов. Споткнулся, наконец, на деле Мануйлова и преемник Хвостова по ведомству юстиции Макаров…

Дело все же было рассмотрено санкт-петербургским окружным судом

Для того чтобы Манасевичу-Мануйлову не удалось уйти от наказания, обвинительный акт начинался незначительным, но бесспорным мошенничеством его, извлеченным из архивов следствия – эпизодом с сыном судебного пристава П.Ф. Плоткиным, в котором, помимо Мануйлова, участвовал его «секретарь» М.Д. Райхер.

Райхер и Мануйлов уверили Плоткина в том, что Мануйлов занимает должность начальника столичного охранного отделения и может предоставить Плоткину службу в охране. Под этим предлогом они получили от Плоткина 500 рублей, но должности ему не предоставили.

После этого вступления суть дела в обвинительном акте представлялась в следующем виде:

"В июле 1916 г. товарищ директора Московского Соединенного банка прапорщик И.С. Хвостов (получивший эту должность незадолго до того в приданое за своей женой – дочерью председателя правления того же банка графа В.С. Татищева) задумал поместить в парижских газетах статью в форме газетного интервью со своим тестем о положении русской торговли и промышленности в годы войны и о желательности того, чтобы центральная администрация более интенсивно пополнялась людьми опыта и практики.

С этой целью он решил обратиться к знакомому ему ранее в качестве журналиста Манасевичу-Мануйлову и просить его посодействовать появлению этой статьи во французской газете «Тетрз».

И.С. Хвостов посетил Мануйлова, беседовал с ним на эту тему, и последний обещал свое содействие, прося поскорее доставить ему текст статьи, чтобы он мог просмотреть ее и отослать в Париж своему приятелю из редакции «Тетрх».

Ни о каких расходах и платежах за хлопоты по напечатанию этой статьи, по утверждению И.С. Хвостова, не было и речи, и вообще он был уверен, что и не могло быть, так как-де ясно, что Мануйлов должен был удовлетвориться построчным гонораром, который, мол, выплатит парижская газета.

Когда статья на французском языке была состряпана, Хвостов собственноручно доставил ее Мануйлову, специально для этого приехав 31 июля из Москвы в Петербург.

Мельком взглянув на статью и оставляя рукопись у себя, Манасевич-Ма-нуйлов вместе с тем предупредил И.С. Хвостова, что с напечатанием статьи некоторое время придется обождать, так как против ряда банков, а в том числе и против Соединенного, в особой комиссии под председательством ген. Батюшина возбуждено дело по расследованию неправильных их действий в связи со спекуляцией.

При этом Мануйлов «дал понять» И.С. Хвостову, что он свой человек в батюшинской комиссии, и пообещал и впредь не оставлять его информацией по всем перипетиям дела. Однако в этот приезд И.С. Хвостов Мануйлова больше не видал и ничего больше от него не узнал.

Вернувшись в Москву, И.С. Хвостов о своем разговоре с Мануйловым доложил правлению банка, и последнее к 11 августа вновь командировало его в Петербург для связи с Мануйловым.

Приехав в Петербург, он в тот же день был у Мануйлова, и последний на этот раз заявил, что положение Соединенного банка весьма серьезно и что вообще за последние дни гонения против банковских заправил весьма обострились. Так, например, серьезнее дело возбуждено против члена совета частного Коммерческого банка М. Шкаффа, который был допрошен комиссией генерала Батюшина, а затем арестован и выслан из столицы. Причем мимоходом Мануйлов добавил, что в показаниях Шкаффа было много такого, что весьма компрометирует Соединенный банк.

«Теперь очередь за этим банком! – многозначительно кинул Мануйлов. – А ведь вы знаете, что в настоящее время властям обыск произвести или арест – что папироску выкурить. Я, правда, прекратить это дело теперь уже не мог бы, но дать ему то или иное направление мне, пожалуй, и удалось бы. Вот и решайте, что для вас лучше: обыск, арест или же вызов представителя банка Для собеседования частным образом».

А когда Хвостов заявил, что по делам банка обыск для него был бы губительным и что в данном положении вещей вызов для беседы представителя банка, и притом с наименьшей оглаской, был бы наиболее желательным выходом из положения, Мануйлов, для более подробной беседы по этому поводу, пригласил И.С. Хвостова зайти к нему вечерком – с тем, что он принесет к этому времени из комиссии показания Шкаффа, причем тогда же можно будет условиться и относительно вознаграждения Мануйлову за хлопоты.

Однако выйдя от Мануйлова и пройдя на Невский, И.С. Хвостов, к величайшему своему изумлению, встретил спокойно прогуливавшегося по улице М. Шкаффа. Из разговора с ним И.С. Хвостов убедился, что Шкаффа не только никуда не высылали, но и в комиссии не допрашивали, а следовательно, там не может быть и неблагоприятных для Соединенного банка данных, якобы сообщенных Шкаффом Батюшину.

Это обстоятельство навело И.С. Хвостова на предположение, не шантажирует ли его Манасевич-Мануйлов с какой-то личной целью, и потому, будучи знаком с директором Департамента полиции генералом Климовичем, Хвостов немедленно отправился к нему и сообщил о всех своих переговорах с Мануйловым.

По совету Климовича, «имевшего, добавляет обвинительный акт, сведения И о других неблагоприятных проступках Мануйлова, носивших также шантажный характер», Хвостов отправился к последнему в тот же вечер, как и было условлено.

Мануйлов встретил его успокаивающе: «Ну, ничего. Все можно устроить!»

А на вопрос И.С. Хвостова, где же показания Шкаффа и в чем они заключаются, Мануйлов не менее успокоительно ответил: «Пустяки, я даже не взял дела с собой. Опасности нет, и все может быть улажено!»

Когда же И.С. Хвостов спросил Мануйлова, во что же он оценивает свое содействие благополучному разрешению дела, тот объявил размер гонорара в 25 тысяч рублей, присовокупив, что часть этих денег он должен будет отдать другим членам комиссии, так как: «Всем хочется денет, да жжется!»

Тут же Мануйлов заметил, что если бы председатель правления Соединенного банка граф Татищев пожелал сам приехать в Петроград и познакомиться через него с членами комиссии, то он мог бы устроить для них хороший завтрак и во время «дружеской» беседы предложить им участие в какой-нибудь финансовой комбинации, что, конечно, будет стоить банку еще 25, но это совершенно застрахует от всяких неожиданностей.

«Я ведь тоже заседаю в комиссии, – закончил Манасевич-Мануйлов, – все рассматривается при мне… И я провожу все, что мне желательно. Поэтому, если зайдет речь о Соединенном банке, то я обязуюсь затушить дело, и все обойдется даже без вызова».

Поблагодарив за обещание, И.С. Хвостов заявил, что без предварительного согласия правления банка он не может произвести выдачу столь крупной суммы и что поэтому он вынужден просить Мануйлова отложить дело до возвращения его из Москвы, куда он срочно выедет для доклада.

«Только, пожалуйста, чтобы без протоколов!» – проводил его Мануйлов.

От Мануйлова И.С. Хвостов проехал обратно к ген. Климовичу, рассказал ему о своем визите, и Климович посоветовал ему дать Мануйлову завершить шантаж, с каковой целью притворно согласиться на его условия и вручить ему 25 тыс. руб., предварительно записав номера кредитных билетов.

На следующий день И.С. Хвостов выехал в Москву с докладом и подробно изложил правлению как весь ход переговоров с Мануйловым, так и план уловления Мануйлова, предложенный ген. Климовичем. Правление тотчас же пошло навстречу этому плану и ассигновало в распоряжение И.С. Хвостова требуемую сумму, дав ему от имени банка уполномочие и на возбуждение против Мануйлова уголовного преследования.

На такое быстрое и единогласное решение правления повлияло и следующее странное обстоятельство. Как раз в день заседания правления к председателю его явился некий московский 1-й гильдии купец Шик и предъявил визитную карточку Мануйлова с рекомендательной на ней надписью и просьбой оказать предъявителю содействие в его «справедливом деле».

«Справедливое дело» заключалось в предложении Шика банку приобрести за крупную сумму при его посредстве большое лесное имение, причем размеры сделки были таковы, что законный куртаж, который выпадал бы на долю Шика, был бы равен 140 тыс. руб.

Граф Татищев ответил, что это дело требует предварительного ознакомления; нельзя же его решать сразу.

Тогда Шик воскликнул: «Но ведь это просит Мануйлов!»

Появление Шика и домогательства его были истолкованы правлением банка как один из эпизодов начатого Мануйловым длительного шантажирования банка, и поэтому решение было немедленно положить конец предпринятому Мануйловым походу путем обращения к властям.

Утром 18 августа И.С. Хвостов снова приехал в Петроград и, по указанию ген. Климовича, написал заявление начальнику Петроградского военного округа с изложением обстоятельств дела.

На следующий день, предварительно переговорив по телефону с Мануйловым и условившись с ним о месте встречи на квартире последнего, в д. № 47 по ул. Жуковского, Хвостов предупредил полицию и военные власти о месте свидания, послав им список номеров тех кредитных билетов, которые он предполагал передать Мануйлову.

В назначенный час И.С. Хвостов приехал к нему и вручил пакет с 25 000 руб.

«Вчера в комиссии, – сказал при этом Мануйлов И.С. Хвостову, – поднимался вопрос о Соединенном банке, и, благодаря моим настроениям, дело ликвидировано: решено ограничиться одним выговором, причем мне удалось устроить так, что и выговор будет объявлен не гр. Татищеву, а вам. Вы получите телеграмму с вызовом в комиссию, явитесь туда, и там официально вам будет объявлен выговор двумя членами комиссии: мною и еще одним!»

Выслушав это, И.С. Хвостов еще раз поблагодарил И. Ф. Мануйлова, горячо пожал ему руку и ушел, а вслед за ним вышел, направляясь в редакцию, и сам Мануйлов, причем его сопровождал секретарь митрополита Питирима И.З. Осипенко, во время визита И.С. Хвостова пребывавший, очевидно, где-нибудь во внутренних комнатах. У подъезда оба они были остановлены полицией и жандармами, которые вернули их обратно в квартиру и произвели у Мануйлова обыск, обнаружив у него в кармане брюк те самые 25 тыс. руб., что были только что вручены ему Хвостовым.

По словам жандармов, И.Ф. Мануйлов сразу же сказал, что деньги эти получены им от Хвостова, причем заявил, что назначением их было поднятие кампании в пользу реабилитации дяди И.С. Хвостова – б. министра в. н. д. А.Н. Хвостова. К концу обыска Мануйлов заявил, что в конце концов ему вовсе незачем скрывать истинное значение найденных у него 25 тыс. руб.; получены они, мол, им от И С. Хвостова на ведение в заграничной прессе кампании в пользу проведения на пост министра финансов или торговли тестя И.С. Хвостова, председателя правления Соединенного банка гр Татищева

В доказательство этого Мануйлов предъявил лежавшую тут же у него на бюро; французскую статью, действительно агитировавшую за это и, по словам Мануйлова, переданную ему И С. Хвостовым для напечатания в газете «Тептрз» одновременно с деньгами.

Следователем были допрошены, между прочим, сам ген Батюшин и члены его комиссии полк. Резанов и прапорщик Логвинский, которые показали, что Мануйлов действительно был сотрудником комиссии в качестве «осведомителя», но членом ее не состоял и в заседаниях никогда не участвовал. Удостоверили они и то, что в то время никакого дела по обследованию деятельности Соединенного банка в комиссии не возбуждалось".

Вышеизложенное, говоря словами обвинительного акта, дало основания к привлечению Мануйлова к следствию по делу об «обманном похищении денег у товарища директора Соединенного банка И.С Хвостова».

Присяжные заседатели признали Манасевича-Мануйлова виновным во всех предъявленных ему обвинениях полностью, а суд на основании этого вердикта приговорил его к полутора годам арестантских отделений с лишением всех особых прав и преимуществ.

Революция освободила Мануйлова из тюрьмы, и он с горькой иронией порой отмечал эту курьезную ситуацию.

Выйдя на свободу, Иван Федорович стал улаживать свои личные дела. Он пытался отослать из России свою супругу Н. Даренговскую, но она отказалась уехать одна. Временное правительство вновь арестовало Мануйлова, но вскоре отпустило.

Теперь Мануйлов пытался уговорить Булатову выехать за границу. Но экс-балерина больше не верила ему.

Мануйлова снова взяли под стражу, на этот раз большевики, и снова ему удалось выйти на свободу. Он снова умолял Булатову уехать вместе с ним, но она была непреклонна.

Революционер Бурцев, которому Иван Федорович продавал когда-то документы, уговорил Мануйлова ради спасения собственной жизни поскорее уехать, а Булатова, мол, одумается Павлов и Бецкий в своей книге «Русский Рокамболь» так описывают его неудавшийся побег из России.

"В одно серенькое утро на станцию Белоостров прибыл поездом из Петрограда солидный гражданин иностранного типа; бумаги его, предъявленные в {пропускной пункт, оказались в полном порядке, и перед иностранцем уже готова была раскрыться граница, как один из членов пограничной комиссии, матрос, в свое время несший караул в Петропавловской крепости, неожиданно обратился к иностранцу с вопросом, не сидел ли он в этой крепости.

Иностранец протестовал.

«А не будете ли вы, часом, гражданин Манасевич-Мануйлов?» – продолжался допрос

Последовал еще более резкий протест, но иностранца попросили с переходом границы несколько обождать.

Еще через несколько часов очередной поезд доставил на ст. Белоостров двух каких-то женщин.

«Не волнуйтесь, гражданки! Вам сейчас же все объяснят!» – успокаивал их сопровождавший конвоир

Женщины эти были – многолетняя подруга Мануйлова артистка Д. и ее горничная

И не успели их ввести в помещение, где ожидал иностранец, как с уст изумленной Д-ой сорвалось предательское. «Ваничка!.»

И Ф Мануйлов был расстрелян у самой границы. Встретил смерть он абсолютно спокойно и в последние минуты роздал своим конвоирам «на память о Мануйлове» все мелкие безделушки, бывшие при нем". От последней папиросы он отказался…

Григорий Ефимович Распутин (1872 – 1916)

Настоящая фамилия – Новых. Крестьянин Тобольской губернии, получивший известность «прорицаниями»и «исцелениями». Оказывая помощь больному гемофилией наследнику престола, приобрел неограниченное доверие императрицы Александры Федоровны и императора Николая II. Был убит заговорщиками, считавшими влияние Распутина гибельным для монархии.

Появившийся впервые в 1905 году в нескольких гостиных, принадлежавших особам высшего света Санкт-Петербурга, Григорий Распутин в свои 30 лет был широкоплечим, мускулистым, среднего роста мужчиной. Одевался он просто, в свободные крестьянские рубахи и мешковатые штаны, заправленные в тяжелые, грубые сапоги. Волосы были длинные и сальные. Разделенные прямым пробором пополам, они ниспадали тонкими прядями по плечам.

Женщины, находившие его отвратительным, позже обнаружили, что это отвращение является новым, волнующим ощущением, что этот грубый, резко пахнущий крестьянин соблазнительно отличается от чрезмерно надушенных и напомаженных офицеров и кавалеров высшего общества. Другие, менее чувствительные, заключали, что его вульгарная внешность была несомненным знаком духовности. Не будь он святым, говорили они себе, этот нечесаный мужик никогда бы не появился среди нас.

Было трудно устоять перед силой твердого пристального взгляда Распутина. Мужчины и женщины, встречавшиеся с ним из любопытства, оказывались зачарованными и плененными его мерцающими глазами и настойчивой таинственной волей.

Взгляд Распутина действовал не только на возбудимых женщин, но и на министров царского правительства. По просьбе императрицы он просил аудиенции и был принят двумя председателями Совета министров России – Петром Столыпиным и Владимиром Коковцовым.

Столыпин позже описал визит Распутина своему приятелю Михаилу Родзянко, председателю Думы: «Он (Распутин) бегал по мне своими белесоватыми глазами и произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из Священного писания, как-то необычно разводил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидящей напротив меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он производил довольно сильное, правда отталкивающее, впечатление. Я собрал свою волю в кулак…»

Такая же сцена повторилась с преемником Столыпина Коковцовым. Оба после этих встреч были убеждены, что они преодолели чары этого сибирского мужика. На самом деле оба просто предопределили свои политические судьбы. Встречи были подготовлены женой Николая II Александрой, и, таким образом, Распутину была предоставлена возможность оценить обоих премьер-министров. По окончании этих встреч он сообщал императрице, что эти люди неугодны Богу.

Распутин появился в Санкт-Петербурге как «старец» – божий человек, живущий в бедности, в уединении, как аскет, выражавший готовность стать вожаком других душ в моменты страданий и ударов судьбы. Однако Распутин был лжестарцем. Большинство старцев были безгрешными людьми, оставившими все соблазны и блага мира. Распутин был молод, женат, имел троих детей, позже его могущественные друзья приобрели ему огромный дом в его деревне. Но он овладел некоторыми театральными атрибутами святости. Помимо горящих глаз, он имел плавную речь. Он знал Писание, глубокий сильный голос делал его неотразимым проповедником. Кроме того, он вдоль и поперек исколесил Россию и дважды кающимся грешником ходил до Святой земли. Он говорил, что много грешил, но был прощен и направлен Богом на благие деяния.

Григорий Ефимович Распутин, сын крестьянина, служившего когда-то кучером на почте, родился, вероятно, в 1872 году (называются и другие даты) в селе Покровское, что на реке Туре в Западной Сибири В 33 года он впервые встретился с царской семьей, в 44 – его не стало.

Рассказывали, что еще мальчиком Григорий раскрыл в себе поразительный дар прорицателя. Он лежал в постели с лихорадкой, когда толпа крестьян пришла к нему в дом, чтобы выяснить, кто украл лошадь. Григорий поднялся с постели, говорится в этой легенде, и указал пальцем на вора. Оскорбленный крестьянин отрицал это, и Григория побили. Той ночью, однако, двое недоверчивых крестьян последовали за подозреваемым и увидели, как тот выводил лошадь из своего сарая в лесу. Григорий приобрел репутацию местного пророка, серьезный успех для мальчика двенадцати лет.

В юности пророк пил, дрался, забавлялся с деревенскими девками. Зарабатывал перевозкой пассажиров и вещей. Хороший рассказчик, уверенный в себе, Григорий добивался любой девушки, которую встречал. Без лишних слов он хватал «жертву» в охапку и начинал расстегивать пуговицы Естественно, он часто получал пинки, был оцарапан и укушен, но полное превосходство в силе приносило ему успех.

В одну из своих поездок Григорий, уже метко окрещенный своими соседями Распутиным, вез путешественника в Верхотурьинский монастырь – место уединения монахов и заточения еретиков-сектантов. Распутин был поражен как теми, так и другими и остался в монастыре на 4 месяца.

Вскоре после возвращения в Покровское Распутин – ему было тогда двадцать лет – женился на белокурой крестьянской девушке, которая была на четыре года старше его. Всю свою жизнь Прасковья прожила в Покровском. Она знала о его увлечении женщинами. «У него на всех хватит», – говорила она. Прасковья родила ему четырех детей: двух сыновей и двух дочерей. Старший сын умер в раннем детстве, другой был умственно отсталым; две девочки, Мария и Варвара, позже приехали жить к отцу и получили образование в Санкт-Петербурге.

Чтобы содержать семью, Распутин занимался сельским хозяйством. Однажды во время пахоты ему почудилось видение, и он решил совершить паломничество. Григорий прошел 2000 миль до монастыря на горе Афон в Греции. Через два года Григорий принес в родную деревню дух тайны и святости. Он начал вовсю молиться и благословлять других крестьян, стоять на коленях у их постелей, молясь за их здоровье. Он бросил пить и соблазнять женщин. Распространился слух, что распутник Григорий Распутин стал человеком Бога. Деревенский священник, встревоженный появлением неожиданного конкурента, заподозрил ересь и стал угрожать расследованием. Распутин покинул деревню и снова начал странствовать.

В Санкт-Петербурге Распутин впервые побывал в 1903 году и прожил там пять месяцев. В столице говорили о нем, как о странном сибирском мужике, который грешил и раскаялся и наделен необыкновенной силой. Он был принят самым знаменитым духовным лицом того времени, отцом Иоанном Кронштадтским. Иоанн был святой личностью, его почитали за силу и действенность его молитв, его собор в Кронштадте был местом паломничества всей России. Он был личным духовником Александра III и находился вместе с семьей у постели умирающего в Ливадии.

В 1905 году Распутин вернулся в Санкт-Петербург, где встретился с престарелым архимандритом Феофаном, инспектором Санкт-Петербургской духовной академии и бывшим духовником императрицы Александры. Как и отец Иоанн, Феофан был поражен несомненным пылом распутинской веры и устроил его встречу с другим видным церковным деятелем, епископом Гермогеном. Ко всем этим священникам и епископам подход у Распутина был один и тот же Он отказывался кланяться им и обращался с ними ласково, с непосредственным добрым юмором, как если бы они были его друзьями и людьми равного социального положения. Он был феноменом, как им казалось, который дан свыше, чтобы способствовать делу церкви, усиливая ее влияние на крестьян. Они принимали его как истинного старца

В дополнение к благословениям церковных иерархов Распутин начал свою жизнь в столице под покровительством двух дам высшего общества, черногорских сестер-княжен, великой княжны Милицы и великой княжны Анастасии. Дочери короля Николая I Черногорского были замужем за кузенами царя Николая II, и обе были увлечены псевдовосточной разновидностью мистицизма, тогда бывшего в моде во многих салонах столицы.

Именно великая княжна Милица привезла Распутина в Царское Село. Знаменательная дата 1 ноября 1905 года (по старому стилю) проставлена над записью в дневнике Николая. «Мы познакомились с божьим человеком Григорием из Тобольской губернии». Через год Николай записал: «Григорий приехал в 6 часов 45 минут. Он видел детей и беседовал с нами до 7 часов 45 минут». Еще позже: «Милица и Стана (великая княжна Анастасия) обедали с нами. Они говорили о Григории целый вечер».

Появление Распутина во дворце не получило широкого общественного резонанса. Его рекомендации со всех сторон были безупречны. Он имел благословение наиболее авторитетных деятелей церкви; отец Иоанн и епископ Феофан советовали императрице поговорить с благочестивым крестьянином.

Однако никто не ожидал, что Распутин будет во дворце столь желанным гостем. Обычно он приходил за час до обеда, когда Алексей играл на полу в своей голубой пижамке, прежде чем лечь в постель. Распутин садился возле мальчика и рассказывал ему истории о путешествиях, приключениях и старые русские сказки. Часто девочки, императрица, да и сам царь заслушивались этими рассказами. Именно в один из таких вечеров осенью 1907 года впервые встретила Распутина великая княжна Ольга Александровна, младшая сестра царя.

Николай и Александра свободно разговаривали с Распутиным. Для царя Распутин был именно таким, каким описала его сестра, «русским мужиком». Однажды, разговаривая с одним офицером охраны, Николай развил свою мысль: «Он (Распутин) просто добрый, религиозный, прямодушный русский человек. Когда тревоги или сомнения одолевают меня, я люблю поговорить с ним и неизменно чувствую себя потом спокойно». Для Александры значение Распутина было намного серьезнее. Постепенно Александра стала приходить к убеждению, что старец – посланник Бога к ней, к ее мужу, к России. Неопровержимым доказательством его божественной миссии было то, что он мог облегчить страдания ее сыну, больному гемофилией.

«Именно болезнь мальчика привела Распутина во дворец, – писал сэр Бернард Пэйрс. – Какова же была природа влияния Распутина на царскую семью? Основой всему этому несомненно было то, что он мог доставить облегчение мальчику, и не было никаких других причин». Прочие очевидцы согласны с этим мнением.

Вероятно, Распутин лечил мальчика, используя свои гипнотический дар, хотя с точки зрения медицины это не так просто. Александра верила, что Распутин способен остановить кровотечение Алексея, думая, что он достигнет этого силой своих молитв. Когда же Алексей начинал выздоравливать, она приписывала это исключительно молитвам «божьего человека».

Успех в Царском Селе обеспечил Распутину и успех в обществе. Вскоре грубые холщовые рубахи сменились шелковыми блузами голубого, ярко-красного, сиреневого и бледно-желтого цветов, некоторые из которых были сшиты и вышиты цветами самой императрицей. Черные бархатные штаны и мягкие сафьяновые сапоги заменили его мужицкий наряд. Простой кожаный ремень на поясе уступил место шелковому шнурку небесно-голубого или малинового цвета с большими мягкими свисающими кистями. Распутин стал носить красивый золотой крест – подарок Александры.

В этих новых нарядах Распутин оказался в центре всеобщего внимания. Когда великую княжну Ольгу Александровну спросили, что ей не нравится в Распутине, она прежде всего назвала «его странность, распущенность и поступки, приводящие в замешательство других». Ольга получила достаточное представление об этом при своей первой встрече с Распутиным в Царском Селе.

Даже приняв новый облик, Распутин остался мужиком. Он гордился тем, что допущен в светские гостиные Входя с улицы с потоком гостей, разодетых в меха и бархат, Распутин вручал лакею свой простой длинный кафтан, неизменную одежду русского крестьянина. В изысканном разговоре Распутин пользовался грубыми непристойными выражениями. Это не были слова, выскочившие неумышленно, наоборот, Распутин пользовался ими намеренно, стараясь произвести шокирующий эффект. Он любил в деталях описывать случки лошадей, которые наблюдал ребенком в Покровском, затем неожиданно поворачивался к красивой женщине в декольте и говорил: «Подойди, моя милая кобылка». Он находил, что общество, как и царская семья, очарованы его рассказами и легендами о Сибири. Его манеры за столом ошеломляли людей. Однако для пресытившегося, манерного, падкого на все новое, общества Распутин был экзотическим развлечением.

Сначала Распутин вел себя осторожно в этом новом для него мире богатых людей. Но вскоре обнаружил, что многие женщины интересуются не столь его духовной, сколько чувственной стороной Распутин реагировал быстро. Его похоть разгоралась, жесты становились возбуждающими, глаза и голос вкрадчиво внушали непристойные мысли. Его первые победы были легкими, последующие еще легче; разговоры о его любовных авантюрах только увеличивали его тайную репутацию. Знатные дамы, жены офицеров, отбывших из столицы по делам службы, актрисы и женщины низших классов искали его общества, новых волнующих ощущений. «У него было столько предложений», – говорил Симанович.

Распутин внушал дамам, что спасение невозможно, пока не искупишь греха, а истинное искупление не может быть достигнуто, пока не совершишь грех. В своем лице Распутин представлял возможности для всех трех стадий: и греха, и искупления, и спасения. «Женщины, – говорил Фюлоп-Миллер, автор нашумевшей книги о Распутине, – находили в Григории Ефимовиче исполнение двух желаний, которые до сих пор казались несовместимыми: религиозного спасения и удовлетворения плотских потребностей… Так как в глазах его последователей Распутин являлся воплощением Бога, половые сношения с ним, в частности, не могли считаться грехом, и такие женщины впервые в жизни находили истинное счастье, не тревожимое угрызениями совести».

Некоторые, удостоенные внимания отца Григория, гордились этим, причем не только дамы, но и их мужья. «Вы уже отдались ему?» – недоверчиво спросил однажды посторонний человек одну из поклонниц Распутина. «Конечно. Я уже была близка с ним, и горда, и счастлива, что так поступила», – как говорят, ответила дама. «Но вы же замужем1 Что скажет ваш муж об этом?» – «Он рассматривает это как великую честь. Если Распутин пожелает женщину, мы все видим в этом благословение и выбор Божий, и наши мужья думают так же». Каждый день несколько поклонниц приходили в квартиру Распутина, сидели в столовой, пили вино или чай, болтали и слушали сентенции святого отца. За столом Распутин гладил руки и волосы женщин, сидевших рядом. Иногда он отставлял стакан с мадерой и брал молодую девушку на колени. Когда он чувствовал вдохновение, то, выбрав какую-нибудь даму, уводил ее в спальню, о которой его обожательницы говорили как о «святая святых». В спальне он успокаивающе шептал ей. «Ты думаешь, я оскверню тебя? Нет, я тебя очищу».

Упоенный успехом, Распутин попытался сблизиться с великой княжной Ольгой. Однажды вечером после обеда Ольга пришла с братом и Александрой в домик Вырубовой «Распутин был там, – писала она, – и, казалось, был очень рад увидеть меня снова И когда хозяйка с Ники и Алике вышли из гостиной на какой-то момент, Распутин встал, положил руки мне на плечи и стал гладить мою руку. Я сразу же отстранилась, не говоря ничего, тотчас же встала и присоединилась к другим…»

Несколько дней спустя Анна Вырубова, красная и всклокоченная, приехала в город, во дворец к Ольге. Она умоляла принять Распутина снова и просила: «О, пожалуйста, он так хочет видеть Вас». «Я отказала очень резко… Прекрасно зная Ники, я видела, что он мирился с этим человеком исключительно по причине помощи, какую тот оказывал Алексею. Это было несомненной истиной».

Не все мужья были снисходительны, не всем дамам нравилась грубость старца. Черногорские княжны Милица и Анастасия закрыли свои двери перед их I бывшим протеже. Муж Анастасии, великий князь Николай, поклялся «никогда не видеть этого дьявола». Обе черногорки даже ездили в Царское Село сообщить императрице об их «ужасном открытии», касавшемся Григория, но Александра приняла их холодно.

Инициатором первого формального расследования деятельности Распутина выступила церковь. После того, как к епископу Феофану на исповедь стали приходить женщины, поддавшиеся влиянию Распутина, он обратился кимператрице. Бывший духовник Александры сообщил ей, что был в страшном заблуждении относительно «святого человека», когда рекомендовал его. Александра послала за старцем и допросила его. Распутин изобразил удивление, невинность и смирение. В результате Феофан, выдающийся теолог, был переведен из Духовной академии епископом в Крым.

Единственная атака, нанесшая некоторый урон авторитету Распутина, последовала от молодого фанатика-монаха по имени Илиодор.

В Распутине Илиодор видел своего союзника. И, когда Феофан впервые привел к нему Распутина, Илиодор приветствовал религиозное усердие, проявляемое старцем. В 1909 году Илиодор пригласил Распутина в обитель недалеко от Царицына. Там, к удивлению Илиодора, старец отвечал на уважение и покорность встречавших их женщин тем, что хватал хорошеньких и целовал их взасос. Из Царицына они поехали в Покровское, на родину Распутина. В поезде Илиодор был обескуражен еще больше, когда Григорий, хвастаясь своим прошлым, открыто хвалился своими сексуальными подвигами, насмехаясь над невинностью Илиодора. Он развязно говорил о своих отношениях с царской семьей. Царь, говорил Распутин, стоял перед ним на коленях и говорил ему: «Григорий, ты Христос». Он хвастался тем, что целовал императрицу в комнатах ее дочерей.

В Покровском Распутин показал Илиодору пачку писем от Александры и ее дочерей. Он даже дал несколько писем Илиодору: «Выбирай любое. Только, оставь письмо цесаревича. Оно у меня только одно». Три года спустя выдержки из этих писем императрицы к Распутину стали появляться в печати. Они стали основными уличающими документами сенсационного обвинения императрицы в любовной связи с Распутиным.

Илиодор и Распутин оставались друзьями еще два года. Монах продолжал убеждать Распутина изменить свое поведение, но продолжал защищать старца, когда другие нападали на него. В 1911 году Распутин попытался соблазнить монахиню, а когда это не удалось – хотел изнасиловать ее.

Услышав об этом, Илиодор пришел в ярость. Вместе с епископом Гермогеном Саратовским он пригласил Распутина к себе и потребовал объяснений

Распутин через несколько дней вернулся во дворец и представил свою интерпретацию случившегося. Вскоре после этого по царскому приказу Гермоген был сослан в монастырь. Илиодору было также приказано уединиться, но он не подчинился. Переезжая с места на место, монах резко критиковал Распутина.

Илиодора схватили и поместили на несколько месяцев в монастырь, откуда он сбежал. Оказавшись на свободе, монах дал свое благословение на образование организации женщин и девушек, большинство из которых пострадало от Распутина, организации, ставившей своей единственной целью кастрацию отца Григория. Одна из женщин, 26-летняя Хиония Гусева, которую Распутин использовал и затем бросил, решила пойти дальше и убить старца. Монах расстегнул ей кофточку и повесил на шею нож на цепи, сказав при этом: «Этим ножом убей Гришку».

Сам же Илиодор, переодевшись женщиной, бежал через границу в Финляндию и начал писать книгу о себе и Распутине. Когда книга была закончена, Илиодор сначала потребовал за нее от императрицы 60 тысяч рублей. Этот шантаж был отвергнут, и тогда бывший монах продал свою рукопись американскому издателю. Позже он признал, что в своей книге «хватил лишку».

«Роковое влияние этого человека (Распутина) было главной причиной гибели тех, кто думал найти в нем свое спасение», – писал Пьер Жильяр.

Еще в 1911 году, встревоженный ростом влияния Распутина во дворце, Столыпин приказал провести расследование и представил результаты царю. Николай прочитал доклад, но ничего не предпринял. Столыпин своей собственной властью приказал Распутину покинуть Санкт-Петербург. Александра протестовала, но Николай отказался отменить приказ премьер-министра. Распутин отправился в паломничество в Иерусалим, в течение которого писал многословные, цветистые и мистические письма императрице. Изгнание Распутина было еще одним примером трагической изоляции и отсутствия понимания жизни царской семьи Конечно, если бы Столыпин знал, какую помощь оказывал Распутин ребенку и матери, он, возможно, не отдал бы такого приказа, однако с политической точки зрения внезапное удаление опасного старца из дворца выглядело решением разумным. Александре представлялось, что Столыпин умышленно разорвал связи, от которых зависела жизнь ее сына, отчего возненавидела премьер-министра.

В 1911 году возмущение старцем было пока предметом частных разговоров. Но через год, когда Коковцов унаследовал пост Столыпина, скандал уже стал достоянием гласности. В Думе явные намеки на «темные силы» у трона стали появляться в речах левых депутатов. Вскоре «вопрос Распутина» стал преобладать на политической сцене.

«Сколь бы это не казалось странным, – писал Коковцов, – но вопрос Распутина стал центральным вопросом непосредственного будущего; он не был снят в течение всей моей службы в качестве Председателя Совета министров». Цензура была упразднена манифестом, и печать начала открыто говорить о Распутине, как о зловещем авантюристе, который контролирует деятельность Синода и пользуется благосклонностью императрицы. Газеты стали печатать обвинения и исповеди жертв Распутина и вопли страдающих матерей. Александр Гучков, лидер октябристов, получил копии писем, имевшихся у Илиодора и приписываемых Александре; он скопировал их и пустил по городу «И хотя они были абсолютно безупречными, все равно это послужило поводом к самым отвратительным комментариям.. – говорил Коковцов – Мы (Коковцов и Макаров, министр внутренних дел) оба полагали, что письма были поддельными и пущены с целью подорвать престиж монарха, но мы ничего не могли поделать… Публика, жадная до любой сенсации, конечно оказывала им весьма горячий прием».

Нападки на Распутина усиливались. Газета «Голос Москвы» сообщала о том, что «Григорий Распутин является коварным заговорщиком против нашей святой церкви, растлителем человеческих душ и тел», а также «о неслыханной терпимости, проявляемой к вышеупомянутому Григорию Распутину высшими сановниками церкви». Николай отдал приказ запретить всякое упоминание о Распутине в печати под страхом штрафа. Но Распутин давал слишком большой тираж издателям, чтобы они испугались денежных санкций; они продолжали публикации, беззаботно платя штрафы. По городу поползли слухи, что императрица и ее фрейлина Анна Вырубова делили постель с мужиком. Говорили, что он приказывал царю стаскивать с себя сапоги и мыть ему ноги, а затем выталкивал Николая из комнаты, чтобы лечь с Александрой. Он якобы изнасиловал всех великих княжен и превратил детскую в гарем, где девочки, помешавшись от любви, боролись за его внимание.

Николай был глубоко оскорблен тем, что имя и честь его жены втоптаны в грязь. «Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен и злобы, – сказал он Коковцову. – Это гнусное дело должно быть прикончено».

Распутин, подобно многим удачливым авантюристам, жил сегодняшним днем. Однако болезнь Алексея привела его в высшее общество России и к трону. И хотя он оставался безразличным к политике, само его поведение приобрело политический смысл. От всех нападок на него министров, депутатов Думы, церковных иерархов и печати он защищался единственным доступным ему путем: воздействуя на императрицу. Распутин приобрел политическое влияние в результате самозащиты.

Александра была его покровителем. Когда министры или епископы обвиняли старца, она мстила им, добиваясь их отставки. Когда Дума обсуждала «вопрос Распутина», а печать кричала о его похождениях, императрица требовала роспуска Думы и жестких Мер в отношении печати. Она возненавидела всех его врагов, поэтому неудивительно, что его враги в ответ возненавидели ее.

Степан Белецкий, директор Департамента полиции, позже писал, что могущество Распутина утвердилось в 1913 году. Симанович говорил, что первые пять лет, с 1906 по 1911 год, были годами приобретения Распутиным могущества, которое он использовал в последующие пять лет, с 1911 по 1916 год. В обеих оценках поворотный пункт указан рядом с 1912 годом, временем, когда цесаревич Алексей едва не умер в Спале.

Вот что там произошло. За Распутиным, приехавшим в свою деревню 17 июня, последовала неизвестная ему Хиония Гусева, агент Илиодора. Гусева подловила старца на деревенской улице, поздоровалась с ним и, когда он повернулся, вонзила ему глубоко в живот нож Илиодора. «Я убила антихриста», – закричала она и затем безуспешно пыталась заколоться Распутин был тяжело ранен, рана в животе открыла внутренности. Его привезли в больницу, где хирург, присланный друзьями из Санкт-Петербурга, сделал операцию. В течение двух недель его жизнь была под угрозой. Затем, благодаря своей огромной физической силе, он стал выздоравливать. Он пролежал в постели до конца лета. Гусева была отдана под суд, объявлена душевнобольной и помещена в сумасшедший дом.

Императрица нуждалась в могущественном союзнике. Распутин был «Божий человек», его репутация сложилась в те решительные моменты, когда его молитвы как по волшебству останавливали кровотечение у цесаревича. Бог предназначил Распутину вести Россию сквозь тяжкие испытания войны. Если она могла доверить ему самое дорогое, чем обладала, – жизнь своего сына, – то почему она не могла доверить ему выбор министров, командующих армиями или управление жизнью всей страны9

Правда, в течение первой военной осени влияние Распутина в Царском Селе было ничтожным. Николай не мог забыть его противодействия войне, которую считал патриотической; императрица была занята с утра до ночи в госпиталях, посвятив себя уходу за ранеными. Однажды Распутин позвонил Анне Вырубовой и попросил о встрече с императрицей. Анна ответила, что та занята и ему лучше подождать несколько дней. Распутин положил телефонную трубку с досадой.

Поздно вечером 15 января 1915 года поезд, везший Анну Вырубову из Царского Села в Петроград, потерпел крушение. Когда Анну нашли и извлекли из-под обломков, положение ее было критическим. В больнице, куда ее доставили, хирург заявил: «Не трогайте ее, она умирает». Николай и Александра пришли к ее постели и безнадежно ждали конца. Распутин узнал о трагедии на следующий день и сразу примчался в больницу. Он провел с Вырубовой гипнотический сеанс, после чего сказал: «Она выздоровеет, но останется калекой».

Точно, как и предсказывал Распутин, Анна поправилась, но с того времени передвигалась только на костылях или в кресле-каталке. Ее преданность Распутину была несомненной. Действуя как посредник, она делала все, чтобы сгладить разногласия между своей госпожой и старцем.

В Александре этот эпизод с новой силой возродил уверенность, что Распутин истинный святой, способный творить чудеса.

Возросшее влияние Распутина при дворе приводило к нему людей из всех слоев общества: банкиров, епископов, офицеров, светских дам, актрис, авантюристов и спекулянтов, крестьянских девиц и старух, приехавших за сотни верст, чтобы просто принять его благословение. Посетители приходили в таком количестве, что многие вынуждены были ждать в очереди на лестнице. Обочина улицы была уставлена автомобилями знатных персон, посещавших Распутина.

Если посетитель нравился Распутину и он решал ему помочь, то он брал перо и безграмотно царапал каракулями несколько слов: «Милай и бисцен-ный друк эта от миня Григорий». Эти клочки бумажек, олицетворявшие близость с самим Распутиным, часто были достаточны для получения поста, продвижения по службе, отсрочки платежа или ручательства за вексель. Некоторые из этих записок, приложенные к прошению, пересылались прямо императрице, которая в свою очередь передавала их царю. Когда Мосолов возглавил дворцовую канцелярию, распутинские записки часто попадали ему на стол. «Все они были составлены на один манер, – писал он, – маленький крестик наверху страницы, затем одна или две строчки, дающие рекомендацию от старца». В конечном счете для экономии времени Распутин составил такие записки впрок. Когда приходили его посетители, он их просто вручал им.

Финансисты и состоятельные дамы клали пачки денег на стол, и Распутин бросал их в ящик стола, не считая. Если его посетитель материально нуждался, он мог достать целую пачку денег и отдать ее. Он без трепета относился к деньгам; его квартира была небогатой, в большинстве случаев вино и еду приносили в дар Его единственный интерес к деньгам заключался в том, чтобы собрать приданое для дочери Марии, которая училась в школе в Петрограде и жила в одной из комнат его квартиры.

Многие привлекательные посетительницы, думая, что они смогут добиться его помощи одним кокетством, после встречи со старцем бежали в полицейский участок, чтобы пожаловаться на Распутина, который пытался их изнасиловать. Там оформляли их показания и на этом дело закрывалось

Ежедневно перед домом, в помещении привратника и на лестнице, ведущей к двери Распутина, дежурил целый отряд детективов. Они не только охраняли жизнь старца, но и тщательно фиксировали события.

Эти доклады складывались в огромные кипы на столах полиции. Отсюда они поступали к тем, чей долг был читать их, и ко многим другим, кто, хотя не имел доступа к ним, но щедро платил. Министры, придворные сановники, великие князья, графини, иностранные послы, крупные промышленникки, купцы и биржевые маклеры – все подробно изучали их Мэрай, американский посол, потрясенно писал в своем дневнике: «Квартира Распутина сделалась сценой невиданных оргий. Они превосходят все мыслимые описания, и постоянные сообщения о них свободно передаются из уст в уста; легендарный разврат императора Тиберия на острове Капри становился после этого умеренным и банальным». Императрица была уверена, что полицейское начальство стремится очернить Распутина. Для нее знаменитые «лестничные записки» были не более чем фикцией.

Распутин всегда заботился о том, чтобы сохранить благочестивое впечатление о себе в Царском Селе. Это был ключ ко всему, к его карьере и жизни. Иногда неожиданный звонок из Царского Села ломал его планы на вечер. И даже основательном подпитии Распутин ухитрялся сразу протрезветь и ехал консультировать «маму», как он называл императрицу, на государственные темы..

Григорий Распутин, безусловно, один из самых необычных и загадочный личностей, когда-либо появлявшихся на земле. Он был великолепным, убедительным актером. Он обладал чудовищной выносливостью организма и кутил день и ночь напролет, что просто убило бы любого нормального человека. Он излучал огромный магнетизм: премьер-министры, графы, священники и великие князья, как и дамы света, а также крестьянские девушки чувствовали его могущественную притягательность, а когда отношения портились – непреодолимое отвращение.

Вся ужасная сила этого человека была направлена на то, чтобы убедить императрицу, что он является тем, кого она видела перед собой: чистого, преданного Божьего человека, выражающего душу мужицкой России. Надо отдать ему должное, Александра никогда не видела его другим.

Когда же Распутин чувствовал, что его положение пошатнулось, он искусно играл на страхах императрицы и ее религиозной натуре. «Помни, что мне не нужны ни император, ни ты, – говорил он. – Если вы предадите меня врагам, это не повредит мне. Я способен справиться с ними Но ни царь, ни ты не сможете это сделать без меня. Если меня не будет здесь, чтобы защитить вас, вы потеряете сына и корону через шесть месяцев». Даже когда Александра начала сомневаться в чистоте «старца», она, помня о Спале и недавнем кровотечении из носа цесаревича, не хотела рисковать.

Распутин проницательно обезопасил свое положение и усилил свое влияние встречами с императрицей по самым прозаическим поводам. Его разговоры и телеграммы были ловкой смесью религиозности и пророчества Императрица, уставшая и встревоженная, находила их успокаивающими.

Политические советы Распутина обычно ограничивались осторожным одобрением действий императрицы, создавая впечатление, что высказанная им идея внушена ему свыше. Когда же его мысли в действительности принадлежали ему и были конкретны, они отражали интересы крестьянской России. Войну он считал бессмысленным кровопролитием. «Она опустошает деревни», – сказал он царю. Тем не менее, когда Палеолог упрекнул его в том, что он убеждает царя прекратить войну, Распутин резко возразил: «Те, кто говорят тебе об этом, полные дураки. Я всегда говорю царю, что он должен воевать до победного конца. Но я также говорю ему, что война несет невыносимые страдания русскому народу. Я знаю деревни, где не осталось ни одного мужика, а только слепые да раненые, вдовы да сироты».

Когда подходил момент назначения министров для правления страной – та сфера, где Распутин оказал наиболее пагубное влияние, – он ничего не планировал заранее. Он предлагал людей на эти высокие посты в правительстве просто за то, что они ему нравились, или говорил, что нравились, или, по крайней мере, не возражали ему. Распутин не горел желанием править Россией. Он просто хотел беззаботной, вольной, распутной жизни. Когда влиятельные министры, презиравшие его влияние на императрицу, выступали против него, он убирал их со своего пути. Назначая своих людей в министерство, он мог быть уверен не в том, что он управляет, а в том, что его не оставят одного.

Николай не всегда подчинялся желаниям жены, но в то же время избегал отвечать открытым отказом. По отношению к старцу позиция царя была лишь соблюдением терпимости и почтения, с налетом добродушного скептицизма. Иногда он признавался, что его успокаивает полурелигиозная болтовня Распутина.

Когда императрица просила при встрече, чтобы он последовал совету «Божьего человека», Николай часто подчинялся. Он знал, как много для нее значит присутствие и молитвы Распутина. Такое положение дел в особенности устанавливалось, когда Николай уезжал в Ставку. Затем, оставив управление внутренними делами императрице, Николай регулярно уступал ее указаниям в назначении министров. И во многом из-за этого выбора министров, предложенных Распутиным, навязанных ее мольбами, царь лишился трона.

Несмотря на неофициальное согласие Николая, чтобы императрица следила только за внутренними делами, она пыталась вмешаться и в дела военные. «Добрый ангел, – писала она в ноябре 1915 года, – давно прошу сообщить о твоих планах, касающихся Румынии. Наш Друг так озабочен ими». В тот же месяц: «Наш Друг боится, что если мы не будем иметь большую армию, чтобы взять Румынию, мы после можем попасться в ловушку». С крайней самоуверенностью Распутин вскоре перешел от вопросов об армии к передаче инструкций о времени и месте нанесения ударов. Его пророческие видения, как говорил он императрице, приходили к нему во сне.

Вполне естественно, что царь делился с женой своими секретами, но он не хотел, чтобы они передавались Распутину. Он писал: «Я умоляю тебя, моя любимая, не сообщать этих подробностей никому. Я написал о них только для тебя… Я умоляю тебя, держи их при себе, ни единая душа не должна знать об этом». Столь же часто Александра игнорировала просьбу мужа и рассказывала все Распутину. «Он не упомянет об этом никому, – уверяла она Николая, – но я должна попросить его благословения для твоего решения». Вмешательство Распутина в военные дела особенно заметно проявилось во время большого русского наступления 1916 года.

Александр Трепов, новый премьер-министр, решил избавить правительство от влияния Распутина. Первым шагом к этому должно было стать освобождение от должности протеже Распутина Протопопова. Прежде чем занять пост премьера, он заручился обещанием царя, что Протопопов будет смещен. Однако после вмешательства императрицы Николай II изменил свое решение.

Тогда Трепов попросил об отставке. Николай, подстрекаемый недавними письмами Александры, отказал ему. «Александр Федорович! Я приказываю Вам исполнять Ваши обязанности с коллегами, которые, я думаю, Вам подходят». Отчаявшись, Трепов послал своего зятя Мосолова к Распутину с целью предложить ему внушительную взятку – дом в Петрограде, оплату всех текущих расходов, телохранителя и 100 тысяч рублей, если он даст добро на смещение Протопопова, а затем сам прекратит вмешиваться в дела правительства. Также в качестве взятки Трепов предложил Распутину сохранить свободу действий в отношении духовенства. Распутин, уже получивший огромную власть и мало пользовавшийся ею для приобретения богатства, ответил отказом.

Распутин, как считали многие, был платным немецким шпионом. Но это маловероятно. Из тех же соображений, из которых Распутин отверг взятку Трепова, он отказался бы от денег. Ни один иностранец не мог предложить ему власти большей, чем он уже обладал; кроме того, он не любил иностранцев, особенно англичан и немцев. Более правдоподобно, что немецкие агенты могли использовать Распутина для получения инфррмации, которой он располагал. Керенский считал, что «было бы необъяснимо, если бы германский Генеральный штаб не использовал его (Распутина)». Он ненавидел войну и не сторонился людей, которые выступали против нее. В его свите всегда были разные люди, многие – сомнительной репутации, и в этот круг легко могли проникнуть секретные агенты. Распутин был таким болтливым и хвастливым, что любой агент мог просто сидеть и внимательно его слушать

К примеру, по средам Распутина обязательно приглашали на обед к Манусу, петроградскому банкиру, где всегда находилось множество очаровательных красивых и доступных дам. Все много пили, и Распутин болтал без умолку. Манус открыто выступал за примирение с Германией. Палеолог, имевший собственную эффективную сеть информаторов, полагал, что Манус являлся главным немецким резидентом в России.

В 1916 году великие князья, генералы и депутаты Думы – все сходились в одном: Распутин должен быть устранен.

В свои 29 лет князь Феликс Юсупов являлся единственным наследником огромнейшего состояния в России. В Петрограде было четыре юсуповских дворца, в Москве – три, и кроме этого 37 имений по всей России.

Юсупов впервые встретил Распутина перед своей свадьбой. Они часто гуляли вместе в сомнительных ночных заведениях. Если верить Юсупову, Распутин советовал Николаю отречься в пользу Алексея, тогда императрица стала бы регентшей. За год до роковой развязки Юсупов понял, что присутствие Распутина подрывает монархию и что старца нужно убить 2 декабря 1916 года депутат Владимир Митрофанович Пуришкевич выступил против Распутина в Думе. На следующее утро Юсупов явился к Пуришкевичу и сказал, что собирается убить Распутина, но ему нужны помощники. Пуришкевич сразу согласился Еще трое заговорщиков были посвящены в план покушения: офицер Сухотин, армейский доктор Лазаверт и молодой друг Юсупова великий князь Дмитрий Павлович. 26-летний Дмитрий был сыном последнего здравствующего дяди Николая II, великого князя Павла.

Запальчивый Пуришкевич, не в силах сдержать свое обещание молчать, вскоре намекнул некоторым депутатам Думы, что с Распутиным должно что-то произойти. Старец заволновался. Однажды после долгой прогулки по Неве он пришел домой и заявил, что река скоро будет полна крови великих князей. В свою последнюю встречу с царем он отказался дать Николаю обычное благословение, сказав вместо этого' «На этот раз ты благослови меня, а не я тебя».

Успех заговора зависел от того, сможет ли Юсупов заманить Распутина в подвал дворца на Мойке. «Моя близость с Распутиным, так необходимая для нашего плана, росла с каждым днем», – писал он. Когда в конце месяца Юсупов пригласил его «провести с ним как-нибудь вечерок», Распутин охотно согласился.

Но согласие Распутина было вызвано не только дружеским расположением. Юсупов намекнул, что княгиня Ирина, известная своей красотой, но еще не знакомая Распутину, будет присутствовать на вечере. «Распутину давно хотелось познакомиться с моей женой, – писал Юсупов. – И, думая, что она в Петербурге, а родители мои в Крыму, он сказал, что с удовольствием приедет. Жены моей в Петербурге еще не было – она находилась в Крыму, с моими родителями, но мне казалось, что Распутин охотнее согласится ко мне приехать, если он этого знать не будет».

Распутин тщательно приготовился к свиданию. Когда Юсупов приехал в полночь в квартиру Распутина, он застал старца, пахнущего дешевым мылом, одетого в свою лучшую шелковую вышитую васильками рубаху, черные бархатные штаны и сверкающие новые сапоги. Юсупов привез жертву во дворец и, проведя в подвал, сказал Григорию, что хозяйка занята с гостями, но скоро спустится вниз. Сверху доносились звуки граммофона, заведенного другими заговорщиками, изображавшими гостей Ирины.

Оказавшись в подвале один на один со своей жертвой, Юсупов нервно предложил Распутину отравленных цианистым калием пирожных. Распутин отказался. Затем, передумав, жадно съел два. Юсупов наблюдал, ожидая увидеть его корчащимся в агонии, но этого не произошло. Затем Распутин попросил мадеры, которая также была отравлена Он выпил залпом два бокала, но все было безрезультатно. При виде этого «меня охватило какое-то странное оцепенение: голова закружилась, я ничего не замечал перед собой», – писал Юсупов. Распутин выпил несколько стаканов чая и попросил Юсупова спеть для него под гитару. Исполняя песню за песней, пораженный убийца пел, а довольный «покойник» сидел, кивая головой и улыбаясь. Столпившись наверху лестницы, едва дыша, Пуришкевич, Дмитрий и другие слышали только дрожащие звуки юсуповского пения и неразличимые отголоски разговора.

Так прошло два с половиной часа. Юсупов в отчаянии бросился наверх. Лазаверт был почти в обмороке Пуришкевич, самый старший и твердый духом среди присутствовавших, заявил, что Распутину нельзя дать уйти полумертвым Когда Юсупов вернулся в подвал, Распутин предложил поехать к цыганам «Мыслями с Богом, а телом-то с людьми», – сказал он, многозначительно подмигнув. Юсупов подвел Распутина к зеркальному шкафу и показал богато украшенное распятие. Распутин поглазел на распятие и заявил, что ему больше нравится шкаф. «Григорий Ефимович, – сказал Юсупов, – вы бы лучше на распятие посмотрели и помолились бы перед ним».

Распутин пристально посмотрел на князя, затем вновь повернулся, чтобы взглянуть на распятие. Юсупов выстрелил. Пуля вошла в широкую спину. С пронзительным криком Распутин повалился навзничь на белую медвежью шкуру. Услышав выстрел, друзья Юсупова вбежали в подвал. Они застали Юсупова с пистолетом в руке. Доктор Лазаверт, пощупав пульс Распутина, поспешно объявил о его смерти. Минутой позже лицо Распутина дернулось, и левый глаз дрожа открылся. Через несколько секунд правый глаз тоже открылся. «Оба глаза Распутина, какие-то зеленые, змеиные, с выражением дьявольской злобы, впились в меня», – вспоминал Юсупов. Неожиданно Распутин, с пеной у рта, вскочил на ноги, схватил убийцу за горло и сорвал погон с его плеча. В ужасе Юсупов вырвался и побежал по лестнице наверх. За ним, карабкаясь на четвереньках и рыча от ярости, полз Распутин.

Пуришкевич услышал «дикий, нечеловеческий крик» Юсупова: «Пуришкевич! Стреляйте, стреляйте! Он жив! Он удирает!» Пуришкевич выбежал на лестницу и едва не столкнулся с Юсуповым, «глаза которого едва не вылезали из орбит. Не глядя на меня… он бросился к двери… в покои своих родителей».

Пуришкевич бросился во двор. «То, что я увидел внизу, могло бы показаться сном, если бы не было ужасною для нас действительностью. Григорий Распутин, которого я полчаса тому назад созерцал при последнем издыхании, лежащим на каменном полу столовой, переваливаясь с боку на бок, быстрой бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль железной решетки, выходившей на улицу …» Первое мгновение я не мог поверить своим глазам, но громкий крик его в ночной тишине на бегу: «Феликс, Феликс, все скажу царице!» -… убедил меня, что это он, что это Григорий Распутин, что он может уйти, благодаря своей феноменальной живучести, что еще несколько мгновений, и он очутится за воротами на улице «… Я бросился за ним вдогонку и выстрелил. В ночной тишине чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе – промах. Распутин поддал ходу; я выстрелил вторично на бегу – и… опять промахнулся …» Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательно прицеливаясь, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком на снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногою в висок. Он лежал с далеко вытянутыми вперед руками, скребя снег и как будто бы желая ползти вперед на брюхе; но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами».

Пуришкевич с помощью двух солдат перенес тело в маленькую переднюю. Юсупов побежал в свой кабинет, схватил резиновую двухфунтовую гирю, вернулся и со всех сил стал бить Распутина по виску. Но и теперь Распутин, казалось, подавал признаки жизни. Пуришкевич вспоминал: «Перевернутый лицом вверх, он хрипел, и мне совершенно ясно было видно сверху, как у него закатился зрачок правого, открытого глаза, как будто глядевшего на меня бессмысленно, но ужасно (этот глаз я и сейчас вижу перед собой)».

Тело завернули в синюю штору, обмотали веревкой и отвезли к Неве, где Пуришкевич и Лазаверт опустили его в прорубь. Через три дня, когда труп был найден, оказалось, что его легкие полны воды. Григорий Распутин, отравленный ядом, простреленный пулями, избитый гирей, утонул.

На третий день, 1 января 1917 года, тело Распутина было найдено. В спешке убийцы потеряли одну калошу на льду рядом с прорубью. После поисков подо льдом тело подняли на поверхность. Невероятно, но у Распутина еще хватило сил, чтобы освободиться от связывавшей его руки веревки. Свободная рука была подняла над плечом: казалось, что последний жест Распутина на этом свете был знаком благословения.

Тело Распутина тайно привезли в часовню дома ветеранов на полпути между Петроградом и Царским Селом, где сделали вскрытие, а затем обмыли, одели и положили в гроб. 3 января Распутин был похоронен в углу императорского парка, где Анна Вырубова строила часовню. Императрица положила на грудь Распутину икону, подписанную ею самой, мужем, сыном и дочерьми, и письмо: «Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно следовало со мной всегда на печальном и мрачном пути, по которому мне еще предстоит последовать. И помни нас с высоты своих святых молитв. Александра».

Мата Хари (1876 – 1917)

Собственное имя – Маргарета (Грета) Гертруда Целле. Экзотическая танцовщица, одна из первых звезд стриптиза. Знаменита своими любовными приключениями. Во время первой мировой войны, по-видимому, работала одновременно на французскую и германскую разведки. В 1917 году была арестована и расстреляна французами за шпионаж в пользу Германии, хотя до сих пор не доказано, что она была двойным агентом.

Старая монашенка сестра Леонида со скрипом отворила дверь камеры № 12 сен-лазарской тюрьмы Парижа. В сырых утренних сумерках был виден силуэт лежавшего на железной кровати человека. Наклонив голову, чтобы не задеть за косяк, в камеру вошел правительственный комиссар в сопровождении нескольких судебных чиновников.

«Наберитесь мужества, – громко сказал комиссар. – Президент Республики отклонил ваше ходатайство о помиловании Настал час казни..»

Резко приподнявшись с кровати, Маргарета Гертруда Целле с усмешкой посмотрела на несколько оробевших мужчин. Неспешно одевшись, женщина написала три записки – своей дочери, другу из МИДа и, наконец, русскому офицеру Вадиму Маслову, который, сам того не ведая, сыграл роковую роль в ее судьбе.

«Не переживайте за меня, – сказала она на прощание сестре Леониде, – я умру с достоинством. Вы увидите прекрасную смерть».

На полигоне военного лагеря в Венсенском лесу 12 солдат – зуавов, вскинув по команде офицера ружья, взяли на прицел женщину, одетую в меховое пальто и шляпку. Она не захотела, чтобы ей завязывали глаза и руки, и перед тем, как офицер скомандовал: «Огонь!», учтиво поблагодарила его, послала воздушный поцелуй группе зевак, которые пришли посмотреть на казнь 15 октября 1917 года.

И тут же пуля, поразившая сердце, прервала жизнь Маргареты Целле, известной всему миру как Мата Хари. Ей был 41 год. Никто из близких не пришел забрать ее тело, которое было передано на медицинский факультет Сорбонны. Там будущие эскулапы использовали его в учебных целях, а затем отправили на захоронение в общую могилу.

Кто же такая была Мата Хари, которой посвящены книги, пьесы, кинофильмы, в которых ее роль исполняли Грета Гарбо, Марлен Дитрих и Жанна Моро? Сегодня историки считают, что создававшаяся десятилетиями легенда о коварной шпионке-искусительнице имеет мало общего с действительностью. Многое о Мата Хари стало известно недавно Многое остается за семью печатями в секретном досье, которое и поныне хранится в глубокой тайне.

Маргарета (Грета) Гертруда Целле родилась 7 августа 1876 года в городке Леуварден на севере Голландии, где возведена ее статуя и создан посвященный ей музей. Ее отец, Адам Целле, был богатым фабрикантом-шляпником. Когда Грете было 10 лет, умерла ее мать. Потом разорился отец, и она переехала жить к своему дяде в Гаагу. В школе девочка отличалась необыкновенной одаренностью и способностью к наукам, но учебу бросила, так как хотела вырваться из-под семейной опеки и начать самостоятельную жизнь.

Однажды в газете Маргарета обнаружила брачное объявление, в котором капитан голландской армии Рудольф Мак Леод искал себе спутницу жизни. В июле 1895 года они поженились и отправились к месту службы капитана на остров Яву в Индонезию, которая тогда была колонией Нидерландов.

Там вскоре выяснилось, что они не подходят друг другу. Мак Леод, которому исполнился 41 год, хотел прежде всего, чтобы его юная жена занималась хозяйством, была бережливой, сидела дома и рожала детей. Маргарета же, напротив, жаждала развлечений, любила офицерские рауты, на которых она, приводя в бешенство собственного мужа, танцевала канкан.

В 1899 году они развелись, грудного ребенка забрал себе Мак Леод, и вскоре Маргарета, не имевшая ни средств к существованию, ни образования, в поисках счастья отправилась в Париж. Ее натура искала бурной жизни, приключений, любовных романов – все это она рассчитывала найти во французской столице.

Спустя несколько месяцев полицейский инспектор Кюрнье рапортовал своему начальству о том, что мадемуазель Целле по прибытии в Париж для пополнения своих скудных ресурсов принялась заводить себе любовников и позировать художникам. Если с первыми не возникло никаких проблем, то живописцы – в частности, известный импрессионист Гийоме – находили, что она слишком «плоская», и не желали запечатлевать ее на своих полотнах. Маргарета запомнила эти слова и в дальнейшем, выступая с танцевальными номерами, явившимися предтечей современного стриптиза, никогда полностью не открывала свою грудь.

Она стала танцовщицей после того, как на сцене увидела номер в исполнении Айседоры Дункан. Грета решила построить свою карьеру на модных в ту пору экзотике и эротике. Однажды ее выступление увидел мсье Гиме, промышленник и владелец музея искусства Востока, где он выставлял свою постоянно пополняемую коллекцию. Он предложил ей выступать в музее, но под другим именем. После долгого обсуждения Грета Мак Леод стала Матой Хари, что в переводе с малайского означало «око дня». Романист Луи Дюмур был свидетелем триумфального выступления танцовщицы в музее мсье Гиме 13 марта 1905 года: «Мата Хари танцевала обнаженной, ее небольшие груди были прикрыты медными резными пластинами, придерживаемыми на цепях. Сверкающие браслеты охватывали запястья, локти и лодыжки; все остальное тело оставалось обнаженным, утонченно обнаженным, от кончиков ногтей на руках и до кончиков пальцев на ногах».

В течение 1905 года Мата Хари тридцать раз выступала в самых престижных салонах Парижа. Шесть раз появлялась она на сцене театра Трокадеро и в домах барона Анри Ротшильда, Сесиль Сорель, знаменитой актрисы театра «Комеди Франсез», а также в высшем свете.

Переписывая свою автобиографию, Мата Хари утверждала, что ее вырастили жрецы храма в Канда Свани, и душа ее была посвящена богу Сва. Из нее готовили танцовщицу, и к тринадцати годам она уже танцевала обнаженной в храме. К счастью, несколько лет назад ее избавил от этой жизни английский офицер, который увидел ее танец и тотчас влюбился в нее…

Мата Хари выступала на сцене Оперного театра Монте-Карло, в миланском «Ла Скала», в венском Арт-Халле. Она стала одной из самых высокооплачиваемых танцовщиц Европы, за десять лет карьеры сколотила солидное состояние. У Мата Хари были самые шикарные апартаменты, самые богатые поклонники, и среди них «шоколадный король» Менье. Но постепенно ее танцы начали приедаться. Наступил период безденежья. Свое тридцатилетие Мата Хари встретила в Берлине.

В конце июля 1916 года она посетила дом своей подруги актрисы Данжвиль, содержавшей салон, где развлекались офицеры. В тот вечер она познакомилась с мужчиной, которого видела до этого в «Гранд-Отеле» Позже она написала, что он стал для нее любовником, ради которого она «была готова пройти сквозь огонь». Вадим Маслов был капитаном Первого русского особого императорского полка. В это время он прибыл с фронта и находился в отпуске, его полк стоял близ Шампани. Во время своего ареста в 1917 году Мата Хари заявила, что ей нужны были деньги якобы для того, чтобы сочетаться браком с царским офицером.

Первая в истории «звезда» стриптиза решила использовать связи с офицерами разных армий для того, чтобы скопить небольшой капитал, который бы позволил ей выйти замуж за 23-летнего Маслова.

Н 21… Под этим кодом она была занесена в списки германской агентуры. Буква означает страну происхождения агента (Голландия), цифра – порядковый номер вербовки. Вполне вероятно, что Мата Хари так и осталась бы «мертвой душой» в списках, если бы не познакомилась в Берлине с очередным любовником, который оказался одним из шефов берлинской полиции и, естественно, поинтересовался прошлым своей пассии. Германский консул в Голландии и один из резидентов секретной службы Германии Крамер вручили ей в Амстердаме 20 тысяч франков и направили с первым заданием во Францию.

Но, оказавшись в Париже, в апреле 1916 года, танцовщица начала прежнюю жизнь: все те же легкие знакомства, богатые любовники… В августе врачи посоветовали Маргарет Целле поехать поправить пошатнувшееся здоровье на курорт в Виттель, находившийся в военной зоне. Нужно было получить специальное разрешение. И тут произошла роковая для нее встреча с шефом французской разведки и контрразведки (5-е бюро) капитаном Жоржем Ладу. (Во время процесса над Мата Хари он отрицал факт ее вербовки, но затем в своей автобиографии «Охотники за шпионами», опубликованной в 1932 году, признал, что заключил с ней негласное соглашение.) В ту встречу она рассказала ему о том, что была «завербована» Крамером. После чего капитан велел новому агенту отправиться в Нидерланды и ждать указаний.

Так началась невероятная запутанная история, в которой и сегодня остается много белых пятен. Из Франции Мата Хари отправилась на пароходе «Голландия» в Бельгию. Но судно перехватили англичане, которые ошибочно приняли Мата Хари за германскую шпионку Клару Бенедикс, тоже танцовщицу.

Не зная, как выпутаться, Н 21 сообщила британскому контрразведчику Базилю Томсону о том, что она работает на союзников-французов. Жорж Ладу какие-либо контакты с ней отрицал и предложил англичанам отпустить Мата Хари в Испанию. Те так и поступили.

Когда на следующей неделе Мата Хари прибыла в Испанию, она вела себя так, словно работала на французскую разведку. 11 декабря она выехала в Мадрид, откуда дала телеграмму ван дер Капеллену с просьбой выслать деньги. Еще она отправила письмо Ладу, в котором описала учиненные ей Скотланд-Ярдом допросы, а также просила дать указания Когда ответа не последовала, Мата Хара решила действовать.

Авантюристка направилась в германское посольство в Мадриде, надеясь соблазнить немецкого майора фон Калле и получить от него секретную информацию, которую она передаст французам. Этот казавшийся фантастическим план сработал, и офицер стал любовником Мата Хари.

Метод Мата Хари был очень прост: она просмотрела список дипломатов, имевшийся в отеле «Риц» в Мадриде, и нашла имя Калле; он значился как военный атташе. Она написала ему, прося аудиенции. В дом Калле она прибыла вечером того же дня. Она спросила его, почему ее приняли за Бенедикс. Арнольд Калле отослал ее к некому барону де Роланду в Мадриде, потом они поболтали, и, по словам Мата Хари, «я сделала то, что делает в таких обстоятельствах женщина, когда желает завоевать мужчину, и вскоре поняла, что фон Калле мой». Они легли в постель, затем она вернулась в «Риц».

От немецкого офицера она получала важнейшие данные – о том, что во французской военной зоне на побережье Марокко с подводных лодок будет высажено несколько германских и турецких офицеров; о том, что немцам удалось раскрыть используемый спецслужбами шифр, – и передавала их шефу французской разведки в Испании полковнику Жозефу Денвиню, с которым ее познакомили два голландских атташе. Во время большого праздничного вечера в «Рице» Данвинь сказал Мата Хари, что был в восторге от ее общества и что «вел себя как потерявший голову кадет». Француз послал депешу в Париж, но не указал того, что ценные данные он получил от Мата Хари Полковник был доволен ею и как любовницей и как агентом, который каждый раз приносил ему информацию, полученную непосредственно из уст германского военного атташе фон Калле. Его страстное увлечение Мата Хари оказалось сильнее, чем интерес к ее шпионской деятельности; он предложил по ее возвращении в Париж подыскать апартаменты, где они могли бы встречаться. В качестве сувенира он взял из ее корсета ленточку и перевязал ею фиалку из бутоньерки, которую она носила на груди. Они договорились, что, если ей удастся выпытать у Калле что-нибудь интересное, она тут же напишет ему об этом в военное ведомство, а он, в свою очередь, поговорит о ее работе с Ладу, который по-прежнему не отвечал на ее письма. Французский полковник, конечно, не подозревал о том, что его «любимая женщина» передает слово в слово фон Калле все то, что он ей рассказывает в интимных беседах.

Когда Мата Хари в следующий раз встретилась с Калле, он уже знал, что ее видели в компании Данвиня, французского военного атташе. Он пришел в ярость и сказал, что, поскольку они, немцы, владели ключом к шифру секретных французских донесений, передаваемых по рации, им стало известно о том, что она сообщила о десанте в Марокко. Авантюристке следовало разгадать эту ложь, поскольку ни один военный атташе таких сведений не разглашал бы. После того как гнев Калле прошел, они занялись любовью; он решил устроить ей проверку и сообщил несколько устаревших или даже фальсифицированных фактов, которые Мата Хари приняла за чистую монету. Она полагала, что Калле чересчур болтлив: ей и в голову не приходило, что он может ее проверять. За переданные сведения Калле заплатил ей 3500 песет. В Мадриде она пробыла еще неделю, а 2 января отбыла в Париж, где рассчитывала получить щедрое вознаграждение.

Тем временем Париж жил в атмосфере шпиономании. Его стены были заклеены плакатами с грозным предупреждением: «Молчите, остерегайтесь, вражеские уши подслушивают вас!»

Постепенно тучи сгущались над головой Мата Хари, за которой французская контрразведка установила круглосуточную слежку. Наконец, военный министр генерал Лиоте направил военному губернатору Парижа послание. «Имею честь сообщить вам, что некто Целле, бывшая замужем за Мак Лео-дом и разведенная с ним, именуемая Мата Хари, танцовщица, голландская подданная, заподозрена в том, что является агентом на службе Германии»…

Спустя три дня после отправки этого письма – 13 февраля 1917 года – Мата Хари взяли под стражу в отеле на Елисейских полях. Власти и пресса представили Н 21 как самого опасного агента кайзера, а ее задержание – как блестящий успех контрразведки. Ладу потом обронил, что Мата Хари жаждала наказания, в чем якобы призналась ему, сказав, что вернулась в Париж в начале 1917 года, несмотря на то, что рисковала быть арестованной, потому что «виселица всегда привлекала ее». Испанский сенатор, знавший Мата Хари, утверждал, что она стала шпионкой ради «жажды новых ощущений», что бесконечные сексуальные приключения наскучили ей. Подобно наркоману, Мата Хари с каждом разом нуждалась во все более сильных дозах стимуляторов, что в конечном счете и привело ее на путь шпионажа, поскольку только риск, которому она подвергалась на этом поприще, приносил желаемое удовлетворение Как бы там ни было, но в основе истории о шпионке-куртизанке лежит неудержимая страсть к экзотическим авантюрам.

Процесс над Мата Хари открылся 24 июля 1917 года в Париже в обстановке острейшего национального и правительственного кризиса. Французская армия в сражениях не блистала. Напротив, в ней зрел бунт. Страну сотрясали забастовки, а министров обвиняли в измене

В таких условиях суд приобретал показательно-политический характер, когда участь жертвы была предрешена Публике объявили Мата Хари, передававшая секретную информацию противнику, несет тяжкую ответственность за неудачи доблестной армии. Военный судья капитан Бущардон называл танцовщицу «опаснейшим врагом Франции».

В обвинительных материалах фигурировали несколько телеграмм германского военного атташе в Мадриде фон Калле, направленных им в Берлин, которые дешифровала французская контрразведка В одной из них говорилось: «Н 21 прибудет в Париж завтра. Она просит, чтобы через Крамера на имя ее служанки Анны Линтьене были срочно переведены 500 франков»

Крамер был близко знаком с Матой Хари, и она не смогла опровергнуть этой связи с ним во время следствия. Более того, она была вынуждена признать, что получила от Крамера за время их «дружбы» в 1915 году 20 тысяч франков. В распоряжении французской контрразведки имелись и другие сообщения фон Калле, из которых явствовало, что Мата Хари в свое время получила от него симпатические чернила и другие приспособления для тайнописи. И все же доказательств у обвинения было недостаточно. Мата Хари по большому счету ничего не сделала ни для французской, ни для германской разведок Она получала и тратила деньги, а задания не выполнялись…

Все ее попытки рассказать о том, что она служила Франции, с негодованием отвергались «Я невиновна, – заявила Мата Хари на суде. – В какие игры играет со мной французская контрразведка, которой я служила и инструкции которой я выполняла9»

Для самой Мата Хари, наверное, самым тяжелым разочарованием было то, что страстно любимый ею Вадим Маслов, вызванный в качестве свидетеля, в суд не явился. После этого она потеряла всякую охоту бороться за свое спасение. Да и никакая защита не повлияла бы на исход процесса. Он продолжался при закрытых дверях всего два дня и завершился единодушным приговором – расстрел.

Засекреченное досье, в котором содержатся все документы по процессу над Матой Хари, станет по закону открытым только в 2017 году – 100 лет спустя после вынесения смертного приговора. Но уже сейчас известны некоторый показания, свидетельствующие о том, что Мата Хари явно не заслуживала такой участи. Сам младший лейтенант Марне, который столь настойчиво добивался ее расстрела, потом признал, что в деле агента Н 21, собственно говоря, не было никаких серьезных улик. Все основывалось лишь на пустых предположениях и на стремлении возложить на мнимого германского агента вину за собственные промахи.

Последнюю попытку спасти Мату Хари – или, по крайней мере, выиграть время – предпринял ее бывший любовник 75-летний адвокат Эдуар Клюне, утверждавший, что она ждет от него ребенка Грета Целле поблагодарила старого друга, но отказалась от его помощи

..Пуля зуава, поразившая холодным утром 15 октября 1917 года сердце Греты Целле, обессмертила Мату Хари В истории и в нашей памяти – о чем бы мы или наши потомки ни узнали из секретного досье в 2017 году – она останется одной из самых загадочных, мифических и обольстительных женщин. Тех, кто неподвластен времени.

Альчео Доссена (1876 – 1936)

Итальянский скульптор. Считается гениальным фальсификатором. Герой одного из наиболее громких скандалов в художественной жизни XX века.

Родился Альчео Доссена в городе прославленных скрипичных мастеров Амати и Страдивари – в Кремоне. Судьба никогда его не баловала. В ранней юности он учился делать скрипки, потом стал подмастерьем каменотеса, а в дальнейшем обтесывал надгробия и камины. Уже немолодым Доссена отправился в Рим с честолюбивыми надеждами, но через год началась первая мировая война и его призвали в армию

Однажды (это было в Рождество 1916 года) солдат Доссена получил несколько дней отпуска. В одном из римских кафе он случайно разговорился с соседом по столику, назвавшимся антикваром Фазоли. За сотню лир тот купил у Доссены небольшой рельеф в стиле Возрождения, высеченный им в дни временного затишья. Правда, Доссена не признался, что этот рельеф он сделал сам, а выдал его за собственность приятеля, но опытного антиквара провести было не так-то просто: он сразу понял что к чему.

В январе 1919 года Доссена демобилизовался, и его встречи с антикваром возобновились Для скульптора заказы Фазоли и другого антиквара – Палези стали пусть скудным, но единственным источником существования.

Как художник в подлинном, высоком смысле слова Доссена ничего собой не представлял. После двух – трех неудач он оставил мысль об индивидуальном самостоятельном творчестве Но как фальсификатор, как мастер подделок он не имел себе равных Талантливый, дерзкий Доссена брался за самые рискованные операции, и все они увенчались успехом. Врожденный дар и тонкое чутье сочетались в нем с виртуозной техникой и неистощимой изобретательностью. Как никто, он умел придать своим творениям поразительную патину древности, а фактуре мраморных скульптур – полную иллюзию старения Немало опытнейших антикваров и знатоков обвел этот ученик кремонского каменотеса

Доссену никогда не прельщал легкий путь копииста. Это был именно фальсификатор и притом высокого класса и необычайно широкого диапазона. Из-под его резца выходили Афины архаической эпохи и скульптуры в стиле итальянских мастеров XV века, готические статуи в духе Джованни Пизано и мраморные саркофаги, удивительно близкие по манере к творениям Мино да Фьезоле или Дезидерио да Сеттиньяно, фронтонные группы и статуэтки, словно три тысячи лет пролежавшие в земле древних этрусков.

Легко представить, какой находкой явился Доссена для антикваров, не страдавших щепетильностью. Снабжая его произведения фальшивыми сертификатами и заключениями авторитетных экспертов, они торговали ими с немалой выгодой для себя. По всей Европе и Америке в антиквариатах, частных собраниях и музеях можно было встретить скульптуры, рожденные в мастерской Доссены и прошедшие через руки Фазоли и Палези. В нью-йоркском музее Метрополитен – прекрасная кора, приписываемая греческому мастеру VI века до н.э.; в музее Сан-Луи – этрусская Диана, в Кливленде – архаическая Афина, в Вене – фронтонная группа из Велии, «реконструированная» известным специалистом по античному искусству Ф. Студницка, во многих иных собраниях – десятки статуй и портретов, принадлежащих якобы резцу Донателло, Верроккио, Мино да Фьезоле, Роселлино и других корифеев ренессансной пластики. Изобретательный фальсификатор превратил даже итальянского живописца XIV века Симоне Мартини в скульптора. Использовав картину Мартини «Благовещение», Доссена сделал по ней две деревянные статуи мадонны и ангела, а Фазоли благополучно сбыл их с рук, обогатив попутно биографию знаменитого живописца.

Труды приносили желанные плоды, но не Альчео Доссене, а его патронам. Только за мраморный саркофаг Екатерины Сабелло, сделанный Доссеной в стиле флорентийского скульптора XV века Мино да Фьезоле и проданный в Америку, они получили 100 тысяч долларов. Всего за несколько лет Фазоли и Палези выручили на фальшивках не менее 70 миллионов лир. Что же касается самого автора, то ему приходилось довольствоваться немногим: подачки хозяев должны были поддерживать скромное существование скульптора, сохранять его «рабочую форму», но ни в коем случае не «баловать» его.

До поры до времени этот расчет оправдывал себя. Подгоняемый постоянной нуждой, Доссена трудился, не покладая рук. Но вот майским днем 1927 года у него умерла жена. В эти тяжелые минуты жизни у скульптора не оказалось достаточно денег для того, чтобы устроить похороны. Убитый горем, он обратился за помощью к Фазоли и Палези. Те в деньгах отказали. Если бы черствые антиквары тогда могли предвидеть последствия своего отказа, они сами принесли бы Доссене несчастную сотню лир.

Ту короткую майскую ночь, которую Доссена провел над телом покойной жены, он не забыл до конца жизни. Новый день он встретил уже не безропотным, покорным исполнителем чужой воли, а человеком, исполненным твердой решимости действовать и мстить. Бояться ему было нечего: ведь сам он никогда не выдавал свои работы за произведения других художников Это делали за него антиквары.

Война была объявлена. Все европейские газеты подхватили самую громкую сенсацию года. С их страниц смотрело лицо пожилого человека с глубокими морщинами и грустными глазами – «гений фальшивок», как окрестили Доссену журналисты и критики. Фотографии его подделок обошли журналы и газеты всего мира.

Крупнейшие коллекционеры и работники ряда музеев были повергнуты в уныние: мало того, что огромные деньги пустили на ветер, теперь они стали объектом язвительных насмешек и карикатур. Многие не хотели верить. Из Нью-Йорка в Рим специально прибыл крупнейший американский антиквар Якоб Гирш, незадолго перед тем купивший у Фазоли за очень большую сумму статую Афины «архаической» эпохи. В мастерской Доссена представил ему самое убедительное доказательство – отбитую им мраморную руку богини. Гирш признал свое поражение, самое крупное в его многолетней практике. Последних неверующих убедил фильм, снятый в мастерской Доссены доктором Гансом Кюрлихом. Перед объективом кинокамеры скульптор спокойно и невозмутимо создавал свою последнюю, на этот раз легальную подделку – «античную» статую богини.

Популярности Доссены теперь мог позавидовать любой художник. О нем снимали фильм, у него брали интервью, его произведениям посвящали обстоятельные статьи в толстых искусствоведческих журналах. В 1929 году галерея Корони в Неаполе организовала большую выставку его работ. В следующем году такие выставки состоялись в Берлине, Мюнхене, Кельне.

Великий, гениальный… Тогда этими и подобными эпитетами щедро награждали Доссену. Но они могли убедить лишь неискушенную публику. Истинным, глубоким знатокам искусства теперь, когда его работы были собраны вместе, особенно ясно стала непроходимая пропасть, отделявшая самого искусного имитатора от художника-творца. Можно подогнать все: стиль, технику, мастерство, индивидуальные приемы, дух эпохи, даже патину времени. Но нельзя подделать самое главное, то, что отличает каждое произведение большого искусства, – чувство, которое художник вкладывает в свое творение, неповторимую эмоциональную окраску, непосредственность своеобразного восприятия мира. Доссена не был исключением. Среди своих коллег по ремеслу он был более удачлив, смел и талантлив, и все же его работы (по сравнению с подлинниками) дышали внутренним холодом, равнодушием автора, пустым и надуманным пафосом.

Надо сказать, что Фазоли и Палези были весьма предусмотрительны, никогда не продавая в одни руки больше, чем одну работу Доссены. Когда же фальшивки собрали в один зал, то стало очевидным некоторое однообразие приемов скульптора. Чем-то трудно уловимым все статуи были похожи друг на друга. Так, например, чувствовалось, что носы изваяны одним и тем же художником. Выдавал фальсификатора и характер повреждений, слишком обдуманных и осторожных. Случай слеп, и он не разбирает, "что более, а что менее важно в скульптуре. Поэтому столь часты находки древних статуй без рук, ног, носа, подбородка или даже головы. А Доссена, как всякий мастер, дорожащий своим созданием, всегда отбивал какие-то второстепенные детали. Кроме того, сильно изуродованная скульптура могла упасть в цене.

Спустя несколько лет, в 1936 году некоторые итальянские газеты поместили коротенькое сообщение: на шестидесятом году жизни скончался скульптор Альчео Доссена Многим это имя «гениального фальсификатора» уже ничего не напоминало.

Джордж Бэйкер (1878 – 1965)

Под именем отца Дивайна основал религиозное движение миссий мира. Называл себя "богом М. Дж. Дивайном, деканом Вселенной". Его банкеты пользовались колоссальным успехом, политиканы благоволили к нему, его доходы исчислялись миллионами долларов. Движение распространилось на 25 штатов, где у него имелось 175 «королевств».

"Это движение, – отмечает американский сектовед Маркус Бах, – всегда считалось экстравагантным, и не без основания. Страстные последователи отца Дивайна не только распространяли необоснованные утверждения, они всегда готовы были с энтузиазмом подтверждать их фактами. Они говорили: «Движение миссий мира имеет более миллиона членов, проживающих в Соединенных Штатах, Канаде, Англии, Австралии, Швейцарии, Австрии, Западной Германии. Отец Дивайн баснословно богат. Когда он нуждается в деньгах, он просто думает о них, и они у него появляются. Он владеет гостиницами, фермами, торговыми компаниями, доходными домами и сельскими резиденциями. Его прикосновение меняет судьбу человека, его улыбка покоряет сердца, его гнев может убить вас. Его банкеты бесплатны, они грандиозны и состоят из сорока, пятидесяти и даже шестидесяти блюд. В его школах преподают бесплатно учителя с дипломами докторов философских наук. Отец уже обратил в свою веру людей на других планетах, и поэтому он трудится на нашей. Вы знаете, ведь отец – бог».

Дивайн (в переводе – Божественный) имел и другие звания – Епископ, Основатель, Пастырь и Святейшество. Официально же он именовал себя «богом М Дж Дивайном, деканом Вселенной», его называли также «всемогущим богом, мастером и создателем и завершителем всего, что было, есть и будет» и тому подобными громкими титулами.

Движение располагало в начале 1960-х годов 30 миссиями в Нью-Йорке, 25 – в Пенсильвании, 7 – в Калифорнии. Эти миссии – их называли Центры мира – содержали детские приюты, а также бесплатные вечерние школы, в которых преподавались, как написано в проспекте одной из них, «все академические предметы, а также практические классы по американизму, христианизму и братству».

Дивайна называли «немыслимым пророком». Его известность объяснялась не только широкой саморекламой, но и тем, что о нем часто и много писала бульварная американская печать.

Кем же в действительности был этот на вид простой (он похвалялся, что никогда не учился в школе), лысый, низкорослый, плотного телосложения негр, одетый всегда в темный костюм, белую рубашку с ярким галстуком, обутый в начищенные до блеска черные ботинки, с большим бриллиантовым перстнем на пальце, разъезжавший, подобно миллионеру, в черном «кадиллаке»?

Пронырливые газетчики утверждали, что это был некий Джордж Бэйкер, родившийся в 1878 году в Южной Каролине в бедной семье негритянского издольщика. Родители Бэйкера некогда были рабами. В юности Бэйкер примкнул к одной из многочисленных сект и провозгласил себя ее пророком, присвоив себе громкое имя «Сын справедливости». Расистским властям не понравились такие претензии юного Бэйкера. Он подвергался разного рода преследованиям, его неоднократно пытались линчевать, присудили к шести месяцам каторжных работ за призыв к мятежу. Выйдя на волю, Бэйкер перебрался в Балтимору, где работал садовником, потом примкнул к негритянскому проповеднику Сэмюэлю Моррису, известному под именем «отца Иеговы»

Бэйкер стал его помощником («посланцем»). Вскоре к ним присоединился негритянский проповедник Джон Жикерсон, выступавший под именем Сент-Джон Вайн (св. Иоанн Вино). В 1912 году эта тройка распалась – Моррис остался в Балтиморе, Сент-Джон уехал в Нью-Йорк, а Бэйкер подался в Джорджию. Там во время проповеди в городке Валдоста он был арестован и отдан под суд за нарушение порядка. Суд, учитывая, что Бэйкер выдавал себя за бога, объявил его невменяемым и присудил к принудительному лечению в психиатрической лечебнице, замененному высылкой из Джорджии. Бэйкер уехал в Нью-Йорк, где некоторое время сотрудничал с Сент-Джоном, Дэдди Грэйсом, Биллом Пароходом и им подобными негритянскими святошами. От них он набрался сведений о Библии, теософии, спиритизме и прочих «божественных» науках. Бэйкер перебрался в Бруклин, где стал выступать под новой личиной, судя по всему, заимствованной у Сент-Джона. Бэйкер стал называть себя Мэйтчер (Майор) Дивайн. Вскоре он купил дом, в котором открыл агентство по найму прислуги. Ему помогала жена Пенина, или Пенни. Своим подопечным Дивайн рекомендовал быть честными, не брать чаевых, не принимать подарков, не пить спиртного, не курить, не развратничать. Агентство стало давать доход, что позволило Дивайну основать свою секту – Движение миссий мира.

Движение развивалось вяло. Успех к Дивайну пришел только тогда, когда в США разразился экономический кризис. Его биографы связывают этот поворот со следующим событием. В 1932 году Дивайн был привлечен к суду по жалобе соседей, обвинивших его в дебоширстве. Судья Льюис Дж. Смит взял Дивайна под арест и потом приговорил к годичному заключению и штрафу в 500 долларов. Спустя три дня 50-летний судья Смит неожиданно скончался. Его «бог наказал», стали уверять поклонники Дивайна, а бог, по их убеждению, был не кто иной, как сам Дивайн. Последний «скромно» комментировал: «Я был вынужден так поступить». Вскоре «бог» обрел свободу и с тех пор беспрепятственно осуществлял свою проповедническую деятельность. В условиях экономического кризиса число его сторонников росло как на дрожжах. В начале 1940-х годов они исчислялись десятками тысяч. К тому времени Дивайн разбогател, он стал обладателем большого состояния – обширных загородных резиденций с парками, с площадками для гольфа и плавательными бассейнами, он их называл божественными, или королевскими чертогами, или «обетованными землями», многочисленных торговых предприятий, ресторанов,! парикмахерских, пошивочных мастерских, даже салонов по чистке обуви, атакже солидных вкладов в банках. Все его владения были записаны на подставных лиц. Сам же Дивайн официально не имел банковских вкладов, никакой I собственности, не вел никаких счетов, никогда не платил налогов, не пользевался чеками, за все расплачивался наличными. Он похвалялся: «Я располагаю любыми деньгами. Расходуя 10 центов, получаю доллар, расходуя доллар – получаю сто, расходуя сто – получаю тысячу, расходуя тысячу – получаю миллион».

Движение Дивайна не имело никаких священных текстов, никакого устава, не было у него и богослужений в общепринятом понимании этого слова. Дивайн объяснял, что бог спустился вновь на землю, потому что люди отвергли его пророков, а вселился он в негра, потому что решил проявить себя через самого обездоленного. Его высказывания, реплики, речи, беседы стенографировались его секретарями и печатались в газете движения «Нью дэй» («Новый день»), помеченной АОРВ (Год бога отца Дивайна), которая распространялась среди его последователей.

Вот фрагменты выступлений Дивайна, публиковавшихся в этом органе: «Любовь отца заставила вас делать то, к чему призывает правительство: не совершать преступлений, не развратничать, не скандалить», «Если вы нарушаете закон, не подчиняетесь ему, сквернословите, мой дух, моя любовь и мой разум пойдут и накажут вас. Все, что делаю и разрешаю делать, похвально и в ваших интересах, все это делается для вашего благополучия». Дивайн призывал своих последователей, в частности тех, кого он устраивал на работу, не попрошайничать, не собирать милостыню.

Отец Дивайн не имел ни заместителей, ни старост, ни других должностных лиц в своей секте, за исключением личных секретарей, которые числились у него на службе. После смерти в 1945 году его жены-негритянки Дивайн женился на Эдне Роз Ратчинг, белой девушке (она была моложе его по меньшей мере на 40 лет), получившей титул «Милого ангела», а потом «Матери Дивайна» и унаследовавшей после его смерти отнюдь не маленькое состояние и руководство сектой. Она была стенографисткой, родилась в Канаде, познакомилась с Дивайном, когда ей был 21 год, и вскоре стала его женой.

Считалось, что Дивайн всегда обо всем знал. Когда ему что-либо рассказывали или докладывали, он обычно говорил: «Да, я знаю!» Если его распоряжения запаздывали, то верующие объясняли это тем, что для них еще не настало время. Последователи Дивайна обычно ждали «знака» («коол» – вызов) от него. Считалось, что тогда на них спускалась «божья благодать».

Когда в каком-нибудь городе стихийно возникало движение его сторонников, Дивайн иногда признавал его, иногда – нет. Все зависело от его воли, от его желания. И тем не менее он находил людей, слепо веривших каждому его слову.

Последователи его делились на два разряда – братьев и сестер и «ангелов». Первые участвовали в различных мероприятиях движения, но при этом вели обычный образ жизни. «Ангелы» отказывались в пользу Дивайна от своей собственности и капиталов, бесплатно жили и питались в его резиденциях, находясь в полном его распоряжении. Как монахи, они меняли свои имена, только вместо имен святых они называли себя, к примеру, Медовая Пчела, Любовь, Славное Солнце, Голубь Жизни, Давид Мир, Виолетта Луч, Смеющийся Джордж, Ной Искренность, Радостный Иов, Преданная Мэри или Счастливый Мир, Магнетическая Любовь, Блестящая Победа, Яркое Солнцесветение и тому подобными выспренными именами.

Что же проповедовал этот черный мессия? Он утверждал, что все его последователи – бессмертны; если даже они умрут, то их дух переселится в другое тело и будет продолжать жить. Он обещал, что никто из них не будет болеть, если строго будет следовать его учению. В случае трудностей и сомнений они должны думать только о нем, об отце Дивайне. Они должны повторять «Спасибо тебе, отец!» до тех пор, пока не обретут полного счастья. Он запрещал своим последователям красть, потреблять спиртные напитки, играть в азартные игры и лотерею, курить, ругаться, развратничать; осуждал расовые и прочие предрассудки, ненависть, жадность, эгоизм. Он призывал оплачивать законные долги. Дивайн запрещал употреблять такие слова, как «негр», «белый», «черный», «цветной». Он не признавал брака и тем самым развода. Требовал от женатых после вступления в его секту разойтись и именоваться братом и сестрой. Запрещал танцевать вместе мужчинам и женщинам. Требовал от членов секты порывать с близкими и родными – с матерью, отцом, сестрой, братом, женой или детьми, если последние не станут его – Дивайна – последователями. Исключения допускались только для несовершеннолетних. Он установил специальный «Международный кодекс скромности», который состоял из следующих предписаний: «Не курить! Не пить! Не ругаться! Не вести себя вульгарно! Не кощунствовать! Не допускать неподобающего смешения полов! Не брать подарков, пожертвований, других видов взятки!»

Тем участникам движения, кто противился его воле, Дивайн угрожал болезнями и смертью, поэтому большинство слепо подчинялись ему. Один из членов его секты писал, что "сторонники отца Дивайна взирали на него с огромным страхом и самой глубокой преданностью, они чувствовали себя близкими к нему, свободно общались с ним, задавали ему вопросы, спрашивали его мнение, обращались к нему с просьбами. Его последователи часто говорили о нем: «Он такой милый!»

Его высказывания часто были нелепы, туманны, экстравагантны. Тем не менее они вызывали восторг у его последователей. Дивайн говорил и о политике. Он выступил с Платформой справедливого правительства, в которой, требуя равенства, ратовал за запрещение профсоюзов, за цензуру печати, отмену страхования, предлагал заменить приветствие «Здравствуй» словом «Мир», наказывать врачей за смерть их пациентов. Он приглашал президента Рузвельта посетить его, обращался за поддержкой к папе римскому, угрожал лишить правительственных чиновников их мест, если они не станут с ним сотрудничать, обещал водвориться в Белом доме, утверждая, что контролирует 20 миллионов голосов. Газеты над ним потешались, его высмеивали, но для него главным было то, чтобы о нем писали, ибо это создавало ему рекламу В целом «философия» Дизайна приходилась по душе северным политиканам, которые стремились заручиться голосами его последователей. Они охотно посещали собрания движения и выступали на них с хвалебными речами в адрес Дивайна, учение которого, по их словам, положительно сказывалось на нравах общества. Не менее благожелательным было отношение к Дивайну различного рода торговых компаний, универсальных магазинов, в свою очередь заинтересованных в продаже своих товаров его сторонникам. Они не скупились на пожертвования в кассу движения и на рекламные объявления в его органе «Новый день», из 132 страниц которого рекламой было заполнено более 120. Реклама заканчивалась словами «Мир» и «Спасибо Тебе, отец Дивайн».

Однако особую популярность принесли культу Дивайна не эти собрания, а «священные причащения» – грандиозные банкеты, которые он давал ежемесячно для своих сторонников в одной из многочисленных резиденций. В них участвовало по нескольку сот человек. Считалось, что гости, получавшие приглашение откушать за одним столом с Дивайном, удостаивались особой чести. На таких «причащениях» подавались десятки самых разных блюд, много сладкого, мороженого, фруктов, соков и других безалкогольных напитков. Причем каждое блюдо, до его разноса, подносилось лично к Дивайну, который его благословлял и вкладывал в него ложку и вилку. На банкетах Дивайна все блестело и искрилось: приборы были из серебра, посуда – лучшего качества, скатерти и салфетки – накрахмалены. Сам Дивайн восседал в кресле, на высокой спинке которого золотыми буквами было начертано слово «Бог». Так как из-за малого роста его ноги не доставали до пола, ему клали под них подушечку. Во время банкета два женских хора – «Розы» и «Лилии» – и мужской – «Крестовики» – пели песни и гимны. Участники банкета свидетельствовали о чудесных исцелениях. К примеру, одна негритянка кричала: «Я была парализована. Не могла двигать ногами, но когда я Вас встретила, отец, Вы меня вылечили. Я Ваша навечно, Отец!» Затем свидетельствовала белая: «У меня была чахотка. Я кашляла дни и ночи напролет. Мне сказали, что я не жилец на этом свете. Потом Вы, отец, вошли в мою жизнь и моментально меня исцелили Я люблю Вас, отец, люблю искренне!» Наконец вступал неф: «В молодости я был вором, сидел в тюрьме. Я не признавался судье, но я знал, что я плохой человек. Я поджег машину моего соседа. Об этом впервые говорю открыто И только когда бог снизошел ко мне в лице отца Дивайна, я переменился к лучшему. Спасибо Вам, отец».

Перед подачей десерта Дивайн произносил громким, уверенным, хриплым голосом проповедь – туманную, но обнадеживающую. Он начинал обычно такими словами: «Мир всем! Хорошего здоровья, доброты, приятного аппетита, хороших манер, хорошего поведения, всем успеха и благоденствия. Да здравствуют жизнь, свобода, подлинное счастье!». Его слова стенографировали 25 молоденьких белых и черных секретарш.

На этом банкет заканчивался. Сытые и довольные гости расходились.

Такие «причащения» пользовались, конечно, особым успехом среди последователей Дивайна.

Бульварная печать, как правило, весьма подробно их описывала, перечисляя многочисленные блюда и отмечая аппетит, с каким их поглощали.

Но были и те, кто открыто разоблачал этого авантюриста от церкви. Сент-Джон Вайн, бывший его компаньон по секте, высмеивал его претензии на святость. Это он сообщил печати, что подлинное имя Дивайна – Джордж Бэйкер. Епископ баптистской церкви Лавсон в Нью-Йорке на протяжении многих лет доказывал в своих проповедях, что Дивайн – нечистоплотный аферист. Некая Виола Уилсон, бывшая проститутка, алкоголичка и воровка, неоднократно сидевшая в тюрьме, была «обращена» Дивайном, вступила в его движение, где приняла имя Преданной Мэри. Она сделала молниеносную карьеру в секте: год спустя после вступления уже возглавляла все финансовые операции секты. Но старую волчицу тянуло в лес. Дивайн вскоре уличил ее в присвоении крупных сумм, снял с ответственного поста и отослал на кухню мыть посуду. Преданная Мэри взбунтовалась, покинула секту и основала свое собственное Универсальное движение «Светоч». Она не переставала обвинять Дивайна во всех смертных грехах, в частности в том, что он занимался вымогательством, присваивал деньги своих поклонников, бил жену Пенни, сожительствовал с другими женщинами. Газеты охотно печатали ее разоблачения. Но затем Преданная Мэри снова запила, попала в автомобильную катастрофу, раскаялась и стала умолять Дивайна простить ее и разрешить вернуться в секту. Когда она публично заявила, что клеветала и лгала на него, Дивайн проявил к ней снисхождение, и она вновь вернулась в движение, хотя и не занимала уже в нем ответственных постов.

Немало неприятностей причинила Дивайну и другая его последовательница – Веринда Браун. Прислуга по профессии, она вступила в секту, вручив Дивайну свои сбережения – 5 тысяч долларов Некоторое время спустя Веринда покинула движение, и когда Дивайн отказался вернуть ей деньги, она затребовала их через суд. На процессе в качестве свидетеля обвинения выступала Преданная Мэри. Суд присудил вернуть деньги Веринде, а также уплатить судебные издержки, но Дивайн наотрез отказался платить, хотя его адвокаты советовали ему не упрямиться. Дивайн, однако, стоял на своем и, чтобы избежать тюрьмы, перенес свою штаб-квартиру в Филадельфию, откуда наезжал в Нью-Йорк только по воскресеньям, когда по закону пристав не имел права вручить ему исполнительный лист

И все же, несмотря на эти и многие другие скандалы и разоблачения, культ-бизнес Дивайна расширялся и процветал Банкеты его пользовались колоссальным успехом, политиканы благоволили к нему, его доходы росли Он даже приобрел личный самолет. Движение распространилось на 25 штатов, где у него имелось 175 «королевств». Он утверждал, что его секта располагала последователями также во многих зарубежных странах.

Дивайн хвастался, что никогда не болел и будет жить «вечно», но смерть пришла и к нему В 1965 году он скончался, согласно утверждениям его последователей, в возрасте 101 года, а по другим источникам, около 80 лет от роду. Он оставил многомиллионное состояние своей «Матери». Она пыталась продолжать дело своего «божественного супруга», однако не смогла заменить Дивайна. С его смертью прекратились банкеты, перестала выходить газета «Новый день», дивайнисты разбрелись по другим сектам. В изменившихся условиях учение Дивайна выглядело архаичным, старомодным. К тому же власть белой «Матери» после смерти Дивайна оспаривал Иисус Анна Эмануль (настоящая фамилия Роберт.Гибсон), 60-летний негр, утверждавший, что он – старший из пяти детей, прижитых Дивайном с его первой женой Пенни, и поэтому пост руководителя секты принадлежит ему.

Некогда Дивайн утверждал, что у него 22 миллиона последователей. Возможно, в период наивысшей популярности секты у него было их несколько десятков тысяч. Из них три четверти – женщины и 10 процентов – белые. После смерти Дивайна число его приверженцев упало до нескольких сотен.

Георгий Гурджиев (1877 – 1949)

Мистик, основавший свое учение о человеке и космосе на тайных науках. С юности увлекался восточными легендами и обрядами, много путешествовал по странам Востока, где изучал местные культы. С 1912 года выступал в роли "учителя жизни" в Москве и Петербурге. Открыл в Тифлисе Институт гармоничного исследования человека, затем во Франции, в Фонтенбло, близ Парижа, содержал специальную школу, находя последователей своего учения. Во время второй мировой войны перебрался в США, где выдавал свое учение за последнее откровение высшего разума.

Личность Гурджиева окружена тайной и легендами Согласно им Гурджиев – праведник, обладающий бессмертием, общавшийся с Христом, Александром Македонским, святой, наделенный сверхъестественным даром творить чудеса, обладавший завидными знаниями как в гуманитарных, так и в точных науках, ласковый и заботливый учитель

Рождению легенд способствовал сам Гурджиев В поисках смысла жизни, рассказывал он в 1930-е годы своим последователям во Франции, он в течение многих лет путешествовал по Персии, Афганистану, Тибету, Индии. По его словам, во время странствий ему встречались обители, сохранившие религиозные и культурные традиции четырехтысячелетней давности. Ему посчастливилось общаться со старцами, прожившими на свете двести! и более лет, но сохранившими бодрость духа и тела, доводилось находить приют в пещерах йети, снежных людей. Добрался великий маг и до страны, населенной сверхъестественными существами – Махатмами, сразу же понявшими, что он из их круга Гурджиев пытался соединить учения восточных магов с европейской наукой, что успешно сделал его ученик Петр Успенский «Я увидел человека восточного типа, – рассказывал о своем знакомстве с Гурджиевым Успенский, – уже немолодого, с черными усами и пронзительными глазами, более всего он удивил меня тем, что производил впечатление переодетого человека, совершенно не соответствующего этому месту и его атмосфере. Я все еще был полон впечатлений Востока, и этот человек с лицом индийского раджи или арабского шейха, которого я сразу же представил себе в белом бурнусе или в тюрбане с золотым шитьем, сидел здесь, в этом крохотном кафе, где встречались мелкие дельцы и агенты-комиссионеры В своем черном пальто с бархатным воротником и черном котелке, он производил странное, неожиданное и почти пугающее впечатление плохо переодетого человека, вид которого смущает вас, потому что вы понимаете, что он – не тот, за кого себя выдает, а между тем вам приходится общаться с ним и вести себя так, как если бы вы это не замечали По-русски он говорил неправильно, с сильным кавказским акцентом, и самый этот акцент, с которым вы привыкли связывать все, что угодно, кроме философских идей, еще более усиливал необычность и неожиданность впечатления».

«Гурджиев» по-турецки означает «грузин» Фамилию Гурджиев (Гурджан) носят многие греки, пришедшие на граничащие с Турцией земли Армении и Грузии Георгий родился в Армении в семье малоазийского грека и армянки Большое влияние на формирование характера будущего «пророка» и «чудотворца» оказал его отец, бедный сапожник, увлекавшийся древними мифами, обрядами и сказаниями о святых людях

Повзрослев, Гурджиев решил восстановить древнее знание, о котором ему так много рассказывал отец В поисках тех, кто являлся носителем этого знания, он отправился странствовать На своем пути Георгий встречал молодых людей, увлеченных идеей восстановления древней «мудрости» Постепенно формировалась группа, которую Гурджиев назвал общиной «Искатели истины» В общине царила жесткая дисциплина Все беспрекословно подчинялись указаниям Гурджиева. По его приказанию все они покинули свои дома и отправились в путешествие по дальним уголкам России и в соседние с ней страны, на поиски «знания»

Вопреки утверждениям Гурджиева, что маршруты их путешествий проходили по территории Тибета, Китая, Индии, в действительности ни он сам, ни его последователи дальше Средней Азии и Афганистана не добирались Во время этих странствий они знакомились с ортодоксальными мусульманами, с эзотерическими общинами, вроде суфийского ордена Накшбенди, проповедовавшего идею ущербности и греховности человека и видевшего в Вельзевуле одно из божеств.

Осели «искатели истины» в Ташкенте, где Гурджиев завершил оформление своего учения, впоследствии изложенного им в десяти книгах, разделенных на три серии, под общим названием «Все и вся». Три книги первой серии, названной «Сказки Вельзевула, рассказанные им своему внуку», являются центральными в учении Гурджиева. В них более чем на тысяче страниц излагаются похождения Вельзевула (причем многие термины Гурджиев изобретал сам, соединяя корни слов разных народов в одно слово). Последний восстал против «бессмысленности» устройства нынешней Вселенной, за что был сослан Верховным Владыкой Мира на одну из отдаленных планет – Марс. Оттуда Вельзевул обнаружил, что рядом с ним находится еще одна планета, к тому же населенная людьми Это была Земля, медленно и постепенно вырождавшаяся, ибо ее население давно забыло о своем священном предназначении и тем самым утратило право на бессмертие Вельзевул решил спасти землян и открыть им истину. Изложению ее и посвящены страницы упомянутого сочинения

Гурджиев писал, что человек некогда обладал великим даром – свободной волей, самосознанием и бессмертием. Но это все первоначальное естество человек сегодня утратил, и задачей самого Гурджиева является возвращение людям их естественного состояния, в том числе и бессмертия.

Гурджиев надеялся, что община его будет расти за счет неофитов из русской администрации в Ташкенте. Но просчитался. Военный губернатор города терпеть не мог мистиков и декадентов, в которых он видел исчадие ада, виновников смуты на Руси. Тем более что «искатели истины», как именовали себя ученики Гурджиева, уж очень обносились за время своих странствий и выглядели как оборванцы. И тогда Гурджиева осенило: он забыл включить в «четвертый путь» кроме пути монаха, йогина, факира еще и «путь богача». Нужны деньги, большие деньги для того, чтобы его учение нашло признание у широкой публики. «Искатели истины» должны выглядеть респектабельно, чтобы у них появились последователи. Гурджиев становится предпринимателем.

Ради денег Гурджиев занимался финансовыми махинациями, скупал нефтеносные участки в окрестностях Баку, получал огромные гонорары за знахарские сеансы, выступал в цирке в качестве акробата и даже – в роли гипнотизера. И даже продавал ковры, о чем рассказал ученик великого мага Петр Успенский: "Это был невероятно многосторонний человек; он все знал и все мог делать. Как-то он сказал мне, что привез из своих путешествий по Востоку много ковров, среди которых оказалось порядочное число дубликатов, а другие не представляли собой художественной ценности. Во время посещений Петербурга он выяснил, что цена на ковры здесь выше, чем в Москве; и всякий раз, приезжая в Петербург, он привозил с собой тюк ковров для продажи.

Согласно другой версии, он просто покупал ковры в Москве на «толкучке» и привозил их продавать в Петербург.

Я не совсем понимал, зачем он это делает, но чувствовал, что здесь существует связь с идеей «игры».

Продажа ковров сама по себе была замечательным зрелищем. Гурджиев помещал объявления в газетах, и люди всех родов приходили к нему покупать ковры. Они принимали его, разумеется, за обыкновенного кавказского торговца коврами. Часто я сидел часами, наблюдая, как он разговаривал с покупателями. Я видел, что нередко он играл на их слабых струнках.

Однажды он то ли торопился, то ли устал от игры в торговца коврами. Какая-то женщина, очевидно, богатая, но очень жадная, выбрала дюжину прекрасных ковров и отчаянно торговалась. И вот он предложил ей все ковры в комнате почти за четверть цены тех, которые она выбрала. Сначала она опешила, но потом опять начала торговаться. Тогда Гурджиев улыбнулся и сказал, что подумает и даст ответ завтра. А на следующий день его уже не было в Петербурге, и женщина вообще ничего не получила.

Нечто похожее происходило с ним каждый раз. С этими коврами, в роли путешествующего купца, он опять-таки производил впечатление переодетого человека, какого-то Гарун-аль-Рашида или персонажа в шапке-невидимке из волшебных сказок".

Но самое главное предприятие Гурджиева в те годы – удачная женитьба. Жена его была из старинного знатного шляхетского рода Островских. Она принесла ему не только большое приданое, но и также связи в аристократических кругах.

Все складывается для Гурджиева удачно. Из бродяги он превратился в человека с положением в обществе. Расширился и круг его связей и знакомств. Теперь он общался с людьми из высшего света, в том числе с теми, кто был связан даже с царским окружением.

Во время спекуляций нефтеносными участками в Баку Гурджиев познакомился с крестником покойного царя Александра III, бурятским лекарем-шаманом П. Бадмаевым, также ради денег пускавшимся в самые различные предприятия и аферы. Бадмаев был связан с Распутиным и входил в окружение Николая П. Он-то и представил Гурджиева русскому самодержцу. Император встретил главу «искателей истины» очень доброжелательно и заинтересованно, внимательно выслушал его рассказ о том, какие цели преследует возглавляемое им движение.

Окрыленный успехом, заручившись у придворных Николая II нужными бумагами, Гурджиев переехал в Москву и приступил к созданию научно-методического центра «искателей истины». Своему учреждению Гурджиев дал громкое название – «Институт гармонического развития человека». Строительство шло полным ходом. Великий маг дневал и ночевал на месте будущего «института». Всем, кто записывался в него, уплатив, конечно, взнос, он обещал скорое его открытие. В Москве члены группы платили немалые по тем временам деньги, тысячу рублей, и, работая с ним, продолжали заниматься своими делами. «Есть несколько аспектов этой идеи, – говорил учитель. – Работа каждого человека может включать расходы, путешествия и тому подобное. Если же его жизнь организована так плохо, что тысяча рублей в год оказывается для него затруднением, ему лучше за эту работу и не браться. Предположим, по ходу работы ему потребуется поехать в Каир или в какое-то другое место. У него должны быть для этого средства. Благодаря нашему требованию мы узнаем, способен он работать с нами или нет. Кроме того, – продолжал Гурджиев, – у меня слишком мало свободного времени, чтобы я мог пожертвовать его другим, не будучи уверен, что это пойдет им на пользу. Я очень высоко ценю свое время, потому что оно нужно мне и для собственной работы, потому что я не могу и, как сказал ранее, не должен тратить непродуктивно. Есть во всем этом и другая сторона, люди не ценят вещь, за которую не заплатили».

Однако ему не удалось открыть в Москве свой институт: помешали непредвиденные события, о которых Гурджиев, обладавший, по его словам, даром предвидения будущего, даже и не догадывался. Революция, о которой ему ничего не сказали астрологические гороскопы, расстроили его планы.

Купленное имение, в котором должен был разместиться «институт», сожгли крестьяне. Сам Гурджиев вместе с женой едва спасся бегством, забыв при этом фамильные драгоценности супруги. Вскоре, не пережив утраты богатства, его супруга скончалась. Гурджиев отправился в родные края, в Закавказье, где установил контакты с правительством меньшевиков в Тифлисе. Ему удалось заинтересовать своим проектом «гармонического развития» некоторых членов правительства. Они выписали ему ссуду на реализацию этого проекта. Проспект этого «института» начинался так: «С разрешения министра народного образования в Тифлисе открывается институт гармонического развития человека, основанный на системе Г.И. Гурджиева. Институт принимает детей и взрослых обоих полов. Занятия будут проводиться утром и вечером. Предметы изучения: гимнастика всех видов (ритмическая, медицинская и проч.), упражнения для развития воли, памяти, внимания, слуха, мышления, эмоций, инстинктов и т. п.». К этому добавлялось, что система Гурджиева «уже применяется в целом ряде больших городов, таких как Бомбей, Александрия, Кабул, Нью-Йорк, Чикаго, Осло, Стокгольм, Москва, Ессентуки, и во всех отделениях и пансионах истинных международных и трудовых содружеств».

По некоторым свидетельствам кружок Гурджиева в Тифлисе посещал Иосиф Сталин. Это было еще до революции и войны Великий маг произвел, вероятно, неизгладимое впечатление на юношу, писавшего стихи и уже интересовавшегося политикой. Гурджиев ходил мягкой кошачьей походкой, курил трубку, а куря, обходил собеседника со всех сторон, осматривая человека. Говорил не спеша, на вопросы отвечал, затянувшись несколько раз трубкой и сделав два-три круга по комнате. Трубку держал несколько наотмашь, на весу. Все это действовало на собеседника магически, а в человека излучалось незримое внушение. Не перенял ли тогда эту манеру Иосиф Виссарионович? И еще: сталинская партия была организована по типу «ордена», как об этом и сам вождь как-то обмолвился, то есть по иерархическому принципу, принципу пирамиды. «Орден», где наверху верховный маг или его «медиум».

Когда в Грузии победила советская власть, чудотворцу снова пришлось спасаться бегством, на этот раз в Турцию. Он познакомился с окружением племянника турецкого султана Сабахедцина, а затем и с самим принцем – большим поклонником черной и белой магии, оккультизма и спиритизма. Поэтому Гурджиеву не составило больших трудностей заинтересовать принца, богатого как Крез. Однако история и здесь подшутила над Гурджиевым. В Турции произошла буржуазно-демократическая революция, в результате которой принц лишился всех своих привилегий и состояния.

Очередным местом пребывания Гурджиев избрал Париж. Здесь в 1922 году ему наконец-то удалось реализовать свою давнюю мечту – основать «Институт гармонического развития человека». Помог ему в этом американский богач Дж. Беннет, с которым Гурджиева еще в Стамбуле познакомил принц Сабахедцин. С того момента между ними установились самые тесные отношения ученика и учителя. Беннет внес большую сумму денег на создание «института», а также уговорил еще несколько богатых американцев вложить деньги в реализацию проекта века.

Желающий пройти курс обучения в «институте» Гурджиева должен был внести предварительно весьма и весьма солидный денежный взнос на банковский счет «учителя». Вот почему его учениками могли быть только состоятельные люди. Большое внимание уделял Гурджиев рекламе своего предприятия. В интервью журналистам, представлявшим различные западные массовые издания, он говорил, что знает чудодейственные методы исцеления от всех недугов – физических и психических, волшебные способы самосовершенствования личности, и что получил эти знания во время путешествий по странам Востока от «истинно святых и мудрых учителей». Они открыли ему тайны Вселенной и Человека и наделили его чудесными свойствами, превратив в сверхчеловека – мага и волшебника. Исцеление страждущих Гурджиев связывал с познанием истины, которую якобы можно познать в стенах его «института».

Недостатка в желающих попасть в «институт» Гурджиев не испытывал. Его «институт» стал местом настоящего паломничества. Страждущие стекались со всех концов мира, привлекаемые слухами о «чудодейственных» исцелениях тех, кто еще недавно был серьезно болен телом и духом. У Гурджиева не было ни врачей, ни лекарств, ни больничных палат, ни утомительных процедур. В «институте» лечили нетрадиционными методами, причем исцеляли не какую-то конкретную болезнь, а всего человека, его душу, не подвластную науке. Волшебным средством исцеления являлось магнетическое влияние подлинного мага и чародея – сверхчеловека Гурджиева.

Популярность гурджиевского «института» была связана с общей духовной атмосферой на Западе, когда пробудился значительный интерес к проблемам мистической трансформации личности. Появились многочисленные школы и учения, сулившие невиданные ощущения и перспективы на пути познания божества через духовное самосовершенствование Одной из таких школ и стал «Институт гармонического развития человека» в Фонтенбло в Париже.

«Институт» очень напоминал монастырь. Правда, срок пребывания в нем ограничивался тремя годами. На протяжении данного времени за ограду, отделявшую учебный корпус от внешнего мира, никого не выпускали. Да и времени у слушателей для этого не было – все они усердно работали на скотном дворе, в саду, огороде, ремонтировали автомобили.

К автомобилю, к механизмам вообще у Гурджиева была неодолимая страсть. Его мистицизм удивительно сочетался с механистическим мировоззрением. На лекциях, которые Гурджиев читал по вечерам своим ученикам после напряженного трудового дня, он сравнивал свой «институт» с авторемонтной мастерской, где восстанавливают изношенные в дальних путешествиях машины. Люди, убеждал Гурджиев, суть не что иное, как машины, спящие автоматы, подчиняющиеся законам механики, не способные ни к каким осознанным действиям, требующие для себя руководителя.

Человек – машина, или человек – фабрика (эти сравнения Гурджиев также часто использовал в своих лекциях), состоит из трех отделений, цехов – голова, грудь, живот. Каждый из цехов получает соответствующее его механизмам сырье: голова – информацию и впечатления, грудь – воздух, живот – пищу. На основе определенного вида сырья вырабатывается и соответствующий вид продукции. Но, к сожалению, из-за неполадок в механизмах из цехов часто выходит брак в виде страха, эгоизма, озлобления, болезней. От брака можно избавиться, исправив механизмы каждого цеха. Для этого ''учитель" разработал систему специальных упражнений для головы и груди, а также особую диету для желудка. Вот почему одно из центральных частей курса в Фонтенбло были балетно-акробатические упражнения (Гурджиев в молодости преподавал танцы и акробатику, выступал с акробатическими упражнениями в цирке). Он собирал всех своих учеников в специальном зале, где они должны были выполнять иногда простые, а нередко и сложные и утомительные упражнения, принимать немыслимые позы и пытаться удерживать их значительное время. Были случаи, когда ученики падали в обморок от истощения, перенапряжения и кровоизлияния в мозг.

Гурджиев любил озадачивать своих учеников: он заставлял их запоминать тысячи непонятных тибетских слов, выкапывать детской лопаткой огромное дерево, пилить его ствол столовым ножом… Занимаясь лечением подопечных, он прописывал им свои лекарства и специальные диеты.

При всем своем увлечении техникой Гурджиев не изменял оккультизму и мистике. По его мнению, законы механики – это лишь низший тип законов. В глубинах же Вселенной действуют высшие внефизические законы, и прежде всего так называемые законы творения. Да и человек не такой уж простой механизм. В нем спят непробудившиеся силы, которые могчи бы приобщить его к бессмертию. Но для их пробуждения необходимо в первую очередь изменить сами законы космоса, в соответствии с природой которого развивается человек.

Обосновывая данные тезисы, Гурджиев утверждал, что Луна не космическое тело, а живое существо,!космическое чудовище. Она высасывает всю энергию, которую вырабатывают живые организмы на Земле, в том числе и люди, потому они и находятся во сне, живут, как автоматы. Но такое положение недолговечно. Вскоре Луна, набравшись сил, посягнет на власть Солнца, тоже живого существа со своим характером и претензиями. Начнется битва двух небесных гигантов. Земля же, лишенная Луной своей энергии, сейчас спит. Однако в момент схватки космических гигантов проснется: начнутся войны, люди как звери будут уничтожать друг друга, большая часть их погибнет в этой небесной драме, и прежде всего те, кто не был к ней готов, кто не усовершенствовал себя по системе Гурджиева, позволяющей успешно освоившему ее слиться с космосом, раствориться во Вселенной Спасутся, заявил Гурджиев, только те, кто примкнет к нему. Скорее всего они спасутся бегством в другие уголки космоса, которые будут открыты для них лучом творения, познанным в ходе духовной эволюции.

Свое учреждение Гурджиев пытался превратить в доходное предприятие. Он растянул рабочий день своих учеников до 14 часов, в несколько раз увеличил вступительный взнос, читал лекции. Наконец, написал и издал многотомный труд «Все и вся», который надеялся выгодно продать хотя бы своим ученикам.

И вначале Гурджиеву сопутствовал успех Он стал популярным во Франции, Англии, Германии, даже в Америке. К нему стремились толпы жаждавших чудесного исцеления от духовной и физической импотенции и просто любопытных. Они вносили крупные вступительные взносы на банковский счет учителя, раскупали его книги, ожидая, когда же появится свободное место в гурджиевском монастыре.

Но постепенно климат в Западной Европе менялся. В воздухе запахло порохом, люди стали больше думать о спасении тела, а не духа. Ученики начали разъезжаться по домам. Доходы Гурджиева резко упали. Особняк, сельскохозяйственный инвентарь, автопарк и голландских коров власти описали за долги. «Институт гармонического развития человека» прекратил свое существование. Гурджиев, покинутый всеми, последние дни жизни провел в нищете. Пережив вторую мировую войну, он скончался в 1949 году в Париже, в приюте для бездомных.

Борис Викторович Савинков (1879 – 1925)

Русский политический деятель, писатель (В. Ропшин), эсер, один из руководителей "Боевой организации", организатор многих террористических актов, антисоветских заговоров и мятежей. Белоэмигрант. В 1924 году был арестован при переходе государственной границы, осужден По официальной версии – покончил жизнь самоубийством. Луначарский назвал его "артистом авантюры"

Савинков родился в Харькове 19/31 января 1879 года, а учился в гимназии в Варшаве, где отец его Виктор Михайлович служил судейским чиновником. Семья, в которой было трое сыновей – Александр, Борис, Виктор и дочери – Надежда, Вера, Софья, жила без особых забот и запросов Савинков-отец, по словам его жены, был «человек интеллигентный, чрезвычайно чуткий к справедливому и широкому толкованию законов», за что поляки звали его «зацны сендзя» – «честный судья»

И вот два старших сына отправились в Петербург Александр поступил в горный институт, Борис – в университет Братья Савинковы сразу оказались в самой гуще мятежного студенчества

Борис Савинков, женатый на Вере, дочери писателя Глеба Успенского, и сам был уже отцом, когда за речь на студенческой сходке его исключили из университета без права поступления в другое учебное заведение. Он был вынужден уехать учиться в Германию. В 1899 году, вернувшись в Петербург, он угодил в крепость на пять месяцев, где попробовал впервые заняться литературой.

После крепости Борис Савинков был выслан в Вологду. Там его и навестили мать со старшим братом Александром, которого высылали дальше, в Якутию. Мать нашла, что Борис с семьей живет в ссылке неплохо. Дело еще рассматривалось в суде, и Борису, как и Александру, грозила ссылка в Сибирь. К тому времени взгляды его коренным образом переменились…

В Вологде Борис Савинков оказался потому, что был социал-демократом плехановского толка и принадлежал к группе «Социалист», а позже – «Рабочее знамя». Там Он написал статью «Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократии», которая, по словам Ленина, отличалась искренностью и живостью Но.

Савинков был уже знаком с иными взглядами. За границей он познакомился с будущим лидером эсеров Виктором Михайловичем Черновым.

В Вологде социал-демократы и эсеры частенько собирались для обсуждения теории и тактики революционной борьбы, и однажды на занятия кружка явился надменно-бледный Савинков и отрывисто заговорил о том, что пора перестать болтать, что дело выше слов. Этим он снискал всеобщее восхищение.

В июне 1903 года Савинков бежал из Вологды вместе с Иваном Каляевым, знакомым ему еще с гимназических лет и отбывавшим административную ссылку в Ярославле. Они добрались до Архангельска и сели на пароход Заграничных паспортов у них не было, но тогда никто их и не спрашивал Через норвежский порт Варде, Христианию и Антверпен Савинков добрался до Женевы, где удостоился приема у знаменитого эсера Михаила Гоца, которому он сказал, что хочет «работать в терроре» Однако тот посоветовал «подождать, пожить, осмотреться», свел его с другими, жаждущими принять участие в политических убийствах. Члены Б О (Боевой организации партии эсеров) присматривались к нему.

Руководителя Б.О. на самом деле звали Евно Фишелевичем Азефом. Он же Валентин Кузьмич, он же Виноградов, он же… Азеф начал службу простым осведомителем в царской охранке еще в 1893 году с окладом в 50 рублей в месяц, за десять лет службы оклад возрос до 500 рублей, о высылке которых ему приходилось частенько напоминать шефам в донесениях.

Савинков сказал Азефу, что собирается убить министра внутренних дел Плеве с помощью Ивана Каляева. Уже через две недели Азеф познакомил Савинкова с планом убийства – взорвать бомбой карету Плеве. Для установления маршрутов, времени поездок, системы охраны была создана большая группа. Она должна была действовать под видом извозчиков, газетчиков, разносчиков…

Так начиналась «не жизнь, а кинематографическая лента – боевик о боевике», – как писали о Савинкове в двадцатые годы.

Азеф назначает Савинкова руководителем всей группы, и отныне он – центральное лицо в практическом терроре, хотя метать бомбы предстояло не ему. Эта роль предназначалась таким, как Иван Каляев, который с детства был для Савинкова Янеком.

18 марта 1904 года метальщики бомб были расставлены по маршруту Плеве. Савинков находился в Летнем саду, когда послышался взрыв… Но это был выстрел полуденной пушки в Петропавловской крепости. В тот день покушение не получилось из-за трусости Абрама Боришанского, хотя карета министра промчалась очень близко, едва не сбив его с ног.

Тогда Азеф предлагает новый план.

Савинков превращается в богатого представителя английской фирмы и поселяется в роскошной квартире на улице Жуковского. При нем, в качестве содержанки, Дора Владимировна (Вульфовна) Бриллиант, по мужу Чиркова, революционерка из зажиточной еврейской семьи. «Лакеем» у них служит молодой и румяный Егор Сазонов. Азеф даже настаивал на покупке автомобиля, но Савинков отказался.

В день убийства, 15 июля, Савинков встречал на Николаевском вокзале Сазонова, одетого в железнодорожную форму. Тот нес большой пятикилограммовый цилиндр, завернутый в газету и перевязанный шнурком.

Через несколько часов эта бомба взорвалась.

Савинков пришел на место взрыва, но не заметил трупа Плеве и, приняв окровавленные куски мяса за останки Сазонова, с досадой подумал о неудаче и пошел в… баню. Отлежавшись там, он купил на улице газету и с удивлением увидел в ней портрет Плеве в траурной рамке. В тот же день он уехал на свидание с Азефом в Москву. Они часто встречались, но в разных городах. Их потом называли «генералами от террора», руки свои кровью они не обагряли.

Савинков как организатор не уступал своими способностями служащему охранки Азефу. К тому же он был магнетически красноречив, он вербует в ряды Сазоновых и Каляевых, верящих в него без оглядки.

После убийства Плеве в 1904 году Борис Савинков уехал за границу, где было решено убить в Петербурге – генерал-губернатора Д.Ф. Трепова, в Москве – генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, в Киеве – генерал-губернатора Клейгельса.

Савинков «берет на себя» великого князя. Он появляется в Москве с английским паспортом. Барские повадки ставят его вне подозрений. Начинается наблюдение.

Савинков мечется между Москвой и Петербургом. Энергия его поразительна. Он знакомится с аристократкой Татьяной Леонтьевой и убеждает ее убить царя на одном из придворных благотворительных балов. Это решение он принимает самолично.

2 февраля 1905 года Иван Каляев бросил бомбу в карету – и великого князя не стало. Самого же Каляева позже повесили в Шлиссельбургской крепости.

После убийства в Москве Боевая организация стала известна в России. Савинков в это время уже был в Женеве вместе с Иваном Николаевичем (Азефом), который познакомил его с Георгием Гапоном. Савинков по достоинству оценил ораторско-гипнотические способности Гапона. Если несколько месяцев назад тот вел рабочих к Зимнему дворцу с требованием христианской справедливости, то теперь, пригретый эсерами, Гапон пропагандировал теорию тотального террора.

Одна неосторожная фраза стоила Гапону жизни. «…Во всех заграничных комитетах всем делом ворочают жиды, и у эсдеков, и у эсеров. Даже во главе Боеовй организации эсеров стоит жид, и еще какой жирный…» Азеф и Савинков поручили Гутенбергу убить Гапона и Рачковского во время вербовочного свидания в ресторане. Вскоре рабочие-эсеры повесили Гапона, привязав веревку к крючку вешалки…

После революции 1905 года десятки эсеров заседали в Государственной думе, а их Боевая организация продолжала убивать государственных деятелей. ЦК поручил Азефу и Савинкову уничтожить министра внутренних дел адмирала Дубасова и московского генерал-губернатора Дурново.

23 апреля 1906 года в царский день Дубасов направлялся на торжественное богослужение в Кремле. Савинков все рассчитал. Метальщиком бомбы он назначил студента, польского дворянина Бориса Вноровского. Однако Дубасов был лишь ранен, а его адъютант граф Коновницьш – убит.

Савинков отличался редким честолюбием. Он был уверен, что делает историю, что его имя непременно войдет в историю. Он аккуратно хранил документацию, записные книжки, выписки, письма, несмотря на подвижный образ жизни. Исследователю потребуется изрядное время, чтобы прочесть тысячи писем к нему от Гиппиус, Мережковского, Арцыбашева, Волошина, Эренбурга, Ремизова, Философова, Щеголева, Плеханова, не говоря уже об Азефе и других деятелях эсеровской партии, от жен, детей, братьев, многих других более или менее известных лиц. Особенное значение он придавал предсмертным исповедям своих соратников по Боевой организации, что говорит о способности Бориса Викторовича завоевывать доверие таких незаурядных людей, как Каляев, Сазонов…

Первая мировая война застала Савинкова на юге Франции. В Париже началась паника. Правительство покинуло столицу. Благодаря своим связям (и масонским тоже) Савинков без труда выправил удостоверение военного корреспондента. Он отправляет свои первые репортажи из Парижа в Россию, пишет их под грохот пушек, доносящийся со стороны Сен-Дени. Он знает, чего хочет русский читатель. И он не кривит душой, когда пишет, что нет для него Дороже в мире двух городов: Парижа и Москвы. В 1916 году В. Ропшин послал на родину книгу «Во Франции во время войны». Книга успеха не имела, потому что на родине царили совсем иные настроения.

Савинков имел смутное представление о том, что происходит в России. Большевистская пропаганда против войны и эсеровское требование «земли и воли» подготовили к революции миллионы мужиков в солдатских шинелях. Буржуазия жаждала реформ и… власти, опирающейся на демократию. И все-таки революция оказалась неожиданной для всех.

Попрощавшись с женой и малолетним сыном Львом, Савинков поехал в Петроград. В 1917 году число членов партии эсеров доходило до миллиона. Она получила большинство голосов на выборах в Учредительное собрание. Наследница народников, она пользовалась поддержкой не только крестьян, но и рабочих и интеллигенции, однако власти как бы боялась, делила ее с меньшевиками в Советах и кадетами в правительстве. Кроме Керенского, во Временное правительство входили эсеры Чернов, Авксентьев, Маслов.

В апреле 1917 года Савинков приехал в Петроград. В мае 1917 года вместе с Керенским он прибыл в ставку Юго-Западного фронта.

Деятельный и властный, Савинков с воодушевлением принимает предложение стать комиссаром 7-й армии и едет в Бугач. На митингах он обвиняет Петроград, этот источник угарного тумана негосударственной мысли.

Однако настроение его вскоре падает: солдаты не хотят воевать до победного конца. Вообще не хотят воевать.

В конце июня Савинков встречается с Керенским и становится комиссаром Юго-Западного фронта.

Но еще задолго до этого Савинков приметил генерала Лавра Георгиевича Корнилова. Оба придерживались того мнения, что для спасения России нужны самые решительные и твердые меры. Савинков поверил генералу, поверил в то, что именно этот человек спасет Россию. 17 июля не без его рекомендации Корнилов был назначен Верховным Главнокомандующим. Борис Викторович все больше влияет на Керенского. Он рассчитывает на пост военного и морского министра, и Керенский соглашается. Однако вмешался «Петроградский совет», и пост министра от экс-террориста ускользнул.

Тем не менее Савинков становится настолько заметной фигурой, что даже английский посол Бьюкенен писал в своем дневнике: «…мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, бывшего одним из главных организаторов убийства великого князя Сергея Александровича и Плеве, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию…»

Генерал Деникин в «Очерках русской смуты» писал: «Савинков порвал с партией и с советами». Он поддерживал резко и решительно мероприятия Корнилова, оказывая непрестанное и сильное влияние на Керенского, которое, быть может, увенчалось бы успехом, если бы вопрос касался только идеологии нового курса.

Вместе с тем взгляды Савинкова не во всем совпадали со взглядами Корнилова. Брис Викторович облекал его простые и суровые положения в условные внешние формы «завоеваний революции» и отстаивал широкие права военно-революционных учреждений – комиссариатов и комитетов. Хотя он и признавал чужеродность этих органов в военной среде и недопустимость их в условиях нормальной организации, но… по-видимому, надеялся, что после прихода к власти – комиссарами можно было бы назначать людей «верных», а комитеты – взять в руки. А в то же время бытие этих органов служило известной страховкой против командного состава, без помощи которого Савинков не мог бы достигнуть цели, но в лояльность которого в отношении себя он плохо верил.

Савинков мог идти с Керенским против Корнилова и с Корниловым против Керенского, холодно взвешивая соотношение сил и степень соответствия их той цели, которую преследовал. Он называя эту цель – спасением родины; другие считали ее личным стремлением к власти. Последнего мнения придерживались и Корнилов, и Керенский".

Но честолюбивым планам Савинкова не дано было свершиться.

8 августа 1917 года накануне Московского Государственного совещания Савинков представляет Керенскому и министру внутренних дел Авксентьеву списки лиц, подлежавших аресту на основании сведений контрразведки. Список правых подписывается, а почти все левые вычеркиваются. И в том числе – большевики. Савинков просит разрешения остаться с Керенским наедине, выражает возмущение по поводу большевиков и дает на подпись свою докладную записку о введении смертной казни. Керенский отказывается ее подписать. Савинков подает в отставку.

Керенский получает телеграмму от Корнилова: «До меня дошли сведения, что Савинков подал в отставку. Считаю долгом доложить свое мнение, что оставление таким крупным человеком, как Борис Викторович, рядов Временного правительства не может не ослабить престижа правительства в стране, и особенно в такой серьезный момент. При моем выступлении 14 августа я нахожу необходимым присутствие и поддержку Савинковым моей точки зрения, которая вследствие громадного революционного имени Бориса Викторовича и его авторитетности в широких демократических массах приобретает тем большие шансы на единодушное признание…» Керенский отставки Савинкова не принимает. Он назначает его военным губернатором Петрограда. Его, целиком разделявшего корниловскую программу наведения порядка в стране.

В конце августа 1917 года вспыхнул мятеж Корнилова с целью установления в стране военной диктатуры. Мятеж был подавлен. Корнилова арестовали.

Савинков категорически отрицал свое участие в заговоре, как «политически ошибочном», не верил в успех вооруженного выступления.

Керенский пережил серьезное потрясение. Министры, как крысы, бежали из Зимнего дворца. Премьер не верил даже юнкерскому караулу и велел его сменять каждый час.

Савинкову не верили. Каждый его шаг контролировали Чернов, Гоц и другие товарищи по партии. В его штабе сидели делегаты от В ЦИК. От него требовали разоружения военных училищ.

31 августа Керенский по телефону уведомил Савинкова, что его увольняют с должности генерал-губернатора. Тот подал в отставку и с должности управляющего Военным министерством. Чернов в своей газете «Дело народа!» требовал ареста Савинкова. Его вызвали на заседание ЦК партии эсеров, чтобы он дал объяснения. Савинков отказался делать это в присутствии Натансона (который, по данным разведки, поддерживал сношения с немцами) – и был исключен из партии эсеров.

В те дни Савинкова поражали интриги, пьянство офицеров, его демократическое сердце обливалось кровью, когда он слышал на улицах монархическое: «Боже, царя храни», хотя руководители Добровольческой армии соглашались с его мнением, что будущей России необходимо демократическое устройство. Был случай, когда к нему на квартиру явился офицер с намерением убить, но был парализован гипнотическим взглядом Савинкова и сознался, что его послали…

После отречения Романовых воинская присяга перестала действовать. Савинков покинул Дон в конце декабря 1917 года, как он потом писал, «наивно веря в то, что господа генералы действительно любят Россию и будут искренне за нее бороться». Он обещал переговорить, в частности, с Плехановым и Чайковским об их участии в подобии правительства на Дону. В Петрограде он Чайковского не нашел, а Плеханов уже умирал. Вскоре Савинков выехал в Москву, намереваясь двинуться дальше, на Дон, но оттуда пришло письмо, что под давлением большевиков Алексеев и Корнилов ушли с Добровольческой армией в степи, в «Ледяной поход».

И Савинков остался в Москве, где было уныло и голодно. И развил при этом бешеную деятельность по созданию подпольной офицерской организации. Его выводили на гвардейских офицеров, объединенных по полковому принципу, но Савинкова коробили их монархические убеждения. Однако их было восемьсот, пренебрегать ими не стоило, и он предложил им от имени Алексеева и Корнилова короткую программу: отечество, Учредительное собрание, земля – народу. Одновременно он создавал боевые левые организации из офицеров-республиканцев, социал-демократов плехановского толка, эсеров, меньшевиков, бывших террористов… И правых и левых как бы объединял Национальный центр. И опять все вертелось вокруг Учредительного собрания и… диктатуры, твердой власти.

Верным помощником его был полковник артиллерии Перхуров. Военными командовал конституционный монархист генерал Рычков. Тайную организацию Савинков на процессе описывал так:

«Снизу каждый член организации знал только одного человека, т. е. отделенный знал взводного и т. д.; сверху каждый член организации знал четырех, т. е. начальник дивизии знал четырех полковых командиров и т. д. Это придавало организации довольно крепкий характер. Вотлаве стоял штаб, ну-с вот, во главе штаба стоял я».

По подсчетам Савинкова, в организации состояло около пяти тысяч человек и охватывала она, кроме Москвы, еще более тридцати городов. Она называлась «Союзом защиты Родины и Свободы».

На существование такой организации требовались деньги. И немалые. Савинков добывал их любыми путями. От председателя чешского национального комитета Масарика он через генерала Клецанду получил двести тысяч «керенками». Они были даны для осуществления терактов. Хотя имена не назывались – подразумевались Ленин и Троцкий.

В апреле, когда Добровольческая армия была у Екатеринодара, Савинков послал офицера к генералу Алексееву с донесением о своем «Союзе» и получил одобрение и деньги. Создавая полки без солдат, он платил офицерам жалование. Его разведка проникла в Совет Народных Комиссаров, Чека… Во всяком случае, Савинков этим хвалился, как и тем, что его люди организовали партизанскую борьбу в тылу у немцев и готовили к взрыву корабли флота на случай, если немцы войдут в Петроград.

Третьим источником поступления денег были французский консул Гренар и военный атташе генерал Лаверн. От них было получено два с половиной миллиона керенских рублей и заверение, что в начале июля в Архангельске высадится франко-английский десант К этому времени савинковский «Союз» должен был поднять восстание и захватить Ярославль, Рыбинск, Кострому и Муром.

В мае многих подчиненных Савинкова в Москве расстреляли. Сам Савинков не раз попадал в засады, не раз приходилось Флегонту Клепикову пускать в ход оружие и убивать патрульных. «Но это были мелочи ежедневной жизни, – замечал Савинков. – Настоящая опасность началась с приездом в Москву германского посла графа Мирбаха. С его приездом начались аресты». Он уверял, что Мирбах направлял действия большевиков, выдавал заговорщиков. Порой немецкие солдаты действовали заодно с чекистами Он приводил примеры. Скорее всего, руководствуясь непрерывно подчеркиваемым «союзническим долгом», Савинков собирал любые обывательские слухи о сотрудничестве большевиков с немцами. Он потерял более сотни членов «Союза». Клепиков теперь уже носил револьвер не в кармане, а в рукаве.

Одно время Савинков жил в Гагаринском переулке у Александра Аркадьевича Дикгоф-Деренталя, литератора. Савинков знал Александра и его жену Любу еще до их свадьбы, потом они встречались уже в Петрограде, где Деренталей разыскал приближенный управляющего Военным министерством Флегонт Клепиков. Всякая встреча с новым собеседником Савинковым обставлялась весьма эффектно, в мужчинах он обретал сторонников, а в женщинах поклонниц – несмотря на малый рост, физически Борис Викторович был очень сильным, а уж о воздействии его репутации, как бесстрастного и опасного человека, и говорить не приходится. Один из агентов французской контрразведки докладывал начальству о Савинкове: «К женщинам эротически равнодушен, однако они являются одним из пунктов его обостренного честолюбия и самолюбия».

Именно Деренталь занялся дальнейшими переговорами с французами о выступлении савинковцев, а также получением на это денег. Савинков говорил: "В июне был выработан окончательный план вооруженного выступления. Предполагалось в Москве убить Ленина и Троцкого, и для этой цели установлено за ними обоими наблюдение Одно время оно давало блестящие результаты. Одновременно я беседовал с Лениным через третье лицо, бывавшее у него. Ленин расспрашивал это третье лицо о «Союзе» и обо мне, и я отвечал ему и расспрашивал о его планах Не знаю, был ли он так же осторожен в своих ответах, как и я в своих.

Одновременно с уничтожением Ленина и Троцкого предполагалось выступить в Рыбинске и Ярославле, чтобы отрезать Москву от Архангельска, где должен был происходить союзный десант".

План этот провалился. Савинков выходил на старые эсеровские связи, но, разочарованный, порывал с ними. Покушение на Ленина не состоялось, и Масарик потратился зря. Зато условленное с французами было выполнено сполна, но… союзный десант запоздал.

Савинков отправил крупные отряды в Ярославль и Муром, а в Рыбинске его с Деренталем и Клепиковым уже ждали 400 человек. Города были захвачены, но так же быстро освобождены красными, и лишь Перхуров в Ярославле продержался 17 дней. Савинков ушел в Новгородскую губернию, скитался по деревням и в конце июля пробрался в Петроград, который показался ему умирающим городом. Впоследствии на суде он признавался, что население приволжских городов его не поддержало, что офицеры, которых он посылал на Дон, докладывали ему, с какой ненавистью и там относятся к его выступлению.

Ему достали фальшивый документ за подписью Луначарского, он «переоделся большевиком» – рубаха, пояс, высокие сапоги, фуражка со снятой кокардой – и отправился в Казань, назначенную им же самим сборным пунктом для своей организации в случае неудачи. Его путевых приключений хватило бы ему самому для целой повести. Савинкова арестовывали красные. Он выпутывался и даже получал еще более надежные документы. За те же документы его водили на расстрел крестьяне, измученные поборами красных продотрядов. Тогда его выручило красноречие… Переломив настроение крестьян, он подбивал их на восстание.

Чем ближе он был к Казани, тем больше отдалялась от него мечта о крестьянском восстании. И может быть, поэтому, добравшись до Казани и застав там Флегонта Клепикова, генерала Рычкова, полковника Перхурова и других членов «Союза защиты Родины и Свободы», он распустил организацию под предлогом, что тайное общество в области, неподвластной большевикам, не нужно. Правивший в Казани под крылышком восставших чехословаков, Масарика, Бекеша, эсеровский Комитет Учредительного собрания отнесся к Савинкову подозрительно. По улицам Казани за ним ходили филеры, как при царе. Его бесили бывшие коллеги по партии. Он им заявлял, что никому не хочет препятствовать восстанавливать Россию. Он видел беспомощные попытки эсеров создать «народную армию» из крестьян, с которыми «народные заступники» не умели говорить, которые разбегались, которых расстреливали. Красных удерживал под Казанью лишь один чешский полк, немногочисленные добровольцы и бывшие члены савинковского «Союза»…

Отчаявшийся Савинков совершил шаг, для многих непонятный и даже названный потом одним из его биографов истеричным театральным жестом, – вступил рядовым в отряд полковника Каппеля, совершавший рейд в тылу Красной Армии. Каппелевцы были людьми действия – они оставляли позади себя разобранные железнодорожные пути, спиленные телеграфные столбы и расстрелянных большевистских комиссаров в ритуальных черных кожанках…

Эсеры не справились с созданием своей армии, большевики справились и взяли Казань, потом Симбирск, Самару, Сызрань…

Савинков направляется в Париж. Но добирался до этого города он весьма сложным путем. Начал с Уфы, где зародилась мысль о «Сибирской директории» во главе с бывшим министром эсером Авксентьевым. Соперничающее «Сибирское правительство» предложило Савинкову войти в его состав. Он предпочел не ввязываться в драку за власть и попросился в Париж, с особой миссией. Авксентьев согласился. Пока Савинков добирался до Европы вместе с супругами Деренталь через Владивосток и Японию, Колчак устроил переворот, Директории не стало, но адмирал подтвердил его полномочия. А еще Борис Викторович возглавлял «Униок» – бюро печати, а скорее, заграничной рекламы Колчака.

Началась иная жизнь. Поездки по европейским столицам. Встречи с государственными деятелями, хлопоты о помощи оружием и боеприпасами Колчаку и признавшему Верховного правителя Деникину. И еще Савинков заседал в «русской заграничной делегации», защищая интересы России при обсуждении Версальского договора.

Беседуя с Ллойд Джорджем, Савинков чувствовал запах нефти в словах английского премьера, намекавшего на создание «независимого» государства на Кавказе в обмен на сапоги и штаны для армии Деникина.

При встречах Черчилль делал ему выговоры за то, что деникинские офицеры терроризируют евреев. А то вдруг подвел к карте юга России и, показывая пальцем на флажки, отмечавшие деникинский фронт, горделиво сказал: «Вот это моя армия».

Унижения были на каждом шагу. Революционер Савинков высиживает в приемных у западных владык, вымаливает деньги для Деникина, а от того приезжает генерал Драгомиров и говорит: «Пусть Савинков к нам приедет, мы его расстреляем».

Савинков был очень умен и горд. Он давно понял, что белым конец, потому что они оттолкнули от себя крестьянство. И продолжал унижаться ради них. Он давно понял, что разговоры о союзнической помощи врагам большевиков – не больше, чем официальная болтовня, прикрывавшая истинные цели, о которых он говорил на суде в 1924 году: «Как минимум, вот нефть – чрезвычайно желательная вещь, в особенности нефть; как максимум – ну, что же, русские подерутся между собою, тем лучше; чем меньше русских останется, тем слабее будет Россия. Пускай красные дерутся с белыми как можно дольше, страна будет возможно больше ослаблена и обойтись без нас не будет в силах, тогда мы придем и распорядимся».

В январе 1920 года Савинкова в Париже посетил старый знакомый Вендзягольский и передал ему приглашение в Варшаву от генерала Пилсудского. Этот будущий диктатор Польши тоже был из социалистов. Вероятно, Савинков был коротко знаком с Пилсудским, главой национального правительства Польши и верховным главнокомандующим ее армии.

Пилсудский предложил Савинкову создать русские вооруженные формирования в Польше. И тот согласился. Потом Савинков туманно объяснял, что это не против России ему предложили действовать, а против коммунистов, и что он смотрел на эти действия, как смотрели многие из русских революционеров на русско-японскую войну, «болея» за японцев. Как писал он П.И. Милюкову, секретным соглашением русские военные ставились в политическое подчинение Савинкову, а с 1 марта ему выплачивались деньги, которые признавались государственным долгом России Польше.

В апреле Юзеф Пилсудский договорился с Симоном Петлюрой за уступку части Галиции и Западной Волыни помочь создать «самостийну» Украину, и 7 мая поляки уже захватили Киев. Тогда-то Вендзягольский снова доставил в Варшаву Савинкова, уже по историческим причинам освободившегося от обязательств, данных им Колчаку и Деникину.

Новоиспеченный первый маршал Польши благословил Савинкова на создание воинства из остатков армии Юденича и Деникина, нашедших прибежище у поляков. Обосновавшись в местечке Столужица, Савинков приступил к делу с весьма скудными средствами, потому что изгнанные вскоре из Украины поляки дрожали над каждым грошем Однако Савинков сколотил отряд тысяч в двадцать пять. Он думал создать крестьянскую армию, а получалась белая, золотопогонная, во главе с генералами, которые сносились с копившим силы в Крыму Врангелем и получали поддержку французов.

Савинкову приходилось изворачиваться, он считал, что для борьбы с большевиками все средства хороши. Так 16 июля он посылает радиограмму Врангелю: «С разрешения Начальника Государства (Пилсудского) мною на территории Польши формируется Отдельный русский отряд трех родов оружия для самостоятельного действия», под командованием генерала Глазенапа, который, однако, не устраивает Савинкова, и Врангеля просят прислать ему заместителя. А еще раньше, 3 июля, Савинков заверял Врангеля, что видит в нем «единственного носителя русского национального знамени», 8-го он писал военному министру Великобритании Черчиллю, что считает его непримиримым врагом большевиков, и просил помочь Польше, а следовательно, ему, Савинкову.

Пилсудский требовал действий, а Врангель требовал переправить генеральскую армию к нему в Крым.

Когда под натиском Красной Армии поляки отступили почти до Варшавы, а потом, разгромив Тухачевского, вернулись за Неман, было заключено перемирие. И вот тут-то Пилсудский призвал к себе председателя «Русского политического комитета» Бориса Савинкова и, по словам его, приказал: «Дайте в двадцать четыре часа ответ, будете ли вы воевать?» Тот ответил согласием.

В сущности, Савинков был командующим без войска. Всего было тысяч шестьдесят, и они могли бы представлять собой значительную силу, если бы, еще не выступая, не передрались между собой.

«Мне это показалось настолько диким и бессмысленным, – вспоминал Савинков, – что я решил, что мне остается одно, разделить участь тех людей, которые, до известной степени, шли по моему приказу. Я решил пойти вместе с ними в поход добровольцем». И вот он опять рядовой в небольшом отряде войска Балаховичей, наступавшего на Мозырь. Но это странный рядовой, в телохранителях которого числится едва ли не весь отряд.

За время этого похода Савинков, несмотря на свое исключительное положение, твердо усвоил, что распоряжаться он может только от имени того, за кем сила. По безмерному самолюбию его удары наносились со всех сторон. Поляками, французами, англичанами…

Савинков уже делал ставку не на белых, а на «зеленых», мечтая поднять крестьянскую Россию на большевиков. Но получилось так, что созданные им «Информационное бюро» и «Русский эвакуационный комитет» в сущности, работали на иностранные разведки – единственный источник поступления денежных средств. То же было и с созданным им «Народным Союзом защиты Родины и Свободы». Поход закончился неудачей. Сам Борис Викторович еле унес ноги.

Всю первую половину 1921 года Савинков едва ли не еженедельно упражнялся в политической литературе, печатая свои статьи в основанной им в Варшаве газете «За свободу».

В статьях он призывал к крестьянской революции, к созданию народной армии, к борьбе против реставрации Романовых, к возрождению Учредительного собрания. Отвергая реставрацию монархии, Савинков оправдывался, подчеркивал свое место в истории России и невольно признавал, что в стране было не все так плохо до того, как социалисты всех мастей приступили к решающей фазе своей разрушительной работы.

Соответственно он составил программу «Народного Союза защиты Родины и Свободы». Коротко: борьба с советской властью, большевиками, цари-стами, помещиками, укрепление «в собственность» земли, перешедшей в руки крестьян во время революции, установление демократического правового строя, признание государственной самостоятельности за всеми народами, входившими в Российскую империю.

И все это «силами русского народа, а не призывом к вооруженному вмешательству иностранцев». Однако 13 июня 1921 года в Варшаве на учредительном съезде «Союза» присутствовали польский полковник Сологуб, французский майор Пакелье и мосье Гакье, офицеры английской, американской, итальянской военных миссий в Варшаве. После принятия программы был избран Всероссийский комитет «Союза» во главе с Савинковым. Существует подробный реестр средств в валютах разных стран, которые получал Савинков от иностранных разведок за сведения, доставлявшиеся его курьерами из Советской России. В одной Москве чекисты взяли сотни членов «Народного Союза защиты Родины и Свободы».

Вскоре после образования «Союза» последовала нота Советского правительства, в которой раскрывались связи савинковцев с польским генеральным штабом, в том числе сведения о выдаче им двух килограммов яда для отравления красноармейских частей в момент восстания и требование изгнать из Польши руководителей антисоветских организаций Скрепя сердце, поляки в октябре подписали протокол о высылке из Польши всех руководителей савинковского «Союза».

Савинков уехал в Париж, не дожидаясь выдворения Уехал, облегченно вздохнув, потому что отпала необходимость заботиться о двадцати тысячах бывших солдат его «Народной армии», бедствовавших за колючей проволокой лагерей, и прекращались унизительные отношения с польским штабом. «Я садился в поезд, и сердце мое радовалось, что я уезжаю из этой проклятой страны, что вы меня выкинули вон», – сказал он потом на процессе.

Но Савинков не собирался ставить на себе крест. Он вел громадную переписку и старался держаться в форме, обрел опять свой щеголеватый вид, носил дорогие модные элегантные костюмы. И вообще он следил за собой, приказывая себе в дневнике: «Не забыть – неукоснительно, каждое утро – пять страниц из Достоевского, час на правку рукописи, чистить ногти (1р. в 3 дня. – подстригать)…»

Он ездил за помощью к Муссолини в Италию. Их встречу на курорте Леван-то устроил охранник дуче Данила Амфитеатров, сын известного в свое время русского писателя и журналиста Александра Амфитеатрова, пребывавшего теперь в эмиграции Многие тогда восторгались фашизмом, видя в нем путь национального возрождения своей родины Социалист, бывший член II Интернационала, Муссолини провозглашал ненависть к большевикам и понимал, что успехом своего движения он обязан страху перед ними, но у них же он учился способам воздействия на массы и диктатуре именем народа Теперь Муссолини рисовался, поучал Савинкова, подарил ему свою книгу с надписью: «Синьор Савинков. Идите за мной, и вы не ошибетесь!», но денег не дал.

Савинков вновь совершает турне по европейским столицам, собирая дань на борьбу с большевиками. Но акции его у западных разведок были сильно подорваны после того, как его люди не сумели совершить покушение на советского наркоминдела Чичерина, ехавшего на Генуэзскую конференцию. «На террор люди идут только тогда, – объяснял потом эту неудачу Савинков, – когда они знают точно, что народ с ними Террор требует огромного напряжения душевных сил, а вот этого теперь нет».

Впрочем, в Советской России отношение к нему было серьезное и даже по-своему почтительное Здесь изучали его повадки, благо многие большевики, в то время пребывавшие у власти, не раз имели дело с Савинковым в ссылке и за границей. Савинков получил осторожное приглашение в особняк на рю Гренель, в котором полномочно представительствовал Красин Тот напомнил о недавних неудачах Савинкова и предложил явиться с повинной на родину, намекнув, что революционеру там дело найдется. И хотя Савинков не сказал ни да, ни нет («Были у меня колебания, были уже большие колебания»), в эмиграции по этому поводу поднялась целая буря

Перед Каннской встречей, где Антанта вместе с японцами и немцами договорились о созыве в Генуе экономической конференции с участием России, Савинков ездил в Лондон, был принят Ллойд Джорджем, потом Черчиллем и другими министрами Английский премьер задал ему вопрос о том, как он смотрит на признание советской власти Великобританией Савинков отвечал осторожно и просил предъявить большевикам три требования: признать свободу мелкой частной собственности, свободу личности и свободу советского управления, то есть свободные выборы в Советы Ллойд Джордж обещал, но на переговорах в Каннах и Генуе речи об этом не было

Кое-какие средства перепадали от Масарика и Бекеша, когда Савинков посещал Прагу Чехи вывезли из Сибири очень много русского имущества и золота и часть средств тратили на поддержку русской эмиграции..

Савинковские эмиссары еще пересекали границу, еще были связи и люди, но их становилось все меньше, потому что ОГПУ, заменившее ЧК, набралось опыта и начало тотальное наступление на все, что могло угрожать диктатуре большевиков. Савинков чувствовал, что делу его жизни приходит конец. В 1923 году он уже был готов заявить, что прекращает борьбу с большевиками. Как всегда, последним прибежищем его была литература, в которой он пытался облечь свои сомнения в художественную форму.

Еще летом 1922 года при переходе границы был задержан адъютант Савинкова, бывший офицер Л.Д. Шешеня. На допросе в ОГПУ он выдал других савинковцев. Взяв заложниками их семьи, ОГПУ затеяло большую игру с «Народным Союзом защиты Родины и Свободы». Была разработана «легенда» существования в России большой антибольшевистской организации, членов которой имитировали чекисты. Эмиссары организации встречались с варшавским представителем НСЗРС Философовым и в Париже даже с самим Савинковым, которому подробно докладывали о деятельности организации, вручали валюту на содержание его газеты и фальшивые разведдонесения. Правдоподобность докладов и донесений подтверждалась письмами схваченных людей Савинкова и специально публикуемыми в печати сообщениями о диверсиях.

Осторожный Савинков в сентябре 1923 года послал в Россию полковника Сергея Эдуардовича Павловского, который тоже был схвачен и подсоединен к игре, но впоследствии не выдержал своей роли, убил тюремного надзирателя и был застрелен при попытке к бегству.

Савинков был полон самых радужных надежд на крупную, разветвленную подпольную организацию в России. Ему уже мерещился переворот. Он видел себя в роли правителя страны, создающего министерства.

Савинков решил отправиться в Россию вместе с супругами Дикгоф-Деренталями Готовился он к этому основательно, и веря и не веря возможности действовать. Он призвал из Праги сестру Веру с мужем и вручил им свой архив, запечатав его и дав указания, как следует распорядиться документами в случае своей гибели, а также составив завещание. Он попрощался с Мережковским и Гиппиус, оставив ей свое поэтическое наследие В Варшаве пробыл недолго и 15 августа проследовал вместе с Деренталями и руководителем варшавского отделения НСЗРС Фомичевым к «окну» в границе. Пилсудского он не известил о своем переходе, и когда польская разведка доложила об этом маршалу, тот написал на полях донесения: «Не верю».

Поверить было действительно трудно, и потому возникла версия о сговоре Савинкова с большевиками, будто бы обещавшими ему не только неприкосновенность, но и руководящее участие в своих делах.

Поляки переходу не препятствовали. На границе группу встретил сманивший Савинкова и заранее выехавший провокатор из ГПУ Федоров (он же Мухин) с группой чекистов, представившихся членами подпольной антисоветской организации. Принимая «меры предосторожности», все двинулись к Минску.

16 августа 1924 года в Минске, в одном из домов на Советской улице, в комнату, где завтракал со своими Савинков, ворвалась толпа чекистов и направила на него револьверы, маузеры, карабины. «Ни с места! Вы арестованы!» По его же описанию, он лишь заметил: «Чисто сделано… Разрешите продолжить завтрак!»

После тщательного обыска все были доставлены в Москву и размещены в камерах внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке.

Уже 21 августа в руках следователей были собственноручно написанные признания Савинкова. Он перечислял организованные им в царское время террористические акты и каялся, что выступил против «рабоче-крестьянской власти». Все это перемежалось с заверениями, что он «всю жизнь работал только для народа и во имя его», что он был революционером, демократом и любил Россию. И еще Савинков требовал, чтобы его называли не преступником, а военнопленным.

Савинкову предъявили целый «букет» обвинений, в том числе в получении денег от империалистов, в шпионаже для Польши и в том, что он хотел отравить красноармейцев цианистым калием. 26 августа начался процесс. Председателем был Ульрих, а обвинителя не было вовсе, как и защиты. Савинков лениво защищался, почти не спорил об уликах.

Высшая мера наказания была заменена десятью годами, потому что «мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс». Возможно, Савинкова обманули видимостью, будто внутри органов есть противоборствующие силы, что часть готова на союз с социалистами, и ему обещали, что потом его освободят и включат в политические деятели. Савинкову разрешили писать открытые письма за границу, но они явно не похожи на савинковские, хотя кое-какие обороты его есть.

«Дело Б.В. Савинкова» широко освещалось в печати. Только в «Правде» было опубликовано более десятка статей. Террорист ценился высоко. Гордо возвещалось, что дело Савинкова «войдет в историю», что Савинков – «собирательное имя».

Венцом была статья А. Луначарского от 5 сентября «Артист авантюры». Он вспоминал случай в Вологде. Называл Савинкова театральным человеком, романтиком, сентиментальным, но отдавал должное его популярности и смелости. Луначарский писал о том, как Савинков любит интригу, как ему нравится «всякая игра в камарилью», ложь, шпионство..

Известно письмо Савинкова к Дзержинскому от 7 мая 1925 года: «…либо расстреливайте, либо дайте возможность работать; я был против вас, теперь я с вами…»

И еще: «Я помню наш разговор в августе месяце. Вы были правы: недостаточно разочароваться в белых или зеленых, надо еще понять и оценить красных. С тех пор прошло много времени. Я многое передумал в тюрьме и – мне не стыдно сказать – многому научился. Я обращаюсь к Вам, гражданин Дзержинский. Если Вы верите мне, освободите меня и дайте работу, все равно какую, пусть самую подчиненную. Может быть, и я пригожусь…»

7 мая утром Савинкова в тюрьме посетила Любовь Ефимовна, болтала о женских пустяках, а на другой день ей сообщили о самоубийстве. Она закричала по-французски: «Это неправда! Этого не может быть! Вы убили его!»

Днем Борис Викторович будто бы попросил, чтобы его вывезли на природу. В сопровождении четырех чекистов его доставили на служебную дачу, использовавшуюся для встреч с секретными сотрудниками – «сексотами» в Царицыне. Он выпил коньяку. Вечером его привезли обратно, и он, ожидая конвоя, ходил по кабинету следователя на пятом этаже, где окно было открыто настежь, а подоконник – низкий, сантиметров 20-30 от пола. В это окно он и выбросился. Разбился насмерть

В 1937 году, умирая в колымском лагере, бывший чекист Артур Шрюбель рассказал кому-то, что он был в числе тех четырех, кто выбросил Савинкова из окна пятого этажа в лубянский двор..

Событие было настолько значительным, что целая группа чекистов во главе с Дзержинским сочиняла ночью сообщение для газет. Шум прокатился по миру великий. Советские издательства публиковали произведения В. Ропшина. За границей много гадали, почему Савинков покончил с собой. Одни писали злорадно – сговорился, а его надули.

Томас Эдвард Лоуренс (1888 – 1935)

Британский разведчик. Окончил Оксфордский университет. В начале первой мировой войны молодой археолог был завербован британскими секретными службами. В 1916 году его внедрили в ряды арабских повстанцев. Благодаря своим приключениям стал человеком-легендой, "Лоуренсом Аравийским".

Автор книг "Восстание в пустыне" и "Семь столпов мудрости". Погиб в результате несчастного случая.

Тот вечер выдался особенно душным в Каире, и гости, собравшись на очередной дипломатический раут, который устроил шеф британской военной миссии – Арабского бюро – генерал Клейтон, с нетерпением ожидали того момента, когда можно будет покинуть отель, не обидев хозяина приема.

Англичане и французы, присутствовавшие на рауте, были союзниками в только что вспыхнувшей мировой войне.

Маркиза Маргерит д'Андюрэн, неизменно вызывавшая восхищение мужчин не только своим шармом, но и весьма легкомысленным отношением к святости брака, была в тот вечер чем-то сильно озабочена. На прием она пришла без мужа Впрочем, маркиз Пьер д'Андюрэн, преподнесший своей жене не только титул, но и весьма приличное состояние, давно уже махнул рукой на ее шалости. Война застала их в Египте во время свадебного путешествия, и маркиз не очень торопился возвращаться в родные пенаты. Маргерит тоже не торопилась в Париж, поскольку коллекция ее поклонников пополнилась еще одним, на сей раз молодым английским офицером.

Белокурый, голубоглазый молодой человек стоял в углу зала, держа в руке фужер с сельтерской, в котором плавали кусочки льда. Потом со скучающим видом подошел к ней, церемонно поклонился и, тихо шепнув: «Я жду вас в номере на втором этаже», вышел из зала.

…Это было самое странное свидание в богатой любовными приключениями жизни Маргерит. Офицер сказал очень просто, как будто они были знакомы много-много лет «Моя дорогая маркиза, помогите Британии. Нам крайне необходимо, чтобы вы познакомились с Саид-пашой. Завтра вас примет генерал Клейтон. Мы не останемся в долгу Согласны7»

Нет, она не могла устоять перед странной, гипнотизирующей обворожительностью его голоса и согласилась. Через несколько месяцев маркиза Маргерит д'Андюрэн стала любовницей одного из вождей арабских племен и начала поставлять необходимую информацию Военный разведчик Лоуренс получил из Лондона благодарность за очередную вербовку…

Лоуренс был незаурядным военным разведчиком Он прекрасно знал арабский язык и наречия многих бедуинских племен, изучил не только их быт и нравы, но и религию. Еще до начала первой мировой войны он исколесил практически всю Аравию, установил тесные связи с вождями наиболее крупных арабских племен, знал их слабые стороны, что и позволило ему выдвинуться в первые ряды организаторов арабского восстания

Томас Эдвард Лоуренс родился 15 августа 1888 года в Северном Уэльсе. Его отец Томас Чапмен, ирландский землевладелец, сбежал с нянькой своих детей Сарой Лоуренс, оставив жену, четырех детей и большую часть своего состояния. Он взял ее фамилию. После длительных скитаний по Шотландии и Британии семья осела в Оксфорде Когда родился сын, жили они довольно бедно.

«Школа, – писал Эдвард впоследствии, – была бесполезным и отнимавшим много времени занятием, которое я ненавидел от всей души» Уже тогда он увлекался историей. В университете Лоуренс написал дипломную работу на тему «Влияние крестовых походов на средневековую военную архитектуру Европы», которая была отмечена первой премией Высокая оценка работы Оксфорда была не случайной. Прежде чем сдать диплом, Лоуренс побывал в Сирии, где изучил все известные доселе развалины замков крестоносцев.

Проучившись год, Лоуренс поступил в университетский стрелковый клуб и офицерский кадетский учебный корпус.

«Моя бедность, – писал Лоуренс в мемуарах, – позволила мне изучить те круги людей, от которых богатый путешественник отрезан своими деньгами и спутниками. Я окунулся в самую гущу масс, воспользовавшись проявлением ко мне их симпатий… Среди арабов не было различия ни в традициях, ни этнических различий, за исключением неограниченной власти, предоставленной знаменитому шейху. Арабы говорили мне, что ни один человек, несмотря на его достоинства, не смог бы быть их вождем, если бы не ел такой же пищи, как и они, не носил бы их одежды и не жил бы одинаковой с ними жизнью». Культуру древних и жизнь современных арабов Лоуренс изучал не один. Им руководил известный археолог профессор Хоггарт, человек, сыгравший не последнюю роль в резком повороте судьбы подававшего большие надежды молодого историка Дело в том, что Хоггарт был профессором не только археологии, но и в шпионаже, которым занимался долгие годы, работая на британскую разведку. Готовясь к мировой войне, Англия постоянно держала на границе Турции с Египтом ту или иную «экспедицию», которую неизменно возглавлял профессор Хоггарт. Известный английский писатель Р. Олдингтон не без иронии замечает: «Так как честность – лучшая политика, было принято решение произвести топографические съемки, прикрываясь археологической экспедицией, в составе которой был и Лоуренс, направленный на Синай по требованию военного министерства».

Лоуренс проработал бок о бок с профессором Хоггартом с 1910 по 1914 год, неоднократно выезжал по его заданиям в Сирию и Палестину для сбора необходимой британской разведслужбе информации и установления перспективных контактов. Начав военную карьеру в географическом отделе военного министерства, Лоуренс перешел затем в филиал Интеллидженс сервис, постоянно действовавший в Каире под названием Арабского бюро, которое с началом первой мировой войны превратилось в координационный центр английской секретной службы на Арабском Востоке.

Английскими и неанглийскими историками исписаны не одна сотня страниц, посвященных тому, как Лоуренс стал незаменимым человеком в свите саудовского короля Хуссейна, а затем вторым "я" одного из его сыновей – Фейсала, под властью которого находились многие племена. Удачно брошенный лозунг объединения арабов для борьбы с Турцией, воевавшей в союзе с Германией против Антанты, позволили Фейсалу – Лоуренсу поднять восстание среди местного населения, сплотить его и создать вполне боеспособную армию, состоявшую из диверсионных отрядов, которая доставляла много неприятностей регулярным турецким войскам. До самых последних дней войны полковник Лоуренс находился при армии Фейсала в качестве официального военного советника и офицера связи арабского фронта со ставкой английского командования на Среднем Востоке. Время от времени меняя мундир офицера британской армии на арабские одеяния, а бронемашину на верблюда, Лоуренс вел свою армию в бой против грозных турецких соединений – и побеждал.

Арабы верили Лоуренсу, потому что он был ловким актером, умевшим завоевывать доверие вождей, получать власть над территориями и людьми, «без расточительства» подкупать шейхов, маскироваться и играть свою роль в «чужом театре», не зная отдыха, с риском для жизни, но всегда безошибочно.

В многотомном труде «История шпионажа», выпущенном итальянским институтом «Агостини», посвящено немало страниц «Лоуренсу Аравийскому», в частности, там говорится: «Только в лоне Арабского бюро Лоуренс смог до конца раскрыть свой талант авантюриста. Он был по-лисьи хитер, дьявольски ловок, не считался ни с кем и плевал на начальство, чем восстановил против себя почти весь британский генеральский штаб. Только небольшая группа экспертов ценила его поистине энциклопедические знания и умение вести дела с арабами. Лоуренс знал, что у него имеются влиятельные друзья в Лондоне. Поэтому он, не стесняясь, гнал от себя тех, которые мешали ему или просто не нравились ему. Самоуверенный и дерзкий, мечтательный и надменный, Лоуренс в двадцать лет стал офицером отделения Интеллидженс сервис в Каире, лучше всех изучил арабов и имел наиболее широко разветвленную и хорошо организованную агентурную сеть на территориях, занятых турками. Замкнутый, тщеславный, обожающий преклонение перед собой, он был храбр перед лицом опасности и авантюристичен до предела. Лоуренс превратился в настоящего кочевника, носил одежду бедуинов, прекрасно ездил на верблюдах, был неприхотлив в еде, легко переносил жару и жажду и превратился в конце концов в руководителя арабских повстанческих отрядов, которые весьма эффективно боролись против турок. Он был похоронен в лондонском соборе святого Павла среди британских военных героев и артистических знаменитостей».

Майор Стэрлинг, один из офицеров связи со штабом британских войск, вспоминал: «Прибыв в Абу-Эль-Лиссал, я нашел Лоуренса, только что возвратившегося из успешного набега на железную дорогу, в его палатке сидящим на великолепном персидском ковре, добытом из какого-то турецкого поезда. Он был одет, как обычно, в белые одеяния с золотым кинжалом Мекки за поясом. Снаружи, развалившись на песке, находилось несколько арабов его охраны, занятых чисткой винтовок… Охрана была весьма необходимой предосторожностью, так как голова Лоуренса была оценена в 20 тысяч фунтов стерлингов, а арабы являлись вероломным народом, пока они вам не присягнули и пока они не получают денежного вознаграждения. Любой человек из охраны Лоуренса с восторгом отдал бы за него жизнь… Что же позволяло ему властвовать и держать в своем подчинении арабов? На этот вопрос ответить трудно. Арабы отличаются своим индивидуализмом и дисциплине не подчиняются, но, несмотря на это, любому из нас было достаточно сказать, что Лоуренс хочет, чтобы то или другое было сделано, и это делалось. Каким образом он приобрел себе такую власть над ними? Частично это может быть объяснено тем, что Лоуренс прикидывался сторонником освободительного движения арабов. Последние поняли, что он оживлял их дело, что он стоял наравне с шейхами или потомками пророка, что эмир Фейсал обходился с ним как со своим братом, как с равным, что он, по-видимому, обладал безграничным запасом золота, а средний араб является самым продажным человеком…»

В апреле 1920 года в Сан-Ремо состоялось совещание союзников Антанты. Под давлением Франции Англия вывела свои войска из Сирии, и французы заняли Дамаск, куда в сентябре 1918 года с небольшим отрядом арабов на верблюдах первым вошел Лоуренс, воспользовавшись отступлением турок. Лучший «друг» англичан Фейсал, свергнутый с трона, осыпал проклятиями своего вероломного «брата» полковника Лоуренса.

Но удача сопутствовала ему далеко не всегда. Во время шпионской миссии в городе Дераа, железнодорожном узле между Амманом и Дамаском, Лоуренс был схвачен, избит и изнасилован турецкими солдатами губернатора Хаким Бея. В книге «Семь основ мудрости» Лоуренс писал о том, что с ним произошло: «Этот человек при помощи своих охранников жестоко выпорол меня, а затем, когда я был совершенно сломлен, они принялись омерзительно развлекаться со мною».

Существует мнение, что Лоуренс окончательно порвал с Интеллидженс сервис и удалился от практических дел, потому что был глубоко оскорблен тем, что англичане не выполнили обязательств перед арабами. Но есть и более прозаичное объяснение: Лоуренс как военный разведчик выполнил поставленную задачу и занялся другими делами.

В 1921 году Уинстон Черчилль, возглавлявший министерство по делам колоний, предложил ему пост политического советника в новом управлении по делам Среднего Востока. Когда возник вопрос о вознаграждении, Лоуренс запросил тысячу фунтов в год. Черчилль, заметив, что это была самая скромная просьба, с какой к нему когда-либо обращались, назначил новому советнику денежное содержание в сумме 1600 фунтов стерлингов.

На конференции в Каире в марте 1921 года Лоуренсу удалось убедить Черчилля посадить на трон Ирака изгнанного из Сирии Фейсала. Таким образом, полковник оплатил свой старый долг бывшему «брату». После этого Лоуренс подал в отставку и, несмотря на уговоры Черчилля, оставил министерство по делам колоний. В августе 1922 года он неожиданно поступил рядовым в британский воздушный флот под фамилией Росс Сам Лоуренс мотивировал это следующим образом: «Каждый должен или сам поступить в авиацию, или помогать ее развитию».

Маршал авиации, командующий вооруженными силами Хью Тренчард послал начальнику личного состава ВВС распоряжение: «Настоящим постановляю, что полковнику Т. Э Лоуренсу разрешено поступить на военную службу в английские военно-воздушные силы в качестве рядового авиатехника под именем Джона Хьюма Росса до получения от него какой-либо информации или его просьбы об увольнении». Однако Лоуренс не смог сохранить свое инкогнито. Примерно через шесть месяцев службы его признал один из офицеров, который считал полковника своим старым врагом. Он передал эти данные газетам за небольшое вознаграждение. После этого английская разведка решила отправить его подальше, где скандал с разоблачением мог быстрее угаснуть. Лоуренса вновь перекрестили в бортмеханика Шоу и священнослужителя Пир-Карамшаха. Первый титул предназначался для общения с англичанами, а второй - для индусов: его послали в Индию, в приграничный поселок-форт Мирам-шах, близ Афганистана.

В то время на афганском престоле сидел эмир Аманулла, он по своей доброй воле решил провести в стране некоторые социальные реформы. Это не понравилось Лоуренсу. Было решено любыми средствами сорвать планы Амануллы, убрать его с престола и заменить послушным эмиром. Одним из главных исполнителей этого плана и стал Лоуренс – Пир-Карам-шах.

Прибыв в форт Мирам-шах, Лоуренс стал наводить «мосты» с Кабулом. В средствах он не был стеснен, ему разрешили подкупать и перекупать продажных мулл, бандитов, которые постоянно переходили в этих приграничных районах из Индии в Афганистан и наоборот.

Лоуренс узнал, что бывший бухарский эмир Сеид Алим-хан поселился под Кабулом и ведет торговлю каракулем с Лондоном. У него есть самые достоверные сведения о действиях басмачей, которым он подкидывает деньги, вырученные от сбыта шкурок каракуля. Кроме того, еще одно привлекло Лоуренса. Бывший эмир Бухары имел надежную связь с Бачайи Сакао. Этот головорез был настолько жесток и беспощаден, что убил собственного отца, жену, муллу… Лоуренс решил, что о лучшем союзнике можно лишь мечтать. С помощью Бачайи Сакао Лоуренс решил дискредитировать все начинания эмира Амануллы, а затем прибрать к рукам всю власть в Афганистане через своих лиц. Но найти сразу Бачайи Сакао не удалось. Бандит грабил караваны где-то в горах и старался не показываться возле населенных пунктов. Иногда он переходил границу и проводил в кутежах целые недели под Пешаваром. Наконец Бачайи Сакао все же был представлен Лоуренсу. Зная хищный нрав разбойника, Пир-Карам-шах сразу пошел ва-банк: если Сакао поможет ему сбросить Амануллу, он, Пир, гарантирует ему кабульский трон.

«Что в первую очередь надо сделать? – наставлял бандита Лоуренс. – Развернуть среди населения агитацию против реформ Амануллы. Идеи, которые могут вызвать недовольство людей, состоят в следующем. Во-первых, Аманулла отвергает ношение чалмы, которая узаконена пророком. Он хочет, чтобы все носили шляпы. Во-вторых, Аманулла отвергает исламские одежды, которые носили предки афганцев. Он отдал распоряжение всем женщинам снять чадру. В-третьих, он повелел женщинам и девушкам ходить в школы. Он решил, что мужчинам необязательно носить усы и бороду. В-четвертых, он усматривает добро в пренебрежении к религии. Аманулла отправляет наших жен за границу учиться хорошим манерам, что противоречит установленному. В-пятых, он хочет, чтобы мы лечились у врачей. Он уничтожил лунное летоисчисление..»

Бачайи Сакао воспринял этот инструктаж как приказ действовать. Через неделю-другую начались бунты, выступления с оружием в руках против правительства

Одновременно Пир-Карамшах распространил через своих агентов сфабрикованные фотографии полуголых девиц, внешне похожих на афганских женщин, сидящих на коленях у мужчин. Подпись под фотографиями гласила: «Вот как эмир Аманулла исполняет святые веления пророка и священного шариата о том, что никто не имеет права показывать чужим мужчинам свою жену».

Это вызвало бурю гнева во всех уголках Афганистана. В Лондоне были довольны. В одном из посланий Лоуренс писал: "Только что распространил по стране заявление нижеследующего содержания от имени всех правоверных: «Мы, все мусульмане, устраняем Амануллу от царствования над нами и признаем себя согласно божьему велению и указаниям великого пророка истинными подданными эмира Бачайи Сакао. Мы добровольно признаем его правителем Кабула… Да не останется в живых тот, кто не хочет вечности для падишаха. С наилучшими вестями и пожеланиями Пир-Карамшах».

Последняя фраза: «с наилучшими вестями и пожеланиями» – служила кодом. Немедленно подняв со своих аэродромов в Индии военные самолеты, английское командование направило их на территорию Афганистана. Некоторые боевые машины долетали до самого Кабула. А под шум авиационных моторов Бачайи Сакао уже вел тайные переговоры с британским послом в Афганистане Хэмфрисом. Британская газета «Дейли мейл» 28 февраля 1929 года сообщила: «Хэмфрис помог Бачайе Сакао встать у власти». Вполне понятно, что главным действующим лицом всей этой авантюры был не Хэмфрис, а полковник Лоуренс.

Бачайи Сакао захватил Кабул и провозгласил себя эмиром Афганистана. Действуя по указанию Пир-Карам-шаха, Бачайи Сакао развернул бурную антисоветскую деятельность. Лоуренс же прекрасно понимал, что трон Бачайи Сакао непрочен, и в феврале 1929 года он вернулся в Лондон. Именно тогда члены лейбористской партии послали запрос в английском парламенте относительно «похождений Лоуренса на границах Афганистана».

Лоуренс решил поставить точку в своей авантюристической биографии. Решил заняться словотворчеством.

Его перу принадлежат две книги: «Восстание в пустыне» и «Семь столпов мудрости». Свою афганскую авантюру он не успел воплотить в книгу.

…Вечером 19 мая 1935 года мощный мотоцикл мчался на полной скорости по извилистому переулку деревушки Дорсет. Ездок был в восторге от скорости, от почти чувственного возбуждения. Меньше чем за минуту машина промчалась от его домика до армейского лагеря. Он заглянул на почту и отправился в обратный путь. Подъезжая к своему дому, мотоциклист резко свернул в сторону, чтобы не налететь на мальчишек на велосипеде, вылетел из седла и ударился головой о край тротуара. Свидетели подоспели на место происшествия уже тогда, когда мотоциклист был при смерти. Им оказался сэр Томас Эдвард Лоуренс, 47 лет.. Через семь дней, не приходя в сознание, он умер в местном госпитале. Куда спешил бывший английский военный разведчик? Из некоторых источников известно, что за день до катастрофы Лоуренс получил от одного из своих друзей письмо, в котором тот предложил ему организовать встречу с Гитлером Обдумав это предложение, Лоуренс помчался на почту (он жил за городом), чтобы отправить срочную телеграмму о своем согласии на встречу. На обратном пути с мотоциклом произошла авария. Известно также, что незадолго до смерти Лоуренс завязал тесные отношения с английскими фашистами и их фюрером Освальдом Мосли.

Неделю спустя десятки людей заполнили крошечную местную церковь в Моретоне, чтобы проститься с ним. Здесь были генералы, известные литераторы и даже сам Уинстон Черчилль, больше знавший авиатора Шоу как полковника Лоуренса Аравийского.

Так кем же был полковник Лоуренс?

Сам о себе Лоуренс однажды сказал так: «Я, в общем-то, похож на ловкого пешехода, который увертывается от автомобилей, движущихся по главной улице».

Хан Антониус Ван Меегерен (1889 – 1947)

Голландский художник. Журналисты назвали его "великим фальсификатором".

Писал картины в духе старинных мастеров и выдавал их за творения великих художников. Автор самой крупной живописной подделки всех времен – "Христос в Эммаусе" Вермеера Дельфтского.

Хан Ван Меегерен родился 3 мая 1889 года и был третьим из пяти детей в семье школьного учителя. Его мать увлекалась музыкой и рисованием, но эти таланты ей развить не удалось – она вышла замуж. Несмотря на недовольство отца, Хан все свободное время проводил в мастерской учителя Кортелинга, который развил в мальчике вкус к старинной манере письма. Для учителя и ученика подлинная живопись кончалась XVII веком.

В восемнадцать лет Ван Меегерен поступил в Дельфтский технологический институт, чтобы слушать там курс архитектуры Одновременно он учился в Школе изящных искусств. Хан был увлечен живописью.

Закончив четвертый курс, летом 1911 года юноша познакомился с Анной де Воохт, которая весной следующего года стала его женой. В это время Анна уже ждала ребенка. Супруги постоянно испытывали материальные затруднения. И чтобы хоть как-то поддержать семью, Хан начал продавать свои первые картины. Он все чаще задумывался над тем, чтобы стать профессиональным художником.

В Дельфте раз в пять лет организовывался конкурс живописи для студентов. Золотая медаль, вручаемая за лучшее произведение, приносит лауреату известность. Ван Меегерен решил попытать счастья. Он приступил к работе над акварелью. Сюжетом избрал интерьер церкви Сен-Лоран в Роттердаме. Сложность модели позволяла ему использовать свои познания в архитектуре и продемонстрировать прекрасное владение традиционной манерой письма. Жюри конкурса единодушно присудило Ван Меегерену первую премию. Он стал местной знаменитостью, его акварели хорошо продавались.

Хан стремился обеспечить себе твердое социальное положение и поступил в Академию изящных искусств в Гааге. Ему присвоили 4 августа 1914 года звание мастера искусств.

Акварель «Интерьер церкви Сен-Лоран» в наши дни считается его самым знаменитым произведением. Он втайне сделал с нее копию с целью продать ее одному богатому коллекционеру. Ван Меегерен намеревался выдать эту копию за оригинал. Жена художника заклинала его не делать этого.

Между тем мастерство его продолжало совершенствоваться. Вскоре один торговец картинами заключил с ним контракт. В 1916 году открылась первая выставка Меегерена.

Друг художника Ван Вайнгаарден обладал подлинным даром перекупщика. Меегерену пришла мысль взяться за реставрацию не представляющих большой ценности полотен XVII и XVIII веков. Прекрасное владение техникой позволяло ему придать этим картинам достоинство настоящих произведений искусства. Эта деятельность оказалась очень доходной.

В 1928 году Ван Меегерен со своим другом обнаружил картину, в которой они признали работу Ван Халса. Если бы была установлена подлинность этого портрета, он принес бы им целое состояние. Друзья с большой тщательностью и осторожностью взялись за реставрацию картины. Затем они показали ее известному художественному критику и искусствоведу доктору Хофстеде де Грооту. Он признал подлинность произведения и предлагал найти покупателя. После того как картина была продана, известный критик Бредиус заявил, что это – подделка. Ван Вайнгаарден вынужден был вернуть покупателю деньги. Он решил разыграть Бредиуса. Ему он показал свою собственную картину, выдав ее за творение Рембрандта. Критик признал подлинность картины. Торжествующий Вайнгаарден театральным жестом разрезал полотно. Бредиус, осмеянный и подавленный, очередной раз показал свою некомпетентность в искусствоведении.

К сорока годам Меегерен развелся с Анной де Воохт, завел роман с женой одного из критиков и в 1929 году женился на ней. После свадьбы время от времени у него бывали небольшие романы с натурщицами. Отец отрекся от своего сына-художника.

В 1935 году Ван Меегерен написал одного Франса Хальса, одного Терборха, двух Вермееров.

Жизнь и творчество Вермеера Дельфтского и по сей день во многом остаются неизвестными. Из поля зрения ученых выпадают целые периоды его биографии. Меегерен решил этим воспользоваться. Он решил создать совершенно «новую» область творчества великого художника, не оставившего после себя религиозных композиций, благо, что их не с чем было сравнивать, разве что между собой, одну фальшивку с другой.

В поисках сюжета Ван Меегерен остановился на известном евангельском рассказе о явлении воскресшего Христа своим ученикам в Эммаусе. А в качестве композиции он избрал картину известного художника Караваджо, написанную на ту же тему. Оставалось самое трудное – написать картину так, чтобы ни у кого не было сомнений в ее принадлежности кисти великого художника.

Меегерена мучил вопрос: как добиться того, чтобы холст и подрамник были подлинными? Довольно легко найти у антиквара картину XVII века, не представляющую художественной ценности. Нужно очистить несколько слоев живописи, не повредив подмалевок. Это очень сложная операция. При написании картины нельзя пользоваться веществами, которые вошли в обиход позднее эпохи великого мастера Вермеера. Это можно установить с помощью химического анализа. Ван Меегерен научился сам приготовлять краски, нашел поставщиков других редких веществ. Однако самой главной проблемой был кракелюр.

Именно на этом и удавалось разоблачить большинство подделок. Масляная живопись сохнет очень медленно. Для полного высыхания требуется по меньшей мере полвека. Позднее появляются кракелюры – трещины на картине, со временем они множатся. Гениальная мысль Меегерена заключалась в том, чтобы, очистив прежнее изображение, писать новое, тщательно сохраняя каждую трещинку первоначальной подмалевки. Для того чтобы добиться надлежащего затвердения красок, после долгих поисков художник решил обратиться к последним достижениям современной химии. К концу 1934 года ему удалось изобрести такие масляные краски, которые в специальной печи при температуре 105°С затвердевали по истечении двух часов настолько, что их не брал обычный растворитель.

На протяжении веков на поверхности картины накапливается пыль, которая въедается в малейшие трещинки живописи. Ван Меегерен находит гениальное решение. После того как высохнет слой лака на картине, он покрывает все полотно тонким слоем китайской туши. Тушь просочится в трещины, заполненные лаком, затем художнику остается лишь смыть китайскую тушь и лак с помощью скипидара, а тушь, проникшая в трещины, остается и создает видимость въевшейся пыли. Наконец художник покрывает картину еще одним слоем лака сверху.

Картина потребовала семь месяцев ежедневной напряженной работы. Наконец художник окидывает придирчивым взглядом свое творение. Картина удалась. Оставалось ее подписать. Целыми днями тренировался ван Меегерен: даже малейшее, незаметное простому глазу промедление в начертании букв может насторожить подозрительных экспертов и графологов.

Но как обнародовать картину? У ван Меегерена всегда была богатая фантазия. Своему другу, голландскому юристу К.А. Боону, он рассказал романтическую историю о том, как он, ван Меегерен, нашел «Христа в Эммаусе» в Италии, как контрабандой, в обход таможенных законов перевез картину на каком-то паруснике чуть ли не с риском для жизни в Монте-Карло. Боон, как и следовало ожидать, не стал делать из этого секрета, и вскоре многие уже знали о находке художника.

Осенью того же года в одном из солидных английских журналов появилась публикация о сенсационной находке шедевра Вермеера. О «Христе в Эммаусе» заговорили искусствоведы, критики, антиквары. В Рокбрюн приехал для переговоров торговец картинами Хугендейк В конце концов картина была продана музею Бойманса в Роттердаме. Ван Меегерен получил 340 тысяч, а Хугендейк как посредник остальные 210. В сентябре картина была впервые

показана в музее среди 450 шедевров голландской живописи. Успех был потрясающий. У картины постоянно толпились восторженные посетители. Подавляющее большинство специалистов и критиков объявили «Христа в Эммаусе» одним из лучших и наиболее совершенных творений Вермеера Дельфтского.

Это был долгожданный триумф. Цель была достигнута, и Ван Меегерен мог торжествовать полную и безоговорочную победу. Он продолжал работать над фальшивками. Ему хотелось, чтобы его картины висели в лучших национальных музеях.

Летом 1938 года Меегерен со своей женой переселяется в Ниццу в квартал Симмеских озер. Они покупают там роскошную виллу из мрамора. Одних спальных комнат здесь только двенадцать. В здании находятся большой музыкальный зал, галерея и библиотека. Все комнаты шикарно меблированы. На вилле постоянно устраиваются вечеринки.

В 1938-1939 годах художник написал две картины в духе жанровых полотен выдающегося голландского художника XVII века Питера де Хооха. Одну картину – «Пирующую компанию» – приобрел коллекционер ван Бойнинген, другую – «Компанию, играющую в карты» – роттердамский коллекционер ван дер Ворм. Фальсификатор положил в карман 350 тысяч гульденов.

Капитал от продажи «Христа в Эммаусе» и «Пирующей компании» позволял Меегерену расходовать ежемесячно 600 тысяч франков. Со своей женой он вел разгульный и расточительный образ жизни. Меегерен много пил, начал употреблять морфий.

Тяготы войны не коснулись Ван Меегерена. Богатые люди умеют устраиваться при любой власти.

За три года Ван Меегерен написал пять новых «Вермееров», и все – на религиозные темы. Правда, примерно в это же время возникли слухи, что здесь что-то нечисто. Каким образом в одних руках оказалось столько картин великого мастера? Впрочем, на эти разговоры мало кто обращал внимание.

В 1943 году Рейкмузеум в Амстердаме – крупнейший музей Голландии – купил «Омоновение ног». А картина «Христос и грешница» попала в коллекцию самого Геринга.

Новым посредником для художника становится Ван Страйвесанде. Меегерен передает ему своего «Христа и грешницу», а затем случайно узнает, что он тесно связан с нацистскими кругами. Однако уже было поздно. Баварский банкир Алоис Мидль уже прослышал об открытии неизвестной картины Вермеера и информировал об этом Вальтера Хофера – агента гитлеровского режима, которому поручены розыск художественных ценностей в оккупированных странах. Меегерен уже не контролирует ход событий. В конце концов в сделку вмешивается голландское государство. За картину назначена цена в миллион 650 тысяч гульденов (около 6 миллионов франков). Немцы требуют купить этот шедевр голландского национального достояния, и продажа картины превращается в государственное дело. После тайных переговоров сделка была заключена: в обмен на картину третий рейх возвращает Голландии 200 подлинных полотен, которые были украдены нацистами во время вторжения. После получения этих картин голландское государство выплачивает наличными деньгами запрошенную сумму Мидлю и Ван Страйвесанде. Последний отдает около 4 миллионов франков Меегерену. Художник не удовлетворен. Он знает, что Мидль и Вальтер Хофер работают на рейхсмаршала третьего рейха и коллекционера произведений искусств Германа Геринга.

В период с 1939 по 1943 год Ван Меегерен создает тринадцать подделок. Пять из них не были проданы. Остальные восемь принесли 7 миллионов 254 тысячи гульденов, то есть примерно 250 миллионов франков, из которых Меегере? получил по меньшей мере 170 миллионов.

В нацистских архивах обнаруживаются следы, которые приводят к Ван! Меегерену. 29 мая 1945 года художника арестовывают по обвинению в сотрудничестве с врагом. Фальсификатор оказывается в отчаянном положении. Со бытия принимают абсурдный оборот. Меегерен обвиняется в сотрудничестве с нацистами и разграблении художественного национального состояния. Однако он же вернул в Голландию 200 подлинных ценных картин. На допросах Меегерен хранит молчание, которое истолковывается следователями как доказательство его вины.

12 июля художник делает сенсационное признание, что именно он написал обсуждавшиеся на суде картины. Следователи устраивают своеобразный судебный эксперимент, в ходе которого Меегерен должен показать, что он умеет имитировать мастера XVII века. Художник обещает создать на глазах у полицейских нового Вермеера. В конце июля в своем большом доме на Кай-зерхрахт под постоянным наблюдением Ван Меегерен начинает писать своего седьмого и последнего Вермеера. Это – «Христос среди учителей». Вся Голландия взбудоражена. Все обсуждают сенсационное дело художника-авантюриста. Юридически трудно доказать его виновность, поскольку он раскрыл себя и поскольку покупатели его подделок отнюдь не случайные люди.

В июне следующего года по приказу министерства юстиции была создана специальная комиссия по расследованию. В нее вошли эксперты, историки искусства, химики.

Утром 29 октября 1947 года у дверей четвертой палаты амстердамского городского суда собралась огромная толпа. Сюда примчались журналисты со всего мира. Слава Ван Меегерена стала поистине всемирной. 12 ноября объявляется решение суда. Хан Ван Меегерен приговорен к минимальному наказанию – одному году лишения свободы. Его подделки не уничтожаются, а возвращаются их владельцам.

26 ноября 1947 года Меегерен поступил в клинику Валериум. Перед этим он подписал просьбу о помиловании на имя королевы. 30 декабря художник умер от сердечного приступа. В это время он был самым популярным человеком в стране…

Через три года состоялся аукцион, на котором распродавались работы «великого фальсификатора». Его «Христос среди учителей» был продан за три тысячи гульденов.

Габриеля Пети (1893 – 1916)

Во время первой мировой войны входила в организацию, взявшую на себя переправку в нейтральную Голландию французских и английских военнопленных, а также бельгийцев, желавших вступить в бельгийскую армию, которая сражалась во Франции против немцев.

Первая мировая война. Захваченный немцами Брюссель. В доме № 68 по Театральной улице снимает квартиру молодой немецкий лейтенант Хеннинг. Он снимал две комнаты – одну для себя, другую для своей любовницы. Комната лейтенанта всем своим видом демонстрировала, что здесь проживает военный – повсюду валялись топографические карты, а на столе стояли в рамках фотографии наиболее известных генералов и фельдмаршалов германской армии. Лишь одна фотография резко контрастировала с фотографиями грузных стариков в пышных мундирах, усыпанных орденами. Это была фотография хорошенькой возлюбленной Хеннинга. Кое-кто из жителей бельгийской столицы мог бы сказать, что молодую красавицу, изображенную на фотографии, зовут Габриела Пети. Однако вряд ли даже кто-либо из них догадался, что Габриела играла разом две роли – и возлюбленной немецкого офицера, и… самого лейтенанта Хеннинга!

Габриела Пети родилась в Турне в 1893 году, так что к началу войны ей был 21 год. Она рано лишилась матери и воспитывалась в монастыре, где научилась бегло говорить по-немецки. Впоследствии она переехала к тетке в Брюссель и служила продавщицей в одном из модных универсальных магазинов столицы. Война нарушила планы Габриель!, собиравшейся вскоре выйти замуж. Жених Габриель вместе с ней перешел голландскую границу и вступил в бельгийскую армию во Франции. Но Габриела вернулась в Бельгию.

Еще раньше девушка вошла в организацию, взявшую на себя переправку в нейтральную Голландию французских и английских военнопленных, а также бельгийцев, желавших вступить в бельгийскую армию, которая сражалась во Франции против немцев. Одним из руководителей этой организации была английская медицинская сестра Эдит Кавелл, позднее казненная немцами по обвинению в шпионаже. Вскоре Габриеле удалось использовать свои актерские способности. Она постригла коротко волосы и стала часто переодеваться в мужское платье, в том числе и в мундиры немецких офицеров. Есть сведения, что в военном мундире она пробиралась даже на фронт. Считают, что именно Габриела была тем таинственным лейтенантом в Аррасе, который был замечен, когда подавал сигналы английским и французским войскам, но сумел скрыться.

Габриела Пети работала в тесной связи с Алисой Дюбуа. Вместе с другими участниками бельгийских тайных организаций Габриела была связана с английской разведкой. Несколько раз она тайно переходила границу и ездила в Англию. Целая армия немецких сыщиков стала охотиться за ней после того, как германская контрразведка получила сведения о деятельности Габриели. Не раз ее спасал счастливый случай. Так, когда она впервые после длительной тренировки перед зеркалом поехала в офицерском мундире на поезде из Лилля в Гент, ее сразу же заподозрил сидевший в том же купе германский капитан. В отель Габриела прибыла в сопровождении своего нового знакомого – капитана. Вскоре она скрылась через боковую дверь, оставив на вешалке шинель. Вернувшись в свою квартиру, она обнаружила слежку и спешно уничтожила все компрометирующие веши, включая военное обмундирование. Ей удалось ускользнуть от агентов и даже вернуться в отель уже в качестве продавщицы газет. Она слышала, как капитан и представитель тайной полиции спрашивали, не вернулся ли лейтенант за своей шинелью.

Немецкая контрразведка тем временем собрала немало сведений о Габриеле. Однако она была неуловима. Вновь и вновь под самым носом у немецкой охраны она переходила границу с важными поручениями. С ее помощью из Голландии было передано известие об одном бельгийце, предавшем несколько своих земляков немецкой полиции. Изменник был убит.

Одним из главных занятий Габриель! была по-прежнему переправка военнопленных, а также разведчиков, находившихся в Бельгии, через бельгийско-голландскую границу. Как-то раз она сопровождала очередную группу из четырех человек – двух бельгийских офицеров, одного английского солдата и британского разведчика, возвращавшегося в Голландию. У всех были фальшивые документы, однако они мало помогли бы при тщательной проверке. В частности, английский солдат, знавший лишь свой родной язык, имел бумаги на имя какого-то голландца.

Первая часть пути из Брюсселя прошла сравнительно спокойно, но когда группа вступила в пограничную полосу, опасности стали подстерегать на каждом шагу. Габриела вела все переговоры с патрулями, и ей удавалось отлично дурачить германских солдат. Долго тянулась процедура контроля на пограничной заставе, но в конце концов и она прошла благополучно. Габриела и ее спутники двинулись по дороге, ведущей к самой границе. Неожиданно из небольшого леса вышел немецкий полицейский и заявил Габриеле, не скрывая своего торжества– «Вот уже месяцы, мадемуазель, как я Вас дожидаюсь!» Он потребовал, чтобы вся группа пошла с ним, и быстрым движением поднес к губам свисток, желая вызвать охрану. Но бельгийский офицер одним прыжком подскочил к немцу и вонзил ему нож в грудь. Габриела первая пришла в себя после общего замешательства. Она направилась навстречу медленно приближавшимся двум немецким часовым, а остальные беглецы оттащили труп в канаву, забросали его кустарником и посыпали песком следы крови на земле. Габриеле удалось «заговорить» и этот очередной патруль. У самой границы немецкий офицер задал Габриеле несколько вопросов и, по-видимому, был в нерешительности.

«Вы не встретили ли по дороге немецкого полицейского офицера?» – наконец спросил он.

Габриела ответила, что да, встретила, и тут же описала приметы убитого.

«Он мне говорил о подозрительной девушке и сообщил по телефону, что имеется в виду молодая француженка», – продолжал немец.

У Габриель был готов ответ – ведь она и ее спутники встретили этого полицейского офицера и тот сам убедился в беспочвенности своих подозрений! Вскоре Габриела и другие участники ее группы были уже на голландской территории.

В другой раз на пути в Голландию Габриела приехала в гостиницу близ границы. Гостиница была полна немецкими солдатами. Габриела быстро удалилась в свою комнату, куда к ней вскоре пришел встревоженный хозяин, один из участников тайной организации.

В гостинице, заявил он, появилась явно подозрительная супружеская пара. Судя по паспортам, это были Анри Дюрье и его жена, однако мужчина, хотя и был в штатском, очень походил на германского военного. Из окна своей комнаты Габриела узнала в «мадам Дюрье» некую Флору, особу легкого поведения, давно уже поступившую на службу в немецкую полицию. Ее сопровождал, как впоследствии выяснилось, немецкий унтер-офицер, до войны работавший в Бельгии в качестве директора филиала одной немецкой фабрики роялей. Как человека, знакомого со страной, немецкая полиция и послала его по следу разведчицы, причинявшей столько хлопот германскому командованию. Однако немец не знал ее в лицо, поэтому к нему и приставили в качестве спутницы Флору, не раз видевшую Габриелу. Впрочем, «супруги Дюрье» мало подходили друг другу. Он едва скрывал брезгливость, которую испытывал к своей второй половине, а Флора и вовсе не скрывала чувства облегчения, когда ее угрюмый супруг на время удалялся и она могла выпить не один стакан крепкого вина со своими поклонниками из числа немецких солдат, особенно с рослым услужливым ландштурмистом (он оказался, как выяснилось, агентом тайной полиции, посланным проследить за «супругами Дюрье»). Вернувшись к своим начальникам, этот агент мог лишь доложить, что он вместе с другим солдатом доставил и уложил мертвецки пьяную мадам Дюрье в комнате одного из местных жителей. Мнимому супругу удалось добудиться ее только к вечеру, и лишь на следующий день достойная пара отбыла в Голландию.

Габриела перешла границу вместе с несколькими бельгийцами в ту же ночь, когда она увидела Флору

Разумеется, в Голландии супругам Дюрье никак не удавалось напасть на след Габриель! и определить, какими путями она переходит границу. Зато сама супружеская пара находилась под наблюдением антантовских разведчиков. Не отыскав Габриелу, Флора пыталась добиться каких-то успехов, которые оправдали бы ее в глазах начальства. Она встретила одного из известных участников бельгийского подполья, Жана Бордена, который не знал о службе Флоры в немецкой полиции. С его помощью она надеялась получить сведения о Габриеле и о других союзных разведчиках. Но Борден был вскоре предупрежден Габриелей и ее товарищами. Флора привезла немцам фальшивые сведения. Немцы, впрочем, не поддались на обман, быстро сообразив, что их пытаются надуть. Флоре перестали поручать подобные задания, а ее «супруга» перевели в другую часть. А Габриела тем временем продолжала свою смертельную игру с немецкой контрразведкой Девушка снова вернулась в Бельгию и едва сразу же не была задержана при обыске на тайной квартире, находившейся вблизи границы. Габриела издалека увидела приближавшихся полицейских. Она и хозяйка квартиры успели уничтожить все опасные бумаги Обыск не дал никаких результатов, и производившие его неопытные полицейские поверили Габриеле, что она случайно оказалась на этой квартире в поисках ночлега. Однако это был последний счастливый случай… Габриела была арестована на улице поджидавшим ее немецким полицейским патрулем При ней нашли уличающие ее бумаги Девушка отказалась купить жизнь ценой предательства бельгийских организаций, которые вели тайную войну против немецких оккупантов Военный суд приговорил Габриелу к расстрелу. Ее казнили 1 апреля 1916 года.

Николай Герасимович Савин (? -1937)

Международный авантюрист. Присвоил себе титулы – граф Тулуз де Лотрек и маркиз Траверсе. Дворянского происхождения. Служил корнетом в кавалерийском полку, но был вынужден уйти в отставку. Организатор крупномасштабных махинаций. Один из самых гениальных аферистов своего времени.

Николай Герасимович Савин был безусловным «кумиром» аферистов всех рангов, в светских же кругах о нем ходили многочисленные анекдоты и легенды Можно смело сказать, что в период реализации его знаменитых афер никто не пользовался такой известностью и своеобразной популярностью, как граф Тулуз де Лотрек или проще – отставной корнет Савин.

Природа наделила этого человека, как никого другого, такими своеобразными, яркими и выдающимися качествами и свойствами, что имя Николая Герасимовича Савина могло бы вполне заслуженно войти в анналы истории России и других стран. Он имел необыкновенно острый ум, позволявший ему находить самые неожиданные решения, особенно финансовых проблем, недоступных даже специалистам высшего класса. Он отличался необыкновенной смелостью и в самых сложных и опасных ситуациях никогда не терялся Савин, обладавший ярким даров слова, был необычайно остроумным рассказчиком, умевшим становиться душой любого самого избранного и взыскательного общества. Этому в сильной степени способствовали высокая эрудиция, отличное образование и знание почти всех европейских языков.

Внешность его была настолько идеальна с точки зрения мужественности и красоты, что перед ним не могла устоять ни одна девушка любого общественного положения, на которую он обращал внимание К тому же он обладал как бы гипнотической способностью обольщения.

Но природа наделила Николая Герасимовича Савина еще одной удивительной чертой, которая всю жизнь не давала ему по-настоящему воспользоваться благами жизни, которые без особого труда как бы сами шли к нему в руки. Он не мог ими воспользоваться до конца, потому что по природе был авантюристом, придумывавшим все новые и новые планы – махинации по добыче денег. Однако к ним он вовсе не питал уважения, и они моментально от него «уплывали». Многие задуманные им мероприятия могли быть действительно полностью реализованы и принесли бы Савину богатство и славу. Но отставной корнет не в силах был их завершить, так как сам попадал в сети своих мошеннических планов. Он прерывал свои затеи, чтобы обманом захватить чужое богатство и бежать, а затем объявиться в новом месте и в новых условиях опять расставлять свои мошеннические сети Савин нигде не имел и не хотел иметь пристанища, это был вечный скиталец по всему свету

Сын очень зажиточного помещика Калужской губернии Боровского уезда, Савин в детские и юношеские годы был баловнем судьбы и не знал отказов всем своим прихотям от отца, который его безумно любил. Получив всестороннее домашнее образование, Николай Герасимович в 20 лет начал свою служебную карьеру, как и подобало юношам из знатных дворянских семейств, в гвардейской кавалерии в чине корнета (младший офицерский чин в русской кавалерии). Этот привилегированный род войск требовал от офицеров больших затрат, а молодой корнет не знал границ для своих личных расходов на шикарную жизнь. Поэтому несмотря на большую денежную поддержку отца, Савин, ощутив недостаток средств, пошел на мошенничество и, прослужив в гвардии всего несколько месяцев, вынужден был уйти в отставку.

Он влился в жизнь столичной «золотой» молодежи, благо денег у него более чем достаточно – Николай Герасимович получил наследство после смерти отца, которого доконала разгульная жизнь сына. Владея несколькими имениями, домами и другим имуществом, Савин вел разгульную и бесшабашную жизнь. Особым его вниманием, конечно, пользовались женщины, «начиная от увлекательных француженок и кончая смуглыми негритянками», как писали газеты. Некоторых из них он одарил необычайно дорогими подарками. Одни получили экипажи с лошадьми и дорогой сбруей, другие – прелестные дачи с садами, третьи – капитальные дома в городах, а одной из них досталось даже целое имение.

Однако деньги имеют свойство быстро «таять». В результате такого беспредельного мотовства очень скоро от миллионного состояния остались лишь одни воспоминания и многочисленные кредиторы с векселями.

Теперь наступило естественное в таком положении горькое отрезвление. Первой мыслью, осенившей Савина, была попытка вернуться на военную службу. Начавшаяся в 1877 году русско-турецкая война вынудила правительство объявить призыв отставных офицеров, не особенно разбираясь и придираясь к их прежней, часто даже совсем не идеальной службе. Но несмотря на такое положение, попытка отставного корнета вновь вернуться на службу в кавалерию была отклонена по распоряжению высшего военного руководства.

Эта неудача и на этот раз не сломила Савина. Как человек, жаждавший острых ощущений и наметивший для себя цель, Савин все-таки поступил на военную службу, но не офицером, а добровольцем в 9-й армейский корпус генерал-лейтенанта барона Криденера, штурмовавшего занятый турками город Плевен (Плевна) на севере Болгарии. Этот корпус из-за достаточно бездарных и нерешительных действий генерала понес огромные людские потери и все же не смог взять город. Сражаясь в первых рядах штурмующих войск, Савин получил тяжелое ранение левой руки и вынужден был пойти на лечение в один изподвижных лазаретов «Красного креста». Хотя операция прошла удачно и Николай Герасимович полностью выздоровел, но от продолжения военной службы ему пришлось отказаться, и он вынужден был вернуться в Россию.

Без состояния и средств, отставной корнет «за душой» имел только большие амбиции, приобретенные в его прошлой беззаботной жизни. Они и толкнули его на самую неблаговидную деятельность, связанную с обманом окружающих его людей.

Все началось в годы царствования Александра III – Миротворца. Из спальни великой княгини Александры Иосифовны в Мраморном дворце были похищены драгоценные ризы икон. Вскоре был обнаружен виновник кражи – адъютант великого князя Николая Константиновича (сына потерпевшей), корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Савин. На допросе Савин во всем сознался и указал, где именно он заложил драгоценности (на кругленькую сумму в полмиллиона рублей). Однако при этом пояснил, что действовал не по своей инициативе, а был всего лишь орудием, послушным исполнителем воли великого князя, и ему же отдал вырученные деньги, которые понадобились члену августейшего семейства, чтобы ублажать некую танцовщицу англичанку.

Расследование велось в строжайшей тайне, но скандальные подробности все же просочились сквозь стены служебных кабинетов и стали достоянием всего Петербурга. Дабы замять скандал, великого князя объявили душевнобольным и выслали «для лечения» в Ташкент, где он через несколько лет и умер. Савина же исключили из полка и предложили ему уехать из России.

Вскоре корнет объявился в Париже, в ореоле политэмигранта. Какое-то время пребывал героем дня. В многочисленных интервью Савин заявлял, что деньги, вырученные за продажу риз, понадобились отнюдь не для удовлетворения прихотей капризной англичанки, а исключительно для революционных целей. Более того – великий князь тоже являлся членом партии революционеров!

Савин познакомился с многочисленными «заграничными» мошенниками (тогда их называли мазуриками). В их обществе бывший корнет быстро преобразовался в «афериста-артиста» в полном смысле этого слова. Его «наставники» мгновенно разглядели в Савине талантливейшего авантюриста-организатора, которому они готовы были полностью подчиняться. Но русский аферист, проводя свои гениальные махинации, не подпускал их близко к своей особе – они только иногда выполняли его мелкие поручения.

Вскоре вокруг корнета засуетились кредиторы. Спасаясь от них, он уехал в Америку и появился в Сан-Франциско под звучным именем графа де Тулуз-Лотрек (знаменитый художник прославит эту фамилию несколько позже).

Апартаменты в самом роскошном отеле, вспышки магния, журналисты. С какой целью граф явился в Калифорнию? О, он охотно удовлетворит любопытство прессы. Русское правительство поручило ему разместить крупные заказы для строительства Транссибирской магистрали. Но прежде чем предоставить эти заказы, он хотел бы поближе ознакомиться с деятельностью крупных машиностроительных корпораций…

Виднейшие промышленники и финансисты, столпы машиностроения и рельсового проката добивались чести быть представленными графу. Тот охотно знакомился с ними, принимал крупные авансы за посредничество и.. в один прекрасный день исчез. Исчез так же внезапно, как и появился. В полицию и прокуратуру посыпались жалобы, но – поздно. Корнет вернулся к священным камням Европы…

Смелость и талант Савина в организации крупномасштабных махинаций убедительно подтвердились в наделавшей много шума среди дипломатов так называемой «итальянской афере».

Однажды Савину попались в руки газетные сообщения о том, что конный парк итальянской армии сильно устарел и требует обновления. У него моментально созрел план использования этой ситуации в своих целях, благо еще с юных лет и особенно служа в гвардейской кавалерии, он неплохо разбирался в лошадях. В качестве богатого русского коннозаводчика он появился в Италии, представился итальянскому правительству и предложил свои услуги по поставке лошадей для кавалерии и артиллерии. Разработанный им документальный план по обновлению конного парка армии был рассмотрен Особой комиссией при итальянском военном министерстве в Риме. Этот план был признан настолько рациональным и выгодным, что по распоряжению короля Савину персонально была поручена поставка лошадей для армии. Таким образом, русский отставной корнет, желая того или нет, стал одним из видных государственных деятелей Италии.

Дела Савина шли вполне успешно. Поставка лошадей для итальянской армии происходила по разработанному им плану. Король и военное правительство Италии выказывали Савину свое расположение. Для закупки лошадей ему выделили огромные суммы денег. Но… «в одно прекрасное утро» Савин бесследно исчез из Рима, прихватив с собой большую сумму денег. Авантюрист не мог не провернуть эту махинацию, хотя она для него, по всей вероятности, была не столь выгодна, как предоставленная ему важная работа.

Полиция сбилась с ног, разыскивая его в Берлине, Лондоне, Париже, Вене, а Савин тем временем скитался по «европейскому захолустью» – Балканам. И в конце концов объявился в Софии. Заполняя регистрационную книгу отеля, приезжий написал: «Великий князь Константин Николаевич».

Весть о приезде высокого гостя быстро разнеслась по болгарской столице. В холле отеля толпились приветственные делегации. К счастью для Савина, русский посланник, лично знавший великого князя, в это время был болен, и самозванца почтительно приветствовал один из чиновников посольства России.

Членам болгарского правительства «великий князь» сообщил, что он легко может устроить им заем в Париже. Сколько хочется? Двадцать миллионов франков? Согласен протежировать не меньше, чем на тридцать…

Финансы Болгарии были тогда более чем в плачевном состоянии. И у министров разгорелись глаза – не иначе, само небо послало сюда этого человека. И если «великий князь» действительно спасет страну и ее народ, то… что же, тогда он достоин возведения на трон, который был в ту пору вакантным.

Вероятно, корнет и сам не ожидал подобного эффекта. Неудивительно, что голова его закружилась. Еще несколько шагов – и он превратится в коронованную особу! И вдруг все рухнуло.

В отель для оказания услуг высокому гостю был вызван лучший софийский парикмахер, ранее подвизавшийся в Петербурге. Войдя в номер, он тут же убедился, что перед ним отнюдь не Константин Николаевич. Но возмездию не суждено было свершиться и на этот раз – за полчаса до того, как полиция явилась арестовывать претендента на трон, он успел покинуть Софию.

Потом его видели во всех крупнейших столицах Европы. И всякий раз он представал под новой маской. То с пышной бородой, то совершенно выбритый, то с бакенбардами, то с эспаньолкой.. Он появлялся и спустя несколько дней исчезал. Изобретательность его в вымогательстве денег не имела границ.

На Английской набережной в Ницце по утрам в одно и то же время появлялся высокий представительный господин с пышной седой бородой, веером покрывавшей его грудь. На голове его был матовый полуцилиндр, в руке – палка с серебряным набалдашником, изображавшим череп, в петлице – пестрая орденская розетка. Кто он? На этот вопрос никто не мог ответить. Ясно было одно, несомненно, это богатый и солидный человек.

И вдруг – неприятная история. Нефтепромышленник из Батума заявил полиции, что стал жертвой ограбления. Респектабельный господин с орденской розеткой в петлице подошел к нему на набережной, внезапно взял под руку и, любезно улыбаясь, прошептал «Или вы мне сейчас же даете тысячу франков, или я вас сию же минуту отхлещу по щекам». Нефтепромышленник сначала подумал, что это дурная шутка – тем более что господин при этом любезно улыбался. Потом он счел, что перед ним сумасшедший. Однако размышлять было некогда – незнакомец настойчиво повторил свою угрозу, пришлось раскошелиться. Позже жертва шантажа все же обратилась в полицию

Савина (а это был, конечно, он) без труда разыскали. Услышав предъявленное обвинение, «граф де Тулуз-Лотрек» пришел в негодование Это гнусная клевета! Да вы знаете, с кем имеете дело?! Он немедленно телеграфирует министру внутренних дел!

Полицейский комиссар принес извинения. А через несколько дней ему опять пришлось пригласить его в полицию – на этот раз по жалобе владельца отеля, где тот остановился: «граф» внезапно исчез, не заплатив по счету. Хотели обратить взыскание на его имущество – он вселялся с двумя тяжелыми чемоданами, которые служащие отеля тащили с трудом, но с уважением, и которые остались в его номере. Но чемоданы оказались битком набиты камнями…

Мошеннику, однако, опять удалось выйти сухим из воды. Он не только заставил владельца отеля взять назад свое обвинение, но и… ухитрился здесь же, в комиссариате, подзанять у него немного франков.

В дни безденежья (аферист называл это «черной серией») корнету Савину приходилось прибегать к трюкам столь же нахальным, сколь и остроумным. К примеру, приходил он в дорогой ресторан, заказывал роскошный обед, не торопясь, с аппетитом поглощал изысканные блюда, запивая изысканными винами… А в кармане-то из всей наличности – только засахаренный таракан! Подавался десерт, корнет подкладывал в него «сладкого дружка», затем подзывал метрдотеля и с брезгливой миной указывал на насекомое. Чтобы избежать грандиозного скандала, метрдотель рассыпался в извинениях и был до изнеможения счастлив, когда рассерженный посетитель покидал заведение. Об оплате обеда, само собой, и речи не возникало…

Или закажет, бывало, корнет себе ботинки. У очень дорогих мастеров обувного дела. И обязательно одинакового фасона и одинакового цвета. Получив заказ, примеряет. Одному сапожнику заявляет, что жмет правый ботинок, другому – левый. «Жмущие» оставляет на доработку, а хорошие забирает. Расчет, разумеется, потом. Обувщики, разумеется, не спорят: зачем заказчику один ботинок, обязательно придет за вторым…

Несколько раз корнет Савин удачно шантажировал заведение, которое само умело раздевать кого угодно. Имеется в виду казино в Монте-Карло

Побродив по залам казино, Савин зашел в бюро, отделенное от главного зала лишь стеклянной стенкой, и потребовал так называемый виатик – ссуду на отъезд, которая выдавалась администрацией вконец проигравшимся игрокам. Получивший ссуду терял право являться в казино до ее погашения.

Администрация без колебания выписала вексель и выплатила «графу» тысячу франков – верхний предел виатика. Уж очень внушительной была внешность «неудачливого игрока». Тот небрежно кивнул и удалился.

Удалился, чтобы через две недели опять явиться в казино – правда, в другом «прикиде», с другой прической, обманув бдительного швейцара. Подойдя к столику, где шла большая игра, он бросил крупье луидор и тихо сказал по-русски– «На! Подавись, чертова кукла!»

«На какой, вы сказали, номер?» – переспросил крупье, но «граф» сделал вид, что не расслышал.

«Ставки окончены!» – объявил крупье.

Вышел номер 17.

«О! Я выиграл! Вы должны дать мне 720 франков!» – воскликнул «граф».

«Но, месье, вы неясно назвали номер… Я переспросил, но вы не ответили…»

Лицо графа побагровело. Глаза метали молнии. Он загремел, нарушая благообразную тишину казино: «Разбой! Грабеж!»

Инспекторы игры со всех сторон кинулись к «графу», приговаривая в испуге: «Успокойтесь! Вот ваши деньги! Крупье будет наказан!»

Получив 720 франков, он, возмущенный и удовлетворенный, покинул игорный зал. Сопровождавший его администратор прошипел ему вдогонку: «На этот раз ваш шантаж удался, месье. Но если вы еще раз явитесь в казино, то пожалеете об этом».

Целый месяц корнета не было в Монте-Карло. А потом он появился, снова каким-то образом пробравшись мимо бдительных швейцаров. И прямиком – в помещение администрации. Там его узнали сразу же.

«Как вы смеете? Немедленно убирайтесь!»

Корнет, он же граф, невозмутимо улыбаясь, ответил:

"И не подумаю. Разве что – если вы дадите мне тысячу франков на дорогу. Я опять проигрался. – Корнет, с улыбкой, начал снимать с себя пиджак. – Вот сейчас разденусь догола, выйду в зал и обращусь к публике – «вот как меня обобрали в этом притоне!»

«Вы не посмеете…»

«Еще как посмею! Только троньте меня – я так заору, что сюда сбежится вся публика!»

Администрация казино дрогнула. Пришлось опять заплатить тысячу франков. На сей раз «графа» сопровождали до вокзала «двое в штатском»..

Этот визит стал лебединой песней корнета на Ривьере – больше он не появлялся ни в Ницце, ни в Монте-Карло Последние годы блистательный аферист, превратившись по ходу судьбы, как и положено, в дряхлого и жалкого старика, прожил в Шанхае. Зарабатывал на хлеб тем, что продавал богатым иностранцам мифические манускрипты, собирал деньги на издание какой-то газеты. К розетке экзотического ордена прибавил еще какие-то ленточки, к графскому титулу – титулы барона и князя… Впрочем, в Шанхае это никого не впечатляло. Так что в больнице, где он умер в 1937 году, над изголовьем его кровати было написано одно слово – «Савин».

Марта Рите (конец XIX – начало XX века)

Агент Второго бюро. Во время первой мировой войны получила задание проникнуть в немецкий разведывательный центр. Добывала для Франции важные сведения. В 1933 году награждена орденом.

Одним из наиболее удачливых французских шпионов-двойников была Марта Рише – 20-летняя красавица, муж которой погиб на фронте в первый год войны и которая тщетно пыталась поступить в военную авиацию С нею познакомился начальник французской военной контрразведки капитан Ладу и убедил пойти к нему на службу. Кажется, впрочем, вначале Ладу не очень доверял своей новой подчиненной: в обстановке шпиономании, царившей тогда во Франции, Марта возбудила подозрения одного из своих друзей. Он знал о ее знакомстве с журналистами, за которыми было установлено наблюдение.

Первое выступление Рише в роли разведчицы окончилось полной неудачей. Ее послали в Швецию в надежде, что там она сможет завербоваться на немецкую службу, однако германская разведка сразу же заподозрила в молодой француженке агента Второго бюро, и Марте пришлось (после ряда опасных приключений) спешно покинуть Швецию и вернуться в Париж.

Летом 1916 года Марта Рише отправилась на модный испанский курорт Сан-Себастьян, где богатые туристы из воевавших стран весело прожигали жизнь. Она приняла свою девичью, по-немецки звучащую фамилию Бетенфельд. В Испании находился в то время крупный немецкий разведывательный центр, который возглавлял, помимо посла, военный атташе фон Капле и военно-морской атташе фон Крон.

Немцы установили строгую иерархию среди своих тайных агентов: руководители центра, затем – сплошь немцы, как штатские, так и офицеры армии и флота действительной службы или запаса, которых война застала в Испании. Следующим звеном являлись агенты-вербовщики («секретари»). Главную массу агентов составляли осведомители, состоявшие, как правило, из испанцев. Немцы им не доверяли и даже считали, что значительная часть осведомителей работала на обе стороны. Кроме этой иерархии агентов, были шпионы, не включенные в нее и получавшие время от времени специальные задания. Следует добавить, что по мере ухудшения военного положения Германии информация осведомителей становилась все более тенденциозной – они представляли события в угодном для их нанимателей духе. В одном сообщении о результатах воздушного налета на Париж весной 1918 года говорилось, что в городе насчитывалось 600 убитых и миллион (!) раненых. Помимо шпионажа, немецкий разведывательный центр был занят организацией различных диверсий, в частности, поскольку дело шло о Франции, отравлением съестных припасов, заражением скота, разрушением гидростанций, взрывом военных заводов.

С германским разведывательным центром вела упорную борьбу английская агентура. Английские прогулочные яхты часто являлись наблюдательными пунктами, с которых британские разведчики следили за прибытием немецких подводных лодок в Испанию для пополнения запасов горючего. Англичане подкупили главаря контрабандистов в Южной Испании, чтобы его люди также наблюдали за прибытием и отплытием подводных лодок. Немцы попытались переманить нужного человека. Для этой цели была даже откомандирована одна смазливая девица из Гамбурга. Английский полковник Тортон очень нервничал, наблюдая за быстрым развитием романа между контрабандистом и обольстительной немкой. В конечном счете все окончилось благополучно – для англичан. Девица спутала все карты немецких властей. Ей показались недостаточными 10 тысяч песет, подаренных ей влюбленным контрабандистом. Испанец вернулся из Мадрида с царапинами на носу и ярым англофилом…

Все же англичанам не удалось проникнуть в немецкий разведывательный центр. Эта задача была поставлена перед Мартой Рише.

В казино города Сан-Себастьян за Мартой стал ухаживать немец, который при случайной встрече познакомил ее с германским морским офицером, назвавшимся Стефаном. Узнав, что француженка испытывает нужду в деньгах, Стефан при следующей встрече предложил ей работать на немцев. Марта согласилась, ясно дав понять, что она ожидает хорошей оплаты, и потребовала свидания с начальником Стефана.

Встреча состоялась рано утром на пляже. Высокий худой немец в темных очках, встретивший Марту, усадил ее в роскошный «мерседес», который быстро помчался по незнакомым улицам. Немец вручил Марте конверт с 3 тысячами песет и список вопросов, касавшихся противовоздушной обороны Парижа и морального состояния населения французской столицы. Марте было вручено также специальное перо с серебристо-черными шариками. При растворении их в воде получались симпатические чернила – колларгол, – только незадолго до того изобретенные немецкими химиками. Получив адрес в Мадриде, куда следовало направлять добытые сведения, Марта простилась со своим спутником.

Капитан Ладу мог быть доволен. Высокий худой немец был бароном фон Кроном, военно-морским атташе в Мадриде и племянником одного из светил немецкого генерального штаба – генерала Людендорфа. Вернувшись из Парижа в Испанию, Марта уже на пограничной станции в Ируне встретила фон Крона. Выяснилось, что письмо, которое от имени Марты должен был послать Ладу, почему-то не прибыло по назначению: один из необъяснимых промахов французской разведки. Но фон Крон не придал этому особого значения. Ведь, хотя с запозданием, он получил от Марты, как ему казалось, полезную информацию. К тому же 50-летний барон увлекся своей молодой спутницей, и она стала его любовницей.

По поручению Крона Марта снова уехала в Париж. Капитан Ладу не мог ей сообщить ничего вразумительного относительно пропавшего (или вообще неотправленного) письма.

В удобной квартире на улице Баркильо в Мадриде, которую снял фон Крон для Рише, морской атташе даже стал принимать своих агентов. Вместе с бароном Марта отправилась на юг Испании, в Кадис. Немцы пытались завязать связи с вождями марокканских племен, используя их ненависть к французским колонизаторам. Марта сумела подслушать из соседней комнаты через окно обрывки разговора фон Крона с каким-го незнакомым человеком. Она услышала, как он по-немецки сообщил точное место в испанских водах, где шесть лодок будут ждать транспорта Большего ей не удалось услышать: фон Крон захлопнул окно. Марта немедленно написала открытку в Париж, сообщая добытые важные сведения. Но дальше ей еще больше повезло. Фон Крон решил послать Марту в Танжер с инструкциями для германской агентуры. Он передал ей на первый взгляд нераскрытую коробку почтовой бумаги. Однако добрая половина листов, как предупредил Марту барон, содержала текст, написанный симпатическими чернилами. Для поездки в Танжер требовались французская и английская визы. Сравнительно легко получив визу во французском посольстве, Марта рискнула и прямо пошла к английскому консулу в Мадриде, сообщив, кто она и с какой целью отправляется в Танжер, а также подслушанные сведения о подводных лодках. Консул дал визу. В Танжере носильщик, который принес вещи Марты в номер отеля, произнес условный пароль «С32» (под этим номером Рише значилась в списке агентов фон Крона). Получив коробку с почтовой бумагой, мнимый носильщик назначил на следующий день Марте свидание в портовой таможне. Но он не явился. Принятые англичанами меры не дали возможности немцам доставить оружие в Марокко.

К этому времени фон Крон не только находился под влиянием своей красивой подчиненной, но и щедро тратил на нее казенные деньги, выдавая без всякого основания «премии» и «наградные». В Париж поступала ценная информация.

Через некоторое время фон Крон поручил Марте важную миссию. Она отправилась в Аргентину с инструкциями тамошним германским агентам и, главное, с двумя термосами, в которых находились сельскохозяйственные вредители – долгоносики. Германская разведка надеялась заразить долгоносиками пшеницу, отправлявшуюся из Аргентины в страны Антанты. На пароходе наконец Марта встретила помощника, присланного из Парижа, – лейтенанта Мари. Французские разведчики действовали решительно: сначала они утопили долгоносиков, а потом просушили их и смешали с пшеницей, которую Марта везла для прокорма прожорливых вредителей. Листки с инструкциями немецким агентам были отправлены в Париж. Взамен Рише написала колларголом какой-то ничего не значащий текст и окунула бумагу в морскую воду. Прибыв в Буэнос-Айрес, она передала германскому морскому атташе термосы с обезвреженными долгоносиками и бумаги, которые, как предупредила Марта, вымокли, когда вода залила ее каюту через иллюминатор. Разумеется, немцы не могли прочесть вымокший текст и не знали, что делать с переданными им термосами.

Многие предложения Марты Рише не были одобрены Вторым бюро, занимавшим непонятно пассивную позицию во всей этой истории. А потом планы Рише нарушила автомобильная катастрофа. У Марты была сломана нога, осколками стекла ранена голова, у ехавшего с ней фон Крона было изрезано все лицо.

В это время у Рише зародился план, который должен был завершить ее работу агента-двойника. Однажды она потревожила Крона во время строго соблюдавшегося им дневного отдыха и попросила денег. Не желая вставать, он дал ей ключ и назвал код сейфа. Марта надеялась похитить списки немецкой агентуры в Испании. В Сан-Себастьяне, куда Марта приехала с фон Кроном, она познакомилась с французом-дезертиром, которого она надеялась использовать в своих целях. Барону Марта сказала, что собирается привлечь этого француза на немецкую службу. Однако вышло иначе. «Друзья» этого француза, которым он представил Марту и которые ее пригласили покататься на лодке, оказались агентами немецкого посла или фон Капле. Разведчицу спасло от гибели самообладание. Поняв, какая опасность ей угрожает, она опрокинула лодку и, хотя еще не вполне оправилась от ранения, сумела добраться до берега; местный доктор оказал ей первую помощь, и Марту по ее просьбе доставили в отель «Континенталь», принадлежавший француженке. Немцам туда вход был закрыт. Марта позвонила по телефону барону и сообщила, что должна несколько дней пробыть в отеле, после того, как во время плавания поранила о скалы плечо. Барон сообщил ей, что должен уехать. Марта ответила, что она воспользуется его отсутствием, чтобы навестить друзей, и отправилась в Париж.

Марта подробно изложила капитану Ладу своей план ограбления сейфа фон Крона. Для этого ей нужны были лишь снотворное и помощник, который дожидался бы в условленное время под окнами кабинета барона, чтобы принять содержимое сейфа. Но Ладу отнекивался, считая этот план слишком опасным. Только после долгих уговоров капитан, видимо, сдался и на другой день передал Марте несколько пакетиков со снотворным. Марта рассказала одному из своих друзей, также работавшему в разведке, о полученных ею порошках. Он спокойно высыпал содержимое двух пакетов в бокал с пивом и выпил его. Пакетики содержали совершенно безвредную смесь.

Избавившись по дороге от слежки агентов фон Капле, Марта снова приехала в Сан-Себастьян, а потом – после ряда задержек, вызванных, как ни странно, французским консульством, – в Мадрид. Вскоре Рише назначил свидание приехавший в испанскую столицу новый французский начальник разведки. Он даже не знал конспиративного имени Рише – Жаворонок!

Марта решила, что надо кончать. Она прямо в лицо сообщила ошеломленному фон Крону о своей службе во французской разведке. Барона хватило только на неудачную попытку с помощью испанского полицейского арестовать Марту по обвинению в шпионаже. Но было уже поздно. Марта связалась с германским послом князем Ратибором. Приняв вид оскорбленной женщины и выложив ему пачку любовных писем фон Крона, адресованных ей, француженка назвала комбинацию сейфа военно-морского атташе! Посол был убежден, что французам известна вся шпионская сеть, созданная фон Кроном. Вскоре его отозвали из Испании.

В Париже Марту принял полковник Губэ, пытавшийся отчитать ее за самовольное оставление поста. Она уже не застала там капитана Ладу, арестованного по доносу одного из своих подчиненных – Ленуара, в действительности германского агента. Лишь значительно позднее Ленуар был разоблачен и казнен. Ладу был оправдан судом уже после окончания войны. Он описал в книге историю Марты Рише, которая и сама после награждения ее орденом в 1933 году выступила в печати со своими известными воспоминаниями. Но ряд моментов в приключениях Жаворонка, агента Второго бюро и немецкого агента «С-32», так и остался невыясненным.

Артур Виргилио Альвсс Рейс (1896 – 1955)

Действия, предпринятые Рейсом и компанией, были беспрецедентными. Не хватало статей уголовного кодекса Португалии, чтобы квалифицировать весь букет совершенных преступлений: это и заговор, подделка договоров и писем, использование фальшивого диплома, изготовление в обход закона 580 тысяч банкнот и их частичная эмиссия.

Экономика Португалии в начале 1920-х годов была в довольно жалком состоянии. Инфляция, правда, не достигала германских масштабов.

Банк Португалии, капитал которого находился в основном в частных руках, с 1887 года пользовался исключительным правом эмиссии банкнот. С конца 1920-х годов банк употреблял эту свою привилегию с большим энтузиазмом и усердием, его типографии уже не справлялись с заданиями, заказы размещались на зарубежных предприятиях.

Богатые недра таких «провинций», как Ангола и Мозамбик, оставались неиспользованными. Экономическое положение этих заморских провинций было таким, что мало кто из живших там португальцев отваживался вкладывать туда капитал. Их деньги не признавались даже в «метрополии».

Португалия напоминала получившее пробоину судно, «спасатели» которого в лице иностранных компаний ждали очередной волны, чтобы высадиться на него.

В этой ситуации в Португалии развернулась уникальная в своем роде афера, принесшая большие опустошения и вместе с тем способствовавшая росту благосостояния определенного круга лиц, не принимавших в ней никакого участия.

Впервые они собрались все вместе в мае 1924 года для того, чтобы начать коллективную охоту на золотого тельца. Встреча происходила в Гааге, в гостиничном номере. Артур Виргилио Рейс прибыл из Лиссабона, Адольф Густав Хеннис – из Берлина, Карел Маранг ван Иссельвеере был жителем Гааги, Жозе душ Сантуш Бандейра жил в Гааге у своего брата, португальского консула Кто они?

Артур Виргилио Альвес Рейс, духовный отец будущего предприятия, родился в 1896 году в семье бухгалтера и компаньона одного похоронного бюро, «человек, сделавший сам себя». Окончил гимназию, начал изучать машиностроение. Учеба продолжалась год, после чего он счел свое образование завершенным и решил для начала обзавестись семьей. Его выбор пал на особу из зажиточной семьи, и на полученное приданое можно было безбедно жить. В 1916 году 20-летний юноша направляется служить в Анголу. Конечно, не в качестве солдата Он изготовил себе диплом несуществующего политехникума при Оксфордском университете Оксфорд – это отличная визитная карточка, которая легко открывает любые двери. Диплом удостоверяет, что сеньор Артур Виргилио Альвес Рейс получил степень бакалавра практически во всех известных научных дисциплинах. Образцом ему послужил диплом приятеля.

Для того, чтобы для сомнений не оставалось никаких оснований, Рейс делает копию своего диплома, которую ему заверяет сговорчивый нотариус.

В Луанде Рейс делает быструю карьеру. Он является одновременно инспектором общественных работ и главным инженером железных дорог. Почти все, о чем он смело заявил в своем дипломе, Рейс подтверждает на практике. Он и толковый техник, и удачливый торговец Он почти сказочным образом обращает в деньги все, что попадается на его пути и в далекой африканской стране, и в ходе деловых наездов в Европу. В 1919 году Рейс оставляет свои посты и становится частным торговцем. В 1922 году обладателем состояния в 600 тысяч эскудо он возвращается в Лиссабон, где вместе с двумя партнерами основывает фирму «Альвес Рейс», которая занимается продажей американских легковых автомобилей фирмы «Нэш». Между тем беснующаяся инфляция обесценивает его капиталовложения в Анголе, остальное уходит на жизнь. Рейс не отличается скупостью, в Лиссабоне у него шикарная 12-комнатная квартира на семью из четырех человек, три слуги и шофер. Состояние тает, предприятию грозит продажа с молотка. И тут Рейс вспоминает девиз американских бизнесменов: «Время – деньги!» и решает реализовать его буквально. Он узнал, что «Амбако» – трансафриканская железнодорожная компания, базирующаяся в Анголе, получила от Португалии заем в 100 тысяч долларов. На морское путешествие в США уходит восемь дней. Там Рейс немедленно открывает счет в банке. Конечно, того, что там значится под чертой, может хватить лишь на скромный завтрак. Это ничуть не смущает Рейса. На этот счет он выписывает чек на 40 тысяч долларов, на которые скупает контрольный пакет компании «Амбако». Не теряя времени, раньше, чем пароход, доставляющий почту, приходит в Нью-Йорк, он телеграфом переводит 35 тыс. долл. со счетов «Амбако» на свой нью-йоркский счет. На какую-то мелочь в 5 тысяч долларов он вообще не обращает внимания, банк подождет. На оставшиеся у «Амбако» доллары Рейс скупает контрольный пакет «Саус Ангола майнинг ко», и вот он снова солидный предприниматель. Все очень просто, надо только чего-то по-настоящему захотеть, – вот девиз этого уже много повидавшего в жизни 24-летнего человека, который сидит напротив своих новых партнеров и курит одну сигарету за другой. Артур Рейс невысок, его рост – 165 сантиметров, но широкоплеч и мускулист. Высокий лоб над карими глазами, редкие, зачесанные назад волосы.

В январе 1924 года Рейс скорее всего случайно познакомился с человеком, назвавшимся Жозе душ Сантуш Бандейрой. Кто-то сказал Рейсу, что у Бандейры есть интересы в нефтяном бизнесе. Это, как выяснилось, не соответствовало действительности, но зато у Бандейры были самые различные связи. Он мог использовать их сейчас в общих целях Жозе было уже 43 года, а за спиной – ничего достойного внимания. Ограбление со взломом, укрывательство краденого, спекуляция спиртным привели его вместо вершин финансового мира – цель, которой он собирался достичь, отправляясь в Южную Африку, – за тюремную решетку, где он пробыл на казенном довольстве семь лет.

Карел Маранг ван Иссельвеере, родившийся в 1884 году, к началу первой мировой войны располагал вызывавшим уважение счетом в банке. Но когда Карел Маранг получил приглашение Бандейры, его фирма оптовой торговли была безнадежным должником.

Самой мрачной фигурой в этом блестящем квартете был скорее всего Адольф Густав Хеннис. Никто не считал Хенниса немцем, хотя на это недвусмысленно указывало его имя, которое, кстати, оказалось ненастоящим. Оставаться неузнанным – было в интересах этого человека, родившегося 20 ноября 1881 года и получившего при рождении имя Иоганна Георга Адольфа Дёринга. Он происходил из гугенотской крестьянской семьи, окончил один класс деревенской школы и получил позднее место сигарного мастера в Хельсе (под Касселем). В 1909 году он занимает у своего приятеля крупную сумму денег, после чего оказывается в бегах, оставив в Хельсе жену и двоих детей. Он появляется во Франкфурте-на-Майне, потом в Нью-Йорке, где основывает сигарную фабрику, потом в Бразилии. В Бразилии он представляет известную американскую компанию «Зингер», производящую швейные машинки. Когда началась первая мировая война, Дёринг решил, что его германское подданство может принести неприятности, и обзаводится швейцарским паспортом, по которому он значится сыном швейцарца и бразильянки. С тех пор его зовут Адольф Густав Хеннис. Под этим псевдонимом он возвращается в Германию и становится по поручению одной из посреднических фирм партнером Карела Маранга. После того как деловые связи с голландским партнером рассыпались, Хеннису удается найти пути получения прибыли даже из самой инфляции. Его счет в банке измеряется пятизначными величинами, которые он с радостью округлил бы до шестизначных.

Вот эта «великолепная четверка» обсуждала в Гааге скоординированные действия по эксплуатации природных богатств Анголы. Реальные предложения исходят, естественно, только от Рейса и его компании «Саус Ангола майнинг». Жозе душ Сантуш Бандейра через своего брата имеет некоторый доступ к различного рода дипломатическим привилегиям. Рейс принимает это во внимание. Но в большей степени он прислушивается к Хеннису, который достаточно повидал мир и набрался опыта в проведении различных денежных операций.

В начале июля 1924 года Рейса арестовывают. «Амбако» выдвигает против него обвинения в финансовых махинациях, нью-йоркский банк намерен взыскать с него недостающие 5 тысяч долларов. Почти два месяца Рейс проводит в следственной тюрьме Порту. Потом он находит общий язык с «Амбако», друзья помогают уладить разногласия с банком.

Именно в эти два месяца в его голове зарождается и зреет невероятный, сумасшедший, фантастический план. Рейс заказывает и штудирует литературу о банковской и финансовой системе Португалии, ищет и находит несогласованности и «мертвые поля» в системе регулирования, которые прямо-таки ждут того, кто ими воспользуется.

В конце августа Рейс выходит на свободу. Друзья устраивают в его честь банкет, о чем сообщается в прессе.

Через несколько дней Артур Виргилио Альвес Рейс приступает к делу. Прежде всего он обзаводится официальными бланками. Бланки состоят из одного или двух листов, заполненных с обеих сторон. На первую и вторую страницы двух четырехстраничных бланков он записывает текст безобидного контракта с государственной организацией. Третьи страницы в обоих экземплярах начинаются со слов: «Совершено в двух экземплярах и подписано». С этими бесхитростными бумагами Рейс 23 ноября 1924 года появляется в конторе нотариуса доктора Авелино де Фариа, в его присутствии ставит свою подпись на третьей странице, так, чтобы оставалось место для других подписей, и заверяет ее Так как контракт предполагает осуществление международных сделок, Рейс заверяет печать нотариуса в британском, германском и французском консульствах.

Теперь Рейс составляет текст «настоящего» договора и переводит его на французский язык. Содержание текста наивно до неприличия, что делает его почти гениальным. Артур Виргилио Альвес Рейс согласно этому контракту объявляется полномочным представителем международного консорциума финансистов, который готов предоставить Анголе кредит в 1 миллион фунтов стерлингов, оставив за собой право пустить в обращение в этой португальской колонии эквивалентную сумму в эскудо.

Кому из здравомыслящих финансистов могла бы прийти в голову мысль вложить в экономически деградирующую колонию государства, сотрясаемого хозяйственными и политическими кризисами, твердые деньги с единственной целью увеличения объема денег, находящихся в обращении, и подстегивания инфляции? Любой специалист при внимательном чтении текста решил бы, что к нему приложил руку или безнадежный простофиля, или сумасшедший миллионер. Рейсу пришлось изрядно попотеть, чтобы облечь договор в рутинные тяжеловесные юридические формулы. В какой-то степени это ему удалось, так что из явной несуразицы получился солидный документ. Остальное необходимое для полного эффекта было достигнуто за счет многих подписей, печатей и штампов. Текст договора секретарь Рейса Франциско Феррейра, бывший армейский офицер, печатает в два столбца – на португальском и французском языках. Для него на этом рабочий день кончается, у Рейса же начинается ночная смена.

Прежде всего на третьей странице бланка появляются подписи управляющего Банка Португалии Камачо Родригеса и его заместителя Ж. да Мотта Го-меша. Их Рейс просто копирует с банкнот, а затем обводит чернилами. К ним добавляются подписи верховного комиссара по делам Анголы Ф. да Кунья Рего Чавеса, министра финансов Д. Родригеса и специального представителя Анголы Д. Кошты. Что касается последних трех подписей, то их написание не так уж важно. Проверить их трудно, к тому же они нотариально заверены.

Со всей возможной тщательностью Рейс отделяет первый лист одного из своих бланков и заменяет его новым, отпечатанным все тем же Феррейрой. Он украшен белым бантом и сургучом печати с гербом Португалии. Подмена практически незаметна.

Печать Рейс заказал для одного гимнастического союза, но потом все, что касалось гимнастики, исчезло, печать же осталась в руках Рейса.

Вскоре Рейс предъявляет свое произведение компаньонам. Невероятно, но омытые всеми (и не самыми чистыми) водами делового мира Маранг и Хеннис не разглядели подделки. По крайней мере так позднее утверждал Рейс.

Прожженный мошенник предусмотрел и еще один вид прикрытия. В маленькой типографии под Лиссабоном он заказал конверты для «своего друга сеньора Камачо Родригеса, президента банка». На них тоже красовался герб Португалии и штамп: Банк Португалии Управляющий личная переписка.

Родригес такими конвертами никогда не пользовался. Но этот факт не снижал их достоинств. Главное – они были красивыми и производили впечатление.

Сначала было задумано отпечатать эскудо в Германии. Предполагалось, что там в изготовлении денег накоплен большой опыт. Потом решили, что Карел Маранг вступит в контакт с голландской типографией ценных бумаг «Иоган Эншеде и сыновья». Разговор состоялся 2 декабря 1924 года, но желаемого результата не принес. Слишком трудоемко заново печатать банкноты и изготовлять для них новые типографские пластины. На это уйдет много времени. К тому же 100-процентной идентичности с теми образцами, которые представил Маранг (купюры в 1000 и 500 эскудо), все равно не достичь. А почему бы не обратиться к постоянному партнеру португальского банка? Маранг смущен, он не знает, о какой фирме идет речь. И все-таки, изрядно напрягшись, он вспоминает, что на одной из банкнот видно название фирмы «Вотерлоу и сыновья». Или это мелким шрифтом было напечатано на каком-то документе? Он решается: «Вы говорите о "Вотерлоу и сыновья" в Лондоне?» Минхер Гуйсман кивает.

На следующий день Карел Маранг получает у «Эншеде и сыновей» рекомендательное письмо для лондонской фирмы. Теперь ему необходимо получить полномочия от Артура Альвеса Рейса. Пришлось прибегнуть к помощи Антонио Бандейры, консула. Его письмо само по себе совершенно безобидно, но впоследствии оно станет уликой против Антонио.

"Я, нижеподписавшийся, португальский посланник в Гааге, настоящим подтверждаю, что предъявитель сего письма Карел Маранг ван Иссельвеере, голландский гражданин и бизнесмен, является генеральным представителем Альвеса Рейса, португальского гражданина, проживающего в Лиссабоне.

Гаага, 3 декабря 1924 г. Сантуш Бандеира".

Ранним утром 4 декабря Карел Маранг отбывает в Лондон.

Фирма «Вотерлоу и сыновья» в те времена пользовалась безупречной репутацией и в Англии, и за рубежом. На ее восьми предприятиях трудилось 7 тысяч подданных британской короны. Она же выпускала и королевские почтовые марки.

Возраст фирмы – 114 лет. Ее тогдашним президентом был 53-летний сэр Вильям Альфред Вотерлоу, который за свои заслуги перед Англией во время мировой войны получил дворянский титул. В чем состояли эти заслуги, не знал никто, кроме него самого и того, кто пожаловал ему титул (род личного дворянства с титулом «сэр», ниже баронета.)

Дирекция размещалась в четырехэтажном желтом кирпичном доме на Винчестер-стрит. Здание было совершенно безвкусным.

Карел Маранг появился перед его парадным входом в послеобеденные часы 4 декабря. В тот момент, когда он вошел в строго обставленный в викторианском стиле кабинет, сэр Вильям еще держал в руках рекомендательное письмо, в котором говорилось:

"Сэр! Имеем честь рекомендовать Вам предъявителя сего письма м-ра К. Маранга ван Иссельвеере из Гааги. Этот джентльмен обратился к нам с заказом на изготовление португальских банкнот. Мы изучили предложенные образцы и считаем, что эту работу Вы можете выполнить гораздо успешнее, и поэтому мы посоветовали м-ру Марангу обсудить этот вопрос с Вами. Наше предложение состоит в том, чтобы Ваша фирма взяла на себя производство банкнот, мы же охотно возьмем на себя посредничество в их поставке. Были бы Вам обязаны, если бы Вы сообщили нам о своем мнении.

С уважением, «Иоган Эншеде и сыновья».

Сэр Вильям рассматривает визитную карточку гостя, в которой гость фигурирует под титулом «Генеральный консул Персии», затем читает бумагу, которая объявляет Маранга полномочным представителем Альвеса Рейса.

Сэр Вильям снимает трубку и приглашает члена правления фирмы Фредерика В. Гудмана, директора отдела «иностранные банкноты».

Маранг вкратце описывает нищенское хозяйственное положение португальской провинции – Анголы. По просьбе португальского правительства в Нидерландах создан синдикат, к которому принадлежит и сам Маранг. Синдикат готов для эмиссии банкнот предоставить кредит в сумме 1 миллион фунтов стерлингов. Банк Португалии согласен. Фирма «Вотерлоу и сыновья» должна отпечатать соответствующую сумму денег в португальских банкнотах, переправить их в Лиссабон, откуда деньги с середины февраля 1925 года будут поступать в Анголу. Именно там деньги получат соответствующую допечатку «Ангола».

«Полномочный представитель» достает из бумажника образцы банкнот. Сэр Вильям, бегло взглянув на них, не скрывая удивления, передает Гудману. Тот кивает головой: «Сэр, это не наша продукция. Эти банкноты…» «Скорее всего, их сделали в Америке», – перебивает его президент фирмы. Он уверенно вспомнил, что тогда заказ португальского банка получил конкурент, другая лондонская фирма – «Брэдбэри, Вилкинсон». Зачем же сейчас упускать улов с крючка?

Гудман понимает маневр шефа. Он извиняется и на минуту выходит из кабинета, возвращаясь с банкнотой в 500 эскудо, на которой изображен портрет Васко да Гамы: «Мистер Маранг, эти банкноты еще год назад мы изготавливали для Банка Португалии. Может быть, Вы остановитесь именно на них. Соответствующие типографские пластины сохранены».

Маранг, подумав, кивает. Ему знакомы эти банкноты, имеющие хождение в Португалии с 1922 года. Он интересуется, сколько это будет стоить: «Вы понимаете, калькуляция…» Сэр Вильям подходит к своему письменному столу, с деловым видом перебирает бумаги, как будто даже делает заметки.

«Это составит 1500 фунтов, сэр. Но пластины – собственность Банка Португалии, и без его официального и юридически заверенного заказа мы не отпечатаем ни одной ассигнации».

Маранг согласен: «Разумеется, сэр, Вы получите такой заказ. Но я просил бы Вас учитывать деликатность этого дела. В Банке Португалии опасаются утечки информации: возможно противодействие "Банко Ультрамарине" (португальский заморский колониальный банк), который до сих пор обладал исключительным правом денежной эмиссии для Анголы. В курсе дела только президент Банка Португалии сеньор Родригес и его заместитель сеньор Гомеш».

Сэр Вильям: «Будьте спокойны, сэр, наша фирма умеет отвечать доверием на доверие».

17 декабря Маранг при очередной личной встрече вручает два нотариально заверенных договора: один – между Банком Португалии и колониальным управлением Анголы, второй – между управлением Анголы и Артуром Виргилио Альвесом Рейсом. Из последнего договора следует, что сеньор Рейс уполномочен при определенных условиях организовать новую эмиссию ангольских денег, имеющих хождение в метрополии и в провинции Ангола. В отдельном документе голландская фирма «Маранг и Коллиньон» в лице сеньора Карела Маранга ван Иссельвеере названа представителем Рейса, полномочным размещать заказы, подписывать контракты и вести всю организационную работу.

Сэр Вильям направляет все три документа своему лондонскому нотариусу, который должен их перевести и заверить. Нотариус возвращает и оригиналы, и переводы, подтвердив, что все в порядке. Сэр Вильям делает еще один шаг. Он направляет доверительное письмо президенту Банка Португалии, в котором запрашивает у последнего полномочия на изготовление банкнот. В силу своего конфиденциального характера письмо направляется в Лиссабон не по почте, а со специальным курьером, которого по предложению Маранга должен подыскать его секретарь Жозе Бандеира, брат португальского посланника в Гааге.

6 января 1925 года Маранг доставляет тщательно запечатанное и подписанное Камачо Родригесом, президентом Банка Португалии, ответное послание.

Письмо датировано 23 декабря 1924 года. Все проблемы, таким образом, решены. Между «Вотерлоу и сыновья», Лондон, и «Маранг и Коллиньон», Гаага, подписывается контракт, согласно которому лондонское предприятие обязуется в течение месяца изготовить и поставить фирме «Маранг и Коллиньон» 200 тысяч ассигнаций с изображением Васко да Гамы, каждая достоинством в 500 эскудо.

Как джентльмен старой школы сэр Вильям не может не подтвердить президенту Банка Португалии получение его ответного письма. 7 января 1925 года его послание обычным почтовым путем направляется в Лиссабон. В нем говорится:

«Глубокоуважаемый сэр! Имею удовольствие подтвердить получение Вашего доверительного письма от 23 декабря 1924 г. Его содержание принято нами к сведению, о чем Вам с благодарностью сообщаю. В. А. Вотерлоу».

Письмо было аккуратно зарегистрировано в канцелярии лондонской типографии, но до Банка Португалии оно так никогда и не дошло.

10 февраля 1925 года Карел Маранг получил в Лондоне первую партию в 20 тысяч банкнот на общую сумму в 10 миллионов эскудо. Он упаковывает деньги в чемодан и направляется в Лиссабон. Документы Маранга, заверенные Антонио душ Сантушем Бандейрой, португальским консулом в Гааге, освобождают его от таможенного досмотра. На квартире Артура Рейса, где помимо прибывшего из Лондона гостя и хозяина присутствуют Адольф Хеннис– и некий Адриано Сильва, обсуждается вопрос о том, как пустить деньги в обращение. Все согласны с тем, что 100 миллионов эскудо – это не та сумма, с которой можно оперировать непосредственно в розничной торговле. Генеральный план, автором которого является Рейс, состоит в том, чтобы учредить собственный банк и осторожно скупать акции Банка Португалии. Получив соответствующий пакет акций, можно занять место в его административном совете, а тогда откроется достаточно реальных возможностей для того, чтобы в зародыше задушить возможные кривотолки. Дело в том, что на новых банкнотах проставлены серийные номера тех купюр, которые уже имеют хождение. Рано или поздно совпадения будут выявлены. Пока же Сильва должен проверить подлинность полученных банкнот.

25 февраля и 12 марта 1925 года оставшиеся 180 тысяч ассигнаций с изображением Васко да Гамы оказываются в Лиссабоне. Но еще до того момента, когда поставки были завершены, Адриано Сильва оказывается под арестом. Произошло это в Браге, на севере Португалии, где работники местного отделения Банка Португалии обратили внимание на незнакомца, развернувшего необыкновенную деловую активность и расплачивавшегося со своими партнерами толстыми пачками банкнот в 500 эскудо. Деньги подвергаются экспертизе, выясняется, что они настоящие, и Сильва на свободе. Но и из других мест поступают сведения о том, что поползли слухи о появлении фальшивых денег. 6 мая 1925 года газета «Диарио де нотисиаш» печатает изображение банкноты в 500 эскудо, сопроводив его следующим текстом: «Администрация Банка Португалии проинформировала нас, что для беспокойства по поводу якобы появившихся в обращении фальшивых ассигнаций в 500 эскудо нет никаких оснований».

Рейса, Хенниса и компанию все эти события одновременно и порадовали, и встревожили. Они направили в министерство финансов по установленной форме запрос на разрешение создания банка с многозначительным именем Банк Анголы и метрополии. Петицию подписали Артур Виргилио Альвес Рейс, Жозе душ Сантуш Бандейра и Адриано Сильва. Запрос был отклонен советом

Банка Португалии на том основании, что в создании подобного банка нет нужды, ангольскую провинцию успешно обслуживает «Банко Ультрамарине». Рейс и компания не сдаются, и наконец 15 июня совет банка в третьей инстанции приходит к заключению, что новый банк «при определенных условиях» может быть полезным народному хозяйству, и устанавливает ему уставной капитал в размере 20 млн. эскудо.

Учредители банка кое о чем позаботились, в уставе банка говорится о том, что он занимается «коммерческими, предпринимательскими и финансовыми операциями, которые связаны или могут быть связаны с банковским делом». И новый банк всячески стремился оправдать свое солидное имя. Велась большая работа с потенциальными клиентами, шел активный поиск и выполнение различных заказов, выдавались деньги под соответствующие гарантии, скупалась движимость и недвижимость, прежде всего происходила массовая закупка акций Банка Португалии, которые в связи с тяжелым экономическим положением страны поначалу были весьма дешевы, но потом в связи с этими закупками курс этих акций стал расти. Все в новосозданном банке было необычным, легко устанавливались контакты, и так же легко они прекращались.

В деловых кругах о новом банке говорилось много добрых слов. Банк предоставлял кредиты под низкие проценты, активно участвовал в различных предприятиях и таким образом фактически помог обрести новое дыхание некоторым отраслям промышленности. Рейс и Сильва купались в славе «капитанов экономики» и привыкали к обращению «ваше превосходительство». Хеннис и Маранг оставались в тени. Они овладевали рычагами управления банка, анализировали, планировали, собирали сведения о фирмах, об имеющихся возможностях помещения капиталов. Жозе Бандейра занимался приобретением акций Банка Португалии, что наталкивалось на ряд преград. Например, частное лицо (португальское происхождение обязательно) могло владеть только ограниченным числом акций. Но Бандейра, судя по всему, отлично справлялся с вверенным ему участком деятельности. Выполняя свою миссию, недавний неудачник несказанно радовался тому, что ему все-таки удалось восхождение на Олимп деловой жизни. Успеху Бандейры в немалой степени способствовали все те же крупные денежные купюры, вызывавшие уважение и внутри страны, и за рубежом.

Немало неприятностей оказавшимся в зените славы вундеркиндам португальских финансов доставляла пресса, которая не спешила присоединиться к хору их доброжелателей. В печати задавались неприятные вопросы, и прежде всего о том, откуда у банка столько денег. В конце концов эти вопросы достигли цели – министерство иностранных дел потребовало проведения расследования.

Между тем деньги из сейфов Банка Анголы и метрополии поступали в обращение. Дела шли, сейфы пустели. Аппетит приходит во время еды, денег требовалось все больше. 25 июля 1925 года Карел Маранг сообщает лондонской фирме «Вотерлоу и сыновья» о своем возможном визите: «Рад привезти хорошие новости для Вас из Лиссабона». Через четыре дня он оказывается в кабинете сэра Вильяма: «Я привез письмо сеньора Камачо Родригеса, в котором он просит Вашу фирму отпечатать еще 380 тысяч банкнот с изображением Васко да Гамы по 500 эскудо каждая. Вы могли бы использовать те же пластины». Сэр Вильям просит его извинить и на некоторое время покидает своего посетителя, взяв в руки представленный документ. Эксперты фирмы проверяют его подлинность. Их ответ положительный. Маранг передает ему номера серий новых банкнот. Это номера – близнецы тех банкнот, которые уже есть в обращении, точно так же, как и в первый раз. С такими случаями сэр Вильям уже сталкивался, к тому же эти банкноты предназначаются для Анголы, где они получат соответствующую допечатку.

И в этот раз Маранг просит сохранять молчание. Сэр Вильям, которому опять ассистирует один из управляющих его предприятия, принимает заказ к выполнению.

Банк Анголы и метрополии вновь в центре внимания прессы. Деньги в нем не задерживаются, почти сразу отправляясь в бесконечные круизы. И вот на календаре 4 декабря 1925 года – роковой день в судьбе банды. Ровно год прошел с первого появления Маранга в фирме «Вотерлоу и сыновья».

В этот день сеньор Камачо Родригес принимает в своем доме банкира из Порту, который недвусмысленно заявляет о том, что в стране в огромном количестве циркулируют фальшивые деньги. Родригес спешит в банк, где как раз собрался административный совет. Один частный лиссабонский банк настоял на аресте какого-то ювелира, который явился в банк с огромной кипой «васкодагамовских» банкнот. Служащий банка, принимавший наличные деньги, обратил внимание на этого ювелира еще раньше, когда тот в пункте обмена валюты значительные суммы эскудо в тех же ассигнациях обменивал на фунты стерлингов и иные валюты. Об этом наблюдательный служащий сообщил руководству банка.

Совет банка решил поставить в известность криминальную полицию. Обыск в доме упомянутого ювелира дал не только явные улики нарушений в бухгалтерском учете, но и прямые указания на его связь с Банком Анголы и метрополии, что не прошло мимо внимания следствия. Были арестованы ювелир и владелец пункта по обмену валют. Прямо на улице был задержан Адриано Сильва – управляющий подозрительным банком, который еще весной несколько дней отсидел в следственной тюрьме. В банке арест был наложен на 4 тысяч новых банкнот с изображением все того же Васко да Гамы. Но тут для следствия наступила горькая минута разочарования и беспомощности. Никто не был в состоянии ответить на вопрос о том, какие деньги фальшивые, а какие настоящие. Первая версия исходила из того, что типографские пластины похищены.

Длительные поиски неутомимого Луиса де Кампосэса увенчались успехом: 6 декабря 1925 года, в воскресенье, он обнаружил четыре пары банкнот с одинаковыми номерами.

Что же дальше? Еще никто не знал о масштабах фальшивомонетничества, конечно, кроме арестованного Сильвы и Рейса. Но Сильва поначалу настаивал на своей невиновности. И тогда к расследованию подключили прессу. Было сообщено, что все «васкодагамовские» ассигнации подлежат обмену В этот момент общая сумма заказанных Рейсом и компанией у «Вотерлоу и сыновья» банкнот составляла 580 тысяч. К счастью, преступление было раскрыто раньше, чем вся эта масса ассигнаций хлынула в обращение. Целые пачки денег в искомых банкнотах были обнаружены в доме посла Венесуэлы в Португалии графа Симона Планес-Сауреса… Дон Симон сам попался в руки злоумышленников, когда они попросили посла, отдыхавшего на одном из озер к северу от Гааги, доставить в Лиссабон два чемодана «с конфиденциальными материалами». Гонорар графа, вероятно, соответствовал рангу посла и выражался в сумме 200 тысяч эскудо. Дон Симон был объявлен персоной нон грата.

6 декабря был арестован и Артур Рейс, только что вернувшийся из Анголы, где он вместе с Хеннисом проворачивал очередные операции. Компаньоны были полны оптимизма. Идея оживить промышленность и транспорт была с восторгом встречена в Анголе. К тому же для осуществления стратегического замысла – стать хозяином экономической жизни Португалии – не хватает всего 16 тысяч (из 45 тысяч) акций Банка Португалии.

Судно, на котором они возвращались из Анголы, еще только приближалось к лиссабонскому порту, когда с проходившего мимо катера «финансистов» предупредили об опасности. Хеннис все понял сразу и пересел в шлюпку, которая беспрепятственно высадила его на берег. Рейс и слышать ничего не хотел о бегстве и остался на корабле.

В тот же день Хеннис из окна одного из портовых ресторанов наблюдал, как его партнер покидает порт в полицейской машине. Ранним утром 7 декабря 1925 года коммерсант Иоганн Георг Адольф Деринг с чемоданом, заполненным долларами и фунтами стерлингов, оказывается на борту парохода, который увозит его в Германию. Тем же утром сэр Вильям получает в Лондоне телеграмму от президента Банка Португалии: «Наплыв фальшивых банкнот в 500 эскудо. Как можно скорее направьте эксперта. Проведите расследование со своей стороны».

Сэр Вильям тут же дает знать о том, что эксперт командирован. Через пару дней он сам отправляется в Лиссабон.

Тем временем слухи о португальской денежной афере просачиваются на страницы зарубежных изданий. 9 декабря 1925 года британская «Дейли телеграф» публикует статью под заголовком «Фальшивые португальские банкноты, изготовленные в России». В тот же день, когда «Дейли телеграф» опубликовала свое сообщение, сэру Вильяму позвонил из португальского представительства в Лондоне полковник Лукаш. Это был разговор с весьма тяжелыми последствиями. Вскоре после него полковник появился в помещении лондонской фирмы и попросил предъявить ему соответствующие контракты. «Сэр, бумаги, по-моему, фальшивые. Я не являюсь экспертом по почеркам и подписям, но мне кажется, есть все основания считать их поддельными».

Для сэра Вильяма А. Вотерлоу в эту минуту рухнул весь мир.

В Лиссабоне население было уведомлено, что до 22 декабря необходимо в любом банке обменять имеющиеся «васкодагамовские» банкноты на любые другие. 24 декабря совет Банка Португалии опубликовал торжественное заявление к акционерам банка и заявил об отставке правления. В заявлении указывалось на формальные ошибки, допущенные в контрактах и письмах (считавшихся подлинными), которыми обменивались Банк Португалии в лице своего президента и лондонская фирма.

6 мая 1930 года началось слушание дела основных обвиняемых. Его рассматривала специальная судебная коллегия, процесс проходил в помещении военного суда Португалии.

Это был уникальный во многих отношениях процесс. Действия, предпринятые Рейсом и компанией, были беспрецедентными. Не хватало статей уголовного кодекса Португалии, чтобы квалифицировать весь букет совершенных преступлений. Здесь имели место заговор, подделка договоров и писем, использование фальшивого диплома, изготовление в обход закона 580 тысяч банкнот и их частичная эмиссия. Таков неполный перечень важнейших обвинений, предъявленных Артуру Рейсу.

Первый день судебного разбирательства ознаменовался любопытным конфузом, когда Жозе, обращаясь к главному обвиняемому Рейсу, назвал его «ваше превосходительство». Председателю суда по всей форме пришлось извиниться.

Артур Рейс мало изменился. Следов более чем четырехлетнего заключения и потрясения, которое он пережил, практически не было заметно, хотя, находясь под следствием, он пытался покончить с собой. Новая деталь в его облике – очки. Рейс выступает в течение пяти часов. Его речь – это и признание собственной вины, и яростная защита. Рейс прямо заявляет, что если следовать букве закона, то Банку Португалии можно предъявить аналогичные обвинения. Банк функционирует в форме акционерного общества с ограниченной ответственностью. В соответствии с португальским торговым правом это общество должно быть внесено в специальный реестр, что было сделано лишь после того, как он, Артур Виргилио Альвес Рейс, находясь под следствием, дал соответствующие показания. До этого момента Банка Португалии де-факто вообще не существовало. Что же касается его собственных действий, то, как бы их ни оценивать, они не имели целью личную наживу. Рейс стремился оживить экономику Португалии и Анголы. При этом ему помогали только два человека: Карел Маранг и Адольф Хеннис. Но и их, как и всех остальных обвиняемых, следует рассматривать как невинных жертв его махинаций.

Артур Рейс и позже придерживался этой позиции. В апреле 1932 года он выступил на страницах британской газеты «Уорлд доминион» с заявлением, что все его партнеры были «слепыми участниками, простыми орудиями достижения моих целей».

В Лиссабоне приговор оглашается 19 июня 1930 года. Артур Виргилио Альвес Рейс, Жозе душ Сантуш Бандейра и Адольф Хеннис получают по 8 лет заключения в каторжной тюрьме и по 12 лет ссылки в колонии или вместо этого 25 лет ссылки в колонии. Остальные обвиняемые приговариваются к менее длительным срокам заключения, среди них Адриано Кошта да Сильва и Ан-тонио Карлуш душ Сантуш – консул.

Банк Португалии выступает в суде в Гааге с иском на возмещение убытков в размере 10 миллионов гульденов. В качестве ответчиков называются К. Маранг, А. Бандейра, Ж. Бандейра, А. Хеннис и А. Рейс. Рассматривать иск к братьям Бандейра, Хеннису и Рейсу голландский суд не правомочен. Что же касается претензий к Марангу, то они отклоняются.

Артур Виргилио Альвес Рейс выходит из лиссабонской тюрьмы 7 мая 1945 года. Как и Жозе Бандейра, он предпочел весь срок отсидеть в Лиссабоне. Остаток жизни Рейс посвятил Богу, к которому он обратился еще в тюрьме. Нельзя с уверенностью сказать, что до этого он был атеистом, но беспокойные дела, несомненно, отвлекали его от обязанностей правоверного католика. В конце концов Бог, как мы видели, наказал его. С тех пор Рейс решил приблизиться к Богу с другой стороны. Выйдя из тюрьмы протестантом, он примкнул к протестантской общине, насчитывавшей в Португалии менее 20 тысяч последователей. До конца своих дней Рейс помогал своим братьям по вере в качестве проповедника-любителя.

Его возвращение к бизнесу, к участию в делах своих сыновей сопровождалось сплошными неудачами. Рейс умер 8 июля 1955 года от инфаркта. Газета «Диарио популар» откликнулась на его смерть: «Человек, придумавший и осуществивший самую фантастическую из известных денежных афер, наводнившую страну банкнотами в 500 эскудо, не имел в конце жизни даже нескольких сентаво».

Португальский писатель Евгенио Батталья попытался в конце 1920-х годов в «социальном» романе с провоцирующим названием «Фантастический банк: мошенничество или патриотизм» представить махинатора, прототипом которого вероятнее всего был Артур Рейс, в роли благодетеля нации. В конце концов герой книги становится премьер-министром. Призыв к «сильной руке» не остался неуслышанным: Антонио ди Оливейра Салазар в 1932 году стал премьером, и Португалия на 36 лет погрузилась во тьму власти насилия.

Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф Будберг (1892-1974)

В Москве в свое время ее считали тайным агентом Англии, в Эстонии – советской шпионкой, во Франции русские эмигранты одно время думали, что она работает на Германию, а в Англии, что она – агент Москвы. На Западе ее назвали "русской миледи", "красной Мата Хари".

«Железная женщина» – так назвал Марию Закревскую-Бенкендорф-Будберг еще в 1921 году Максим Горький. В это прозвище вложено больше, чем может показаться на первый взгляд. Горький всю жизнь знал сильных женщин, его тянуло к ним. Мура (так звали ее друзья) была и сильной, и новой, и, кроме того, она считалась правнучкой или, может, праправнучкой Аграфены Федоровны Закревской, жены московского губернатора, которой Пушкин и Вяземский посвящали стихи. Пушкин называл Аграфену Федоровну в письмах шейной Венерой. Это был второй смысл прозвища Горького. И третий проявился постепенно, как намек на «Железную маску», на таинственность, окружавшую эту женщину.

На самом деле Мария Игнатьевна была дочерью сенатского чиновника, Игнатия Платоновича Закревского, не имевшего отношения к графу А.А. Закревскому, женатому на Аграфене. Первый муж Муры, И.А. Бенкендорф, не принадлежал к линии графов Бенкендорф и не имел графского титула. Не заканчивала Закревская и Кембриджский университет, как утверждала, и не была переводчицей шестидесяти томов русской литературы на английский язык. Единственное, что было правдой – это ее второе замужество, которое дало ей титул баронессы Будберг. И хотя с самим бароном она рассталась очень быстро, чуть ли не на следующий день после бракосочетания, с его именем не расставалась до самой смерти.

Ее называли «красной Мата Хари». По некоторым версиям, Закревская работала сразу на три секретные службы: советскую (ВЧК), английскую и германскую. Кроме того, она любила мужчин и не скрывала этого. Ее избранники отвечали ей страстной и преданной любовью. Среди ее сердечных привязанностей – писатели Максим Горький и Герберт Уэллс, английский разведчик Локкарт, председатель ревтрибунала ВЧК Петере.

Первый законный супруг Марии Игнатьевны граф И. А. Бенкендорф, прежде чем был застрелен летом 1918 года, узнал, что его жена влюблена в английского дипломата Локкарта.

Роберт Брюс Локкарт впервые приехал в Россию в 1912 году в качестве вице-консула. Он не знал страны, но быстро обзавелся друзьями, полюбил ночные выезды на тройках, ночные рестораны С цыганами, балет, Художественный театр, интимные вечеринки в тихих переулках Арбата. В 1917 году он ненадолго уехал домой в Шотландию, но затем возвратился – но уже в другую Москву, в другую Россию. Он приехал как специальный агент, как осведомитель, глава особой миссии, чтобы установить неофициальные отношения с большевиками. Встретившись с Мурой в посольстве, он был очарован ее жизнеспособностью и стойкостью. Скоро оба страстно влюбились друг в друга. В начале сентября 1918 года ночью Муру забрал из постели Локкарта наряд чекистов во главе с преданным помощником «железного Феликса» Яковом Петерсом. Невыяснено, привез ли он Муру сразу в ЧК или к себе на квартиру, где пытался перевербовать. Так или иначе, но Закревская оказалась в подвалах Лубянки. По свидетельству английских источников, 4 сентября 1918 года сэр Роберт Брюс Локкарт, которого чекисты уже считали главным действующим лицом «заговора Антанты», обратился в комиссариат по иностранным делам с просьбой об освобождении Муры. Получив отказ, он отправился на Лубянку к Петерсу. В результате Локкарт был немедленно арестован и провел в заключении несколько недель. Мура же была освобождена и даже получила возможность посещать Локкарта в Кремле, ибо английский разведчик проводил свое заключение в комфортабельной квартире бывшей фрейлины императрицы. В октябре Локкарту в числе других представителей «миссии Антанты» было разрешено вернуться «домой в обмен на освобождение российских официальных лиц, задержанных в Лондоне…»

После освобождения Локкарт отбыл в Англию, и Закревская осталась в Москве в полном одиночестве, больная легкой формой испанки. Когда кончились деньги, она продала свои девичьи бриллиантовые серьги, последнее, что у нее было. Денег хватило, чтобы добраться до Петрограда в коридоре вагона третьего класса. Она выехала туда зимой 1919 года. Но в Петрограде ее арестовали и освободили лишь после звонка на Лубянку. Мура понимала, что она должна работать, чтобы прожить. Но как и где?

В это время пролетарский писатель Максим Горький организовал издательство «Всемирная литература», и Закревская узнает, что в издательстве нужны переводчики с английского на русский. Она познакомилась с писателем Корнеем Чуковским. И хотя Мура никогда не переводила на русский язык, поскольку знала его слабее английского и французского, Чуковский обошелся с ней ласково и дал кое-какую конторскую работу. Вскоре он приводит Закревскую к Горькому.

В то время у писателя в его большой квартире бывало много людей, и неизвестно было – кто живет здесь постоянно, а кто – временно. Здесь, кроме писателя, его сына, М.Ф..Андреевой и ее родственников, бывали В. Ходасевич, Ф. Шаляпин, Б. Пильняк, Л. Рейснер. М. Добужинский и многие другие, в том числе и члены правительства – Луначарский, Коллонтай, Ленин.

Постепенно Мура перебралась в квартиру Горького и уже через неделю оказалась в доме необходимой – стала личным секретарем писателя, помогала разбирать корреспонденцию, отбирала для него наиболее важные статьи из газет и журналов, выполняла машинописные работы. И просто умела слушать и вести разговоры о музыке, поэзии, искусстве. Комнаты Муры и Горького находились рядом. Горький восхищался не только ее талантом собеседника. Она была моложе писателя на 24 года. Кстати, свой роман «Жизнь Клима Самгина» он посвятил ей, Марии Игнатьевне Закревской.

В 1921 году в доме Горького появился знаменитый английский писатель Герберт Уэллс, старый знакомый Горького. Он хотел посмотреть Россию, увидеть результаты революции, которую приветствовал. Уэллс немедленно покорил всех своим умом, веселым разговором, энтузиазмом. Мура состояла при нем переводчиком – она была официально приставлена к нему по распоряжению Кремля. Уэллс знал Закревскую еще в Лондоне, до замужества, девять лет назад, когда ей было двадцать. К концу второй недели пребывания в Петрограде Уэллс внезапно почувствовал себя подавленным, и Мура, улыбаясь ему своей лукавой и кроткой улыбкой, уводила его гулять на набережную, в Летний сад. В результате Уэллс очутился у ее ног. И, уехав, посылал ей письма с оказией.

Зимой 1921 года Мура уехала в Эстонию, где у родственников мужа жили ее дети. В Таллинне она была арестована как советская шпионка. Ее выпустили. Но, поскольку въездная виза истекала через три месяца, в конце своей поездки она вышла замуж за барона Николая Будберга, эстонского подданного.

Горький и Мура состояли в переписке, и она время от времени получала чеки из Дрезденского банка, куда переводились гонорары Горького.

Весной 1922 года она наконец приехала к Горькому в Херингсдорф, и вскоре они все поселились в Саарове.

Чем привлекала Мура и Горького, и Уэллса, и множество других мужчин? Сияющее миром и покоем лицо, большие, глубокие глаза, яркий и быстрый ум, понимание собеседника с полуслова… Стройная и крепкая, элегантная даже в простых платьях. Драгоценностей она не носила, ее запястье туго стягивали мужские часы на широком кожаном ремне.

Живя с Горьким, время от времени Мура уезжала «к детям», на месяц-полтора. Мало кто знал подробности этих поездок, где и с кем она бывала. Даже спустя двадцать лет она молчала о своих встречах с Гарольдом Никольсоном, завтраках с Сомерсетом Моэмом, дружбе с Витой Саквиллуэст, приемах во французском посольстве. Виделась Мура и с Локкартом, который позднее описал первую после разлуки встречу в своей книге воспоминаний.

Горький понимал, что Закревская не вернется с ним на родину. Она все чаще ездила в Лондон, где встречалась с Локкартом и возобновила отношения с Уэллсом. Вскоре, окончательно выбрав Лондон, она поселилась в двух шагах от дома Уэллса. Она сказала ему, что останется с ним столько, сколько он захочет, но замуж за него не выйдет никогда. Эта связь длилась около тринадцати лет, до самой смерти писателя, и Уэллс очень страдал от того, что Закревская отказалась от замужества с ним. По завещанию после смерти Уэллс оставил Муре сто тысяч долларов, на которые она и жила почти до конца.

Осенью 1974 года она переехала в Италию и 2 ноября умерла в доме одного из предместий Флоренции, где проживал ее сын. Он перевез тело матери в Лондон, где ее отпели в православной церкви и похоронили 11 ноября того же года…

Бывший советский разведчик Леонид Колосов пытался отыскать документы, связанные с работой Муры. Однако личного дела авантюристки в архиве службы внешней разведки не оказалось, хотя обнаружились оперативная справка на нее и ряд документов из других дел, в которых Закревская играла не последнюю роль.

Но разведчик не нашел в доступных ему документах ничего, свидетельствующего о международном шпионаже, и даже в немецком секретном архиве не оказалось доказательств. И немцы в конечном итоге пришли к выводу, что самое вероятное из всех невероятных предположений заключается в том, что она была агентом ЧК. Леонид Колосов, в принципе соглашаясь с германскими документами, считает, что слово «агент» слишком высоко для определения секретной деятельности Закревской. Она, по его мнению, была осведомителем у чекистов, попросту говоря, «стукачкой». Колосов выдвинул и такое предположение – именно Мура отравила М. Горького по указанию своего начальника Ягоды.

Но это всего лишь недоказанное предположение, основанное на недомолвках, намеках тех, кто имел отношение к разведывательной деятельности. И жизнь Марии Игнатьевны Закревской-Бенкендорф-Будберг по-прежнему окутана тайнами и легендами.

Яков Григорьевич Блюмкин (1900 – 1929)

Левый эсер, сотрудник ВЧК. Организатор покушения на германского посла Мирбаха. В 1919 году порвал с левыми эсерами и вступил в партию большевиков. В 1929 году, будучи резидентом ОГПУ на Ближнем Востоке, установил тайную связь с высланным в Турцию Троцким. После возвращения в Москву был расстрелян.

Яков Блюмкин родился в марте 1900 года в бедной еврейской семье. Его отец был мелким коммерческим служащим. В 1906 отец умер, и семья из шести человек осталась без кормильца. Однако мать сделала все, чтобы сын получил образование. В восемь лет Яша стал посещать начальное духовное училище. Обучение было бесплатным – все расходы брала на себя религиозная община. Кроме традиционных предметов, там преподавались уроки гимнастики.

Денег в семье постоянно не хватало. Летом Яша работал посыльным в какой-либо конторе или магазине. После окончания духовного училища в 1913 году он поступил учеником в электротехническую контору Карла Фрака, а затем – в мастерскую Ингера. «Электротехническим ремеслом, – писал позже Блюмкин, – занимался вплоть до Февральской революции 1917 г., получив квалификацию и звание подмастерья».

Яков поступил в техническое училище инженера Линдемора, однако студентом так и не стал – не было денег. В это же время Блюмкин начинает интересоваться социальными вопросами. Он проникается идеями революционного народничества. Его первые стихи печатали журнал «Колосья», детская газета «Гудок» и солидное издание «Одесский листок».

Февральская революция застала его в Одессе. Яков становится агитатором первого Совета рабочих депутатов, выступая на предприятиях, призывая поддержать революцию и послать депутатов в Совет.

В Харькове он быстро установил контакты с организацией эсеров. В это время в стране развернулась кампания по подготовке к выборам в Учредительное собрание Особые надежды эсеры возлагали на поддержку крестьян. Блюмкин выезжает в Симбирск, где призывает голосовать за партию эсеров, затем ведет агитацию в Алатыре. Здесь его застает сообщение о большевистском перевороте в Петрограде. Он возвращается в Одессу.

В январе 1918 года Блюмкин с оружием в руках борется за установление советской власти в Одессе. Затем записывается добровольцем в матросский «Железный отряд» при штабе 6-й армии Румынского фронта. Бойцы избрали его своим командиром. Блюмкин участвует в боях с войсками Центральной рады, с гайдамаками. В марте 1918 года его отряд влился в состав 3-й советской Украинской армии.

Советская Республика находилась в это время в тяжелом положении. На Украине части Красной Армии вели тяжелые бои с войсками германских интервентов и Центральной рады. 12 марта 3-я армия оставила Одессу и отступила на Феодосию. Блюмкина вводят в Военный Совет армии в качестве комиссара, затем назначают помощником начальника штаба, а в апреле он уже исполняет обязанности начальника штаба.

Блюмкин участвовал в экспроприации денег в Государственном банке (захвачено было 4 миллиона рублей). Красный командир Блюмкин предложил командующему армией П.С. Лазареву взятку в десять тысяч рублей. Столько же он хотел оставить себе, а остальные деньги намеревался передать партии левых эсеров. По требованию Лазарева и под угрозой ареста Блюмкин возвратил в банк три с половиной миллиона рублей. Куда делись остальные пятьсот тысяч, выяснить так и не удалось.

В середине мая 1918 года, после расформирования 3-й советской Украинской армии, Блюмкин приезжает в Москву, где поступает в распоряжение ЦК партии левых эсеров. Он неплохо зарекомендовал себя в боях с германскими интервентами и войсками Центральной рады, чем и привлек к себе внимание левоэсеровских лидеров. Его направляют во Всероссийскую чрезвычайную комиссию (предполагалось использовать его для подготовки террористических актов против видных представителей Германии в России для срыва Брестского договора). По предположению заместителя председателя ВЧК левого эсера В.А. Александровича, Блюмкину было поручено организовать отделение по борьбе с международным шпионажем.

Работа в ВЧК вскружила Блюмкину голову. Его самолюбию льстил страх контрреволюционеров и обывателей перед вооруженными людьми в кожаных куртках. В разговорах со знакомыми он изображал себя человеком, наделенным правом решать судьбу арестованных. По его словам, своим приятелям – поэтам Есенину и Мандельштаму – он даже предлагал прийти в ЧК посмотреть, как в подвалах Лубянки расстреливают «контру». «Вон, видите, вошел поэт, – говорил он друзьям в писательском кафе. – Он представляет большую культурную ценность. А если я захочу – тут же арестую его и подпишу смертный приговор. Но если он нужен тебе, – обратился Блюмкин к Мандельштаму, – я сохраню ему жизнь». В действительности Блюмкин не имел права решать вопрос о наказании арестованных, тем более о расстреле.

Блюмкин с головой окунулся в новую для него работу. Он подбирает штат сотрудников, обращается в отделы ВЧК с просьбой переслать ему все сведения о немецком и союзническом шпионаже. Однако главная его забота – найти способы проникновения в германское посольство Его интересуют не столько раскрытие разведывательной деятельности немцев, сколько выяснение возможности убийства германского посла графа Мирбаха.

В это время в гостинице «Эли» покончила жизнь самоубийством шведская актриса Линдстрем. ВЧК арестовала всех «подозрительных» постояльцев, в том числе родственника германского посла, военнопленного австрийской армии графа Роберта Мирбаха. Блюмкин несколько дней допрашивал арестованного, затем предъявил ему обвинение в шпионской деятельности в пользу Австро-Венгрии. Если бы это обвинение подтвердилось, Роберт скорее всего был бы расстрелян. Блюмкин обещал ему сохранить жизнь и освободить из-под ареста, если он согласится работать на ВЧК. Мирбах принял это условие и 10 июня дал Блюмкину подписку о сотрудничестве.

Блюмкин был в восторге от того, что завербовал родственника германского посла. ВЧК, полагал он, освободит арестованного офицера, и он на правах родственника станет посещать посла и выуживать у него интересующие сведения. Кроме того, документы по делу Мирбаха, полученные ВЧК от датского генерального консульства, облегчат возможность осуществления террористического акта против какого-либо германского дипломатического представителя, если, конечно, будет принято решение ЦК левоэсеровской партии. Террорист в нужный момент сможет беспрепятственно проникнуть в помещение посольства и выполнить порученное ему задание. В напарники себе Блюмкин взял товарища по партии, земляка Николая Андреева, одного из создателей одесского батальона Красной гвардии им. В.И. Ленина.

На легковом автомобиле Блюмкин и Андреев с портфелями в руках подкатили к зданию германского посольства. Они предъявили свой липовый мандат и потребовали свидания с послом. Естественно, сначала с ними разговаривали двое молодых людей, потом советник Рицлер. И лишь после настойчивых требований Блюмкина к ним вышел сам Мирбах Двадцать пять минут шел разговор о племяннике посла, после чего Блюмкин вытащил из портфеля револьвер и стал стрелять в Мирбаха, Рицлера и переводчика. Жертвы упали. Но Мирбах был только ранен, он стал подниматься, и тогда Андреев подошел к нему вплотную и бросил под ноги бомбу. Она не взорвалась. Блюмкин, разбежавшись, метнул ее вновь. На этот раз взрыв был таким сильным, что вылетели окна и посыпалась штукатурка. Блюмкин выпрыгнул в одно из окон и сломал себе лодыжку. К тому же, перелезая через ограду посольства, его ранили в ногу – охрана начала стрельбу. Но он все же дополз до автомобиля, и они укатили в штаб левоэсеровского отряда Попова.

Из машины его на руках вынесли матросы. Остригли, побрили, переодели и отнесли в лазарет. Когда через несколько часов в отряд прибыл Дзержинский и потребовал выдачи Блюмкина, ЦК левых эсеров ответил отказом. «Узнав об этом, – писал Блюмкин, – я настойчиво просил привести его в лазарет, чтобы предложить ему арестовать меня. Меня не покидала все время незыблемая уверенность в том, что так поступить исторически необходимо, что Советское правительство не может меня казнить за убийство германского империалиста» Действительно, ревтрибунал решил Блюмкина и Андреева (заочно) «заключить в тюрьму с применением принудительных работ на 3 (три) года».

Блюмкин вместе с другими ранеными попал в городскую больницу, где он назвался красноармейцем Беловым. Через три дня авантюрист сбежал через окно. Сначала скрывался в Москве, потом перебрался в Рыбинск, в Кимры. Здесь он даже поработал под фамилией Вишневского в уездном Комиссариате земледелия. Потом установил связь с резервным подпольным ЦК левых эсеров. Блюмкину велели ехать в Петроград и ждать. Он сидел в Гатчине и «занимался исключительно литературной работой, собиранием материалов о июльских событиях и писанием о них книги». В ноябре 1918 года ЦК партии левых эсеров направил его на Украину для организации убийства гетмана Скоропадского. Не без участия Блюмкина был убит немецкий главнокомандующий генерал Эйхгорн. И только революция в Германии спасла Блюмкина от нового суда. Потом совместно с коммунистами Блюмкин организовывал на Подолии ревкомы и повстанческие отряды, был членом нелегального Совета рабочих депутатов Киева.

«В марте по дороге в Кременчуг, – писал Блюмкин, – я попал в районе Кременчуга в плен к петлюровцам, подвергшим меня жесточайшим пыткам. У меня вырвали все передние зубы, полузадушили и выбросили, как мертвого, голым на полотно железной дороги Я очнулся, добежал до железнодорожной будки, откуда на следующий день 13/111 на дрезине был доставлен в Кременчуг в богоугодное заведение».

Когда в апреле 1919 года Киев стал советским, Блюмкин явился в Киевскую ЧК, которую возглавлял его бывший начальник М. Лацис, и стал возмущаться заочным приговором ревтрибунала и, главное, тем, что Ленин назвал его и Андреева «негодяями». А Блюмкин таковым себя не считал, наоборот, был уверен, что он один из лучших бойцов революции

Блюмкина везут в Москву, где он снова повторяет всю свою историю. Особая следственная комиссия по его делу докладывает в Президиум ВЦИК. 16 мая 1919 года секретарь ВЦИК А. Енукидзе подписал постановление: «Ввиду добровольной явки Я.Г. Блюмкина и данного им подробного объяснения обстоятельств убийства германского посла графа Мирбаха Президиум постановляет: Я.Г. Блюмкина амнистировать».

Вскоре после освобождения Блюмкин вышел из партии левых эсеров и в 1921 году был даже принят в РКП(б). Хотя срок условного освобождения его еще не закончился! Просто он понял, что с левыми эсерами покончено и здесь больше нет никаких перспектив. А членство в РКП(б) сулило карьеру. Его снова взяли в ЧК. Он участвовал в знаменитой Энзелийской операции Каспийской флотилии. Тогда ее корабли под командованием Ф. Раскольникова совершили дерзкий рейд в иранский порт Энзели; разгромив его, взяли богатые трофеи.

В 1920-1921 годах Блюмкин был слушателем Военной академии РККА. Было там специальное отделение для недоучившихся героев гражданской войны

«В 1920 году я после десанта в Энзели, – писал Блюмкин, – был командирован в Персию для связи с революционным правительством Кучук-хана. Там я принимал деятельное участие в партийной и военной работе в качестве военкома штаба Красной Армии, был председателем Комиссии по организации Персидского правительства на съезде народов Востока в Баку, захватил 31 июля 1920 года власть для более левой группы персидского национально-революционного движения, для группы Эсанулы, больной тифом, руководил обороной Энзелигуй».

В январе 1920 года Сергей Есенин эпатировал своими резкими высказываниями публику в кафе «Домино». Дело как будто пустяковое, но вмешательство в него группы чекистов насторожило поэта: он уехал сначала в Харьков, потом в родное село Константинове, затем на Кавказ.

«…Я из Москвы надолго убежал: с милицией я ладить не в сноровке…» Осенью поэт снова появился в Москве с циклом новых великолепных стихов и 18 октября 1920 года был арестован на квартире поэта Александра Кусикова в Большом Афанасьевском переулке. Привели его на Лубянку, посадили в камеру. Через неделю его выручил Блюмкин. Сохранился документ: «Подписка. О поручительстве за гр. Есенина Сергея Александровича, обвиняемого в контрреволюционной деятельности по делу гр. Кусиковых. 1920 года октября месяца 25-го дня, я, ниже подписавшийся Блюмкин Яков Григорьевич, проживающий по гостинице "Савой" № 136, беру на поруки гр. Есенина и под личной ответственностью ручаюсь, что он от суда и следствия не скроется и явится по первому требованию следственных и судебных властей. Подпись поручителя Я. Блюмкин 25.Х.20 г. Москва. Партбилет ЦК Иранской коммунистической партии». Бланк отпечатан на пишущей машинке. Блюмкин – член ЦК Иранской компартии!

Непонятно, почему, говоря о своей деятельности в Иране, Блюмкин не упомянул о своем участии в создании Иранской компартии, членом ЦК которой он был и которая возникла на базе социал-демократической партии «Адалят».

В 1924 году Блюмкин, не расстававшийся с мечтой стать писателем, подрядился написать брошюру о Дзержинском в серии «Люди революции». Он тесно сотрудничает с Троцким, практически становится его секретарем.

По свидетельству И. Дойчера, биографа Троцкого, «Блюмкин безгранично верил в Троцкого. Он был привязан к наркому обороны всей силой своего пылкого сердца». Попав после амнистии в поезд Троцкого, а затем в его секретариат и охрану, Блюмкин исполнял множество работ разного рода. Он готовил материалы и статьи, редактировал тексты, собирал необходимые цифры, составлял собрание сочинений Троцкого, писал предисловия, вел переговоры по распоряжениям шефа, инструктировал боевиков, готовил листовки, проводил линию Троцкого в ВЧК и военной разведке. «Троцкий – образец совершенного человека», – твердил он. Наркомвоенмор, в свою очередь, высоко оценивал своего молодого сотрудника. «Я взял его к себе в свой военный секретариат, и всегда, когда я нуждался в храбром человеке, Блюмкин был в моем распоряжении».

«В апреле 1923 года, по инициативе тт. Зиновьева, Дзержинского, – писал Блюмкин в автобиографии, – я был привлечен к выполнению одного высокоответственного боевого предприятия». Сегодня можно достаточно уверенно предположить, что этим заданием были спецоперации в Германии, где, по планам Коминтерна, как раз в это время должна была произойти победоносная революция. Как известно, затея с германской революцией провалилась, и в 1925 году Яков Григорьевич появляется в… Наркомторге! Здесь он работает год на должностях начальника организации торговли, председателей ряда комиссий, консультанта при наркоме и т. д.

Превращение террориста в торгового работника могло бы вызвать удивление, если не знать, что Яков Григорьевич с 1923 по 1929 год работал в ОГПУ и ИНО за границей в качестве резидента. Ясно, что торговля была лишь прикрытием для особо важных тайных операций. Не исключено, что именно в этот период он разъезжал по Турции и Ближнему Востоку под именем купца Якуба Султан-заде, продавая древнееврейские хасидские рукописи и книги, полученные из фондов Библиотеки им. В.И. Ленина.

В 1925 году Блюмкин снова официально работает в ГПУ, связи с которым, надо полагать, никогда не терял. Когда Троцкий и Радек стали оппозиционерами, Блюмкин не делал секрета из солидарности с ними. Хотя по характеру своей работы он не мог принимать участия в деятельности оппозиции, Блюмкин счел своим долгом сообщить о своей позиции руководителю ГПУ Менжинскому. Однако, поскольку его искусство как контрразведчика ценилось высоко и он не принимал участия в деятельности оппозиции и никогда не нарушал дисциплины, ему разрешили придерживаться своих взглядов и оставаться на своем посту. Он остался в партии и на работе в ГПУ даже после исключения оппозиции из партии…

В 1926 году Блюмкин был представителем ОГПУ и Главным конструктором государственной внутренней безопасности Монгольской республики в Уфе – Улан-Баторе. Одновременно у него были резидентские задания в сопредельных с Монголией странах – Тибете, Внутренней Монголии, некоторых районах Китая. В частности, он состоял советником по разведке и контрразведке в гоминьдановской армии генерала Фын Юйсяна – того самого, которого Москва по радио просила оказать всяческое содействие экспедиции Николая Рериха, отправлявшейся из Угры через Гоби в Тибет…

Деятельность Блюмкина в Монголии вызвала серьезные нарекания начальника разведупра Берзина, который докладывал наркому Ворошилову: «Поведение Блюмкина весьма разлагающим образом действует на всех инструкторов и в дальнейшем может отразиться на боеспособности Монгольской армии… Считаю, что в ближайшее время его нужно отозвать из Монгольской армии». По-видимому, предложение Берзина было принято, и в ноябре 1927 года Блюмкин прибывает из Монголии в Москву. Несколько месяцев он слоняется по столице в ожидании нового назначения, в марте-июне 1928 года отдыхает в Гагре и, только вернувшись оттуда, получает предложение отправиться на нелегальную работу «на Восток». Два месяца, разъезжая по стране, он готовит нужных ему для нового задания людей и исчезает на полгода, лишившись на это время возможности следить за политической жизнью в Советском Союзе. «Условия моей конспирации заставляли меня моментами скрывать знание русского языка…»

Страной, куда был направлен Блюмкин для нелегальной работы, была… Индия! По плану, разработанному Троцким и его советниками, Конная армия Буденного должна была ударить через Афганистан на Пенджаб и Белуджистан, вызвать здесь народное восстание против англичан, и, когда они увязнут в боях, Красная Армия во главе с Тухачевским должна была двинуться через западную границу на Польшу и Германию. Для организации подпольной работы в северо-западных провинциях Индии и был, по всей вероятности, направлен Блюмкин.

Но дело сорвалось: в марте 1929 года англо-индийское правительство нанесло внезапный удар по рабочим организациям, произведя массовые аресты, а уже в апреле Блюмкин объявился в Константинополе! « 12 апреля, – писал он позднее в своих показаниях, – проходя по улице Пера, у туннеля я случайно встретил сына Троцкого, Льва, с которым я был хорошо знаком и раньше, поздоровавшись с ним, я уверил его в моей лояльности и попросил информацию». В том, что она была ему крайне необходима, убеждает собственное признание Якова Григорьевича, крайне болезненно воспринявшего сообщение о высылке Троцкого из России в феврале 1929 года. «Высылка Троцкого меня потрясла, – говорил он. – В продолжение двух дней я находился прямо в болезненном состоянии». И вот теперь ему предоставлялась возможность лично встретиться со своим кумиром.

« 16 апреля, разумеется, с соблюдением строжайшей конспирации, чтобы не провалить себя, я имел продолжительное свидание с Троцким. Его личное обаяние, драматическая обстановка его жизни в Константинополе, информация, которую он мне дал при беседе, – все это подавило во мне дисциплинарные соображения, и я представил себя в его распоряжение».

Полтора месяца провел Блюмкин в Константинополе, встречаясь с сыном Троцкого, читая оппозиционную литературу, составляя записки для своего бывшего патрона, строя всевозможные планы. 30 мая он снова уехал в Индию, где тогда разворачивались драматические события, связанные с так называемым Мирутским процессом. В первых числах августа он появился в Константинополе, а 14 августа прибыл в Москву, имея от Троцкого задания по установлению конспиративной связи в СССР. После этого он исчез на полтора месяца, до первых чисел октября…

Первые сведения о появлении Блюмкина в Москве поступили в ОГПУ 16 октября 1929 года. В «Деле № 864И» сохранилось заявление сотрудника журнала «Чудак» Б. Левина, который спешил известить чекистов, что 14 октября в квартиру Идельсон – жены художника Фалька – явился совершенно деморализованный Блюмкин, умоляя спасти его от ГПУ. На попытки успокоить его он почти не реагировал и только твердил, что он – представитель оппозиции в ГПУ, что он за границей был у Троцкого, что ему необходимо спрятаться, так как его преследуют.

Потом, попросив обменять ему на рубли сто долларов, он куда-то ушел, вернулся остриженный и без усов, часто звонил по телефону, спрашивая Михаила Абрамовича и какую-то Лизу. Просил купить ему расписание поездов и другой костюм. Вечером стал упрашивать съездить в чайную за Казанским вокзалом, где ему должны передать чемодан. Подруги хозяйки поехали в чайную, и там действительно какая-то девушка передала для Блюмкина чемодан, в котором было много долларов. Часть денег Блюмкин рассовал по карманам, часть переложил в портфель. Во время разговоров Яков Григорьевич нервничал, все время заряжал и разряжал револьвер.

Хранится в деле и служебная записка той самой Лизы, о которой упоминал Левин. Ею оказалась сотрудница ГПУ Лиза Горская, которая в записке на имя начальника секретного отдела ОГПУ Я. Агранова сообщала, что с 5 октября несколько раз встречалась с Блюмкиным. По ее словам, Блюмкин производил впечатление потерянного человека: принимал взаимоисключающие решения, рассуждал о смысле жизни. Под большим секретом рассказал ей о встречах с Троцким, раскаивался в содеянном и обещал повиниться перед начальством и партией. Говорил, что был у Радека, и в присутствии Смилги признался в своем проступке, и теперь опасался, что кто-либо из них выдаст его Трилиссеру. Тут Лиза сообразила, что вовсе не обязательно ждать, пока раскаяние одолеет Блюмкина, что сообщить обо всем Трилиссеру может она сама. Услышав страшную новость, Михаил Абрамович посоветовал Лизе не встречаться больше с Блюмкиным и велел вызвать его в ОГПУ. И тут выяснилось, что Яков Григорьевич исчез…

Но вскоре сам позвонил Горской и сказал, что решил не идти ни туда, ни сюда, ни в ОГПУ, ни в ЦК партии, а предпочитает исчезнуть на время и просил ее помощи. Об этом звонке Лиза тут же доложила Трилиссеру и, получив от него инструкции, отправилась на встречу с Блюмкиным. Минут двадцать она убеждала его явиться с повинной к Трилиссеру, но он упорно твердил одно: пойти – значит погубить себя, лучше на время скрыться. Остановившись на этом решении, он просил Лизу проводить его на вокзал, зайдя предварительно в квартиру за вещами. «В квартиру я, по указанию т. Трилиссе-ра, отказалась пойти, и тогда Блюмкин решил поехать без вещей, – писала в записке Горская. – Мы вышли на улицу, мне пришлось сесть с ним в машину (т. Трилиссер дал мне указание не делать этого, но наши товарищи опоздали, и я уже остановить его не могла). Поехали на какой-то вокзал, где я надеялась арестовать его с помощью агента ТО ОГПУ или милиционера. Поезда на Ростов уже не было. Узнав, что поезда нет, Блюмкин окончательно растерялся, говорил, что раз он не уехал сейчас, то "катастрофа неизбежна", что он будет расстрелян, что он обсуждал с Радеком (а может быть, с Троцким – этого я точно не помню) вопрос о каких-то экспроприациях, что не только он один связан в Троцким, но еще кто-то из работников нашего нелегального аппарата. На обратном пути с вокзала – по Мясницкой – наши товарищи встретили нас и задержали».

Когда на следующий день один из руководящих работников ОГПУ, Агабеков, явился на службу и узнал об аресте Блюмкина, он был ошеломлен. «Арестован Блюмкин, любимец самого Феликса Дзержинского. Убийца германского посла в Москве графа Мирбаха. Ведь еще два месяца тому назад, когда Блюмкин вернулся из своей нелегальной поездки по Ближнему Востоку, он был приглашен на обед самим Менжинским… Его мнением о положении на Востоке интересовались Молотов, тогда бывший главой Коминтерна, и Ма-нуильский. Он бывал частым гостем у Радека. Наконец, он жил на квартире у министра в отставке Луначарского в Денежном переулке. А теперь он в тюрьме… Казалось невероятным…»

Перед арестом Блюмкин повернулся к такси, где сидела Горская, и сказал: «Ну, прощай, Лиза. Я ведь знаю, что это ты меня предала…» Потом всю дорогу до ГПУ он молча курил…

Блюмкина судили и вменили ему в вину такие преступления: недопустимый визит к Троцкому, объявленному контрреволюционером; доставку в СССР подстрекательских писем от него; попытку восстановить нелегальную организацию троцкистов; вербовку Горской в организацию троцкистов на роль связной; нелегальный провоз оружия.

Блюмкин признал свою вину только по трем пунктам. При голосовании в ОГПУ голоса разделились. За тюремное заключение высказались Трилиссер, Берзин, его зам по разведке Артузов. За смертную казнь голосовали: Ягода, Агранов, Паукер, Молчанов и др. Менжинский ввиду щекотливости ситуации воздержался. Сталин и Политбюро ЦК партии утвердили приговор. 3 ноября 1929 года Блюмкина расстреляли. Узнав об этом решении, он спросил: «А о том, что меня расстреляют завтра, будет в "Известиях" или "Правде"?»

Когда комендантский взвод под начальством Агранова взял его на прицел, Блюмкин, как передавали, успел крикнуть: «Стреляйте, ребята, в мировую революцию! Да здравствует Троцкий! Да здравствует мировая революция!» И добавил две строки из «Интернационала»: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…»Это были его последние слова. Грянул залп.

Александр Зубков (1900-?)

Русский авантюрист. Происхождение туманно. В 27 лет женился на прусской принцессе, которой минул уже 61 год. Разразился международный скандал.

В Рейнской столице Шаумбургский дворец входит в комплекс резиденции федерального канцлера. Именно здесь, 5 ноября 1949 года, был поднял черно-красно-золотой стяг Федеративной Республики Германия. Конрад Аденауэр провел в этом здании 14 лет. После него в кабинете на втором этаже с окнами, выходящими в прекрасный парк и на Рейн, работали канцлеры Людвиг Эрхард, Курт Георг Кизингер, Вилли Брандт и (до переезда в новое ведомство) Гельмут Шмидт. Одним словом, Шаумбургский дворец вошел в историю.

В 1862 году Бонн украсился новым зданием в стиле неоклассицизма, которое служит ныне рейнской резиденцией федерального президента. Построил его крупный торговец сахаром, который разбогател на гешефте с Россией. Потом этот дом перекупил коммерции советник Рудольф Хаммершмидт, который тоже сделал свое состояние в российских пределах.

В отличие от «Виллы Хаммершмидт» в фундамент соседнего дворца Ша-умбург был заложен иной капитал. В то время многие немецкие нувориши, разбогатевшие в других странах, стремились обрести на склоне лет покой в Бонне и слившемся с ним теперь Бад-Годесберге. Вот и текстильный фабрикант Вильям Лешиг, вернувшийся из Америки, создал себе здесь в 1859 году райский уголок. Между домом и набережной он заложил обширный парк, который восхищает и сегодня.

Вилла и парк – настоящее поместье – очень понравились молодому принцу Адольфу Вильгельму Виктору цу Шаумбург-Липпе. Он приобрел его в 1890 году и поселился здесь вместе с молодой женой. А избранницей его была 24-летняя красавица, прусская принцесса Фредерика Амалия Вильгельмина Виктория. Она была сестрой последнего германского кайзера Вильгельма II и внучкой знаменитой английской королевы Виктории, в честь которой и носила основное имя.

Счастье длилось четверть века. Шаумбургский дворец, как с тех пор он стал называться, неизменно присутствовал в светской хронике кайзеровской, а потом и веймарской Германии. В 1916 году, умирая, принц оставил все в наследство обожаемой Виктории. Но она вскоре почему-то продала резиденцию брату своего супруга, оговорив за собой право пожизненного проживания в ней. Однако закончить свои дни там принцессе не удалось. В ее жизни появился Александр Зубков.

Невероятная история, случившаяся в Бонне в 1927 году, невольно вызывает в памяти бессмертный образ Остапа Бендера и мадам Грицацуевой, только в прусском варианте.

Происхождение и прошлое Александра Зубкова достаточно туманны. По сведениям, опубликованным однажды журналом «Штерн», он родом из Иваново, сын якобы текстильного фабриканта, изучавший в Москве медицину, но вынужденный бросить учебу из-за революции. Оказавшись в Германии в числе белоэмигрантов, он перебивался с большим трудом, работая то мойщиком посуды в ресторане, то матросом, то танцором, а то и строительным разнорабочим.

Когда Зубков появился в Бонне, он был в рваных брюках и без гроша за душой. Но – молод, достаточно хорош собой и предприимчив. Сам он писал о том времени так: «В Кельне у меня вышли все деньги. И тогда мне пришла в голову спасительная идея навестить дальнего родственника в Бонне, чтобы подзанять денег. А он часто бывал в гостях у принцессы. Он и достал мне приглашение на чай. Поскольку мои штаны имели штопку, пришлось одолжить у него пару коричневых брюк. Они подошли, но были слишком коротки…»

27-летний выходец из России произвел неизгладимое впечатление на принцессу, которой минул уже 61 год. От страсти Виктория потеряла голову. И вскоре, спустя лишь пару недель после знакомства, было объявлено о предстоящей свадьбе вдовствующей принцессы Виктории цу Шаумбург-Липпе с господином Александром Зубковым.

Разразился скандал на всю Европу. Глава династии Гогенцоллеров экс-кайзер Вильгельм II, проживавший в эмиграции в Голландии, категорически отказался дать согласие на брак своей сестры Все европейские королевские и княжеские дома решили бойкотировать это событие Но влюбленную принцессу остановить уже было нельзя.

Венчание состоялось в большом садовом зале дворца Шаумбург, где спустя немногим более двух десятилетий стал заседать боннский кабинет. Причем венчал русский священник по православному ритуалу. Отныне невеста стала называться «фрау Александр Зубков, Виктория, урожденная принцесса Прусская». А Александр Зубков на положении законного супруга поселился во дворце Шаумбург на тогдашней боннской Кобленцерштрассе, ныне Аденауэраллее.

Супруг «принцессы Вики», как звали ее в аристократических кругах, зажил на широкую ногу. Увядающая фрау Александр Зубков быстро почувствовала, что запоздалое безумство страсти к добру не приведет. Но было уже поздно. Молодой супруг предпочитал кутежи домашнему чаепитию. Принцесса и не заметила, как по приглашению гостеприимного мужа во дворце поселились по углам какие-то люди из числа его русских собутыльников.

В итоге всего за несколько месяцев морганатического брака Александр Зубков прогулял, пропил, растратил 12 миллионов тогдашних золотых марок. Более того, у принцессы появились еще долги на 660 тысяч марок. Российский авантюрист буквально пустил ее по миру.

Расплачиваться было нечем, и в 1929 году ее личное имущество было продано с молотка. В газетах сообщалось о предстоящей распродаже предметов искусства, принадлежавших «фрау Александр Зубков, урожденной принцессе Прусской Виктории». Среди них были мебель, картины, антиквариат, сервизы, изделия из серебра.

Разоренная и обнищавшая Виктория была вынуждена покинуть дворец, в котором прожила 38 лет, и поселилась в скромном домике в Мелеме, южном пригороде Бонна. Вскоре последствия роковой страсти доконали ее. В том же году она скончалась в обычной местной больнице..

Зубкова же немецкие власти еще раньше выставили из страны, воспользовавшись в качестве предлога тем, что он избил посыльного в одном из берлинских баров. Русский супруг прусской принцессы был объявлен нежелательным иностранцем.

В 1929 году эту скандально известную личность заметили в Люксембурге, где он подвизался официантом на ярмарке текстильных образцов. В 1932 году он выступал на подмостках варшавского кабаре, занимая публику болтовней об «ужасающей жизни» со стареющей принцессой в Шаумбургском дворце. Затем след Александра Зубкова теряется.

Вполне вероятно, что дворец Шаумбург хранит и другие роковые истории.

Принудительная распродажа имущества принцессы Виктории не коснулась самого здания, поскольку формально оно оставалось собственностью брата ее первого мужа. Накануне войны имперское правительство купило его у семейства Шаумбург-Липпе за 709 тысяч рейхсмарок – внушительную сумму. Все военные годы вермахт держал там свои различные управления. На их месте в 1945 году оказались военные органы союзных держав, в том числе Главный штаб бельгийских оккупационных войск. И так до той поры, пока вместе с резиденцией федерального канцлера в Шаумбургский дворец не вселились политические страсти, тоже не обходящиеся без драм и трагедий.

Здесь престарелый канцлер Аденауэр мучительно расставался со своим креслом. На прощальном приеме для иностранной прессы, устроенном в большом зале дворца, выходящем на террасу и в парк, бывший канцлер выглядел грустно и все время отпускал колкости в адрес своего преемника Эрхарда, терпеливо попыхивавшего рядом толстой сигарой. А какие только интриги не плелись в коридорах власти, чтобы через пару лет свалить «отца экономического чуда» и посадить на его место канцлера большой коалиции Кизингера! Потом и ему пришлось спешно освобождать кабинет, ибо на выборах победил Брандт. А тому, в свою очередь, не осталось однажды ничего иного, как в драматической ситуации принять драматическое решение о досрочной отставке.

Эрих Ян Гануссен (начало XX века)

Астролог и предсказатель будущего. Друг Гитлера, его доверенное лицо и духовный наставник. Карьера его была ошеломляющей, но недолговечной.

Еще до прихода к власти в ближайшем окружении Гитлера было много астрологов, алхимиков, прорицателей и других шарлатанов. С 1931 года всех их оттеснил ловкий авантюрист Эрих Ян Гануссен.

Эрих Гануссен, он же Гершман Штейншнейдер, до переезда в Германию долгое время жил в Австрии. Зарабатывал самыми различными способами: был актером, фокусником-иллюзионистом, астрологом, ясновидцем. Не чурался темных афер, из-за одной из которых и вступил в конфликт с австрийской полицией и вынужден был перебраться в Германию. Приехав в эту страну, он нашел широкие возможности для приложения своего таланта комбинатора и авантюриста. И хотя Германия 1920-х годов переживала веймарскую «смуту» (когда над многими умами властвовали колдуны и маги – знак творческого бессилия вождей), Гануссена отдали под суд за шарлатанство и колдовство. Чтобы доказать, что он не шарлатан, а ясновидец, Гануссен заявил, что видит на вокзале вора, у которого в сумке несколько миллионов украденных денег. Суд послал полицейских, которые согласно приметам, указанным Гануссеном, поймали вора. Ошеломленные судьи вынуждены были оправдать прорицателя.

Гануссен стал устраивать сеансы ясновидения, читать лекции по астрологии, которые привлекали большую аудиторию, особенно после того, как он в число своих пророчеств включил и политические вопросы. Вскоре Гануссен разбогател, основал свою астрологическую газету, специализировавшуюся на политических проблемах, вступил в фашистскую партию и стал в качестве ясновидца и звездочета агитировать в пользу нацистских лидеров. Он подделывает свой паспорт (прибавляя частицу «ван» и превращаясь из галицийского еврея в арийца) и, приняв христианство, вступает в ряды штурмовиков, где и заводит близкое знакомство с рядом нацистских лидеров. Особенно дружен он с руководителем штурмовиков, графом Гельдорфом, и с подручным Гиммлера Гейдрихом. Через последнего Гануссен знакомится сначала с Гиммлером, а затем и с самим Гитлером. С этого момента он – большой друг фюрера, его доверенное лицо и духовный наставник, между ними обнаружилос тесное духовное родство

Почти все писатели приписывали самоуверенность Гитлера его огромной вере в астрологию и тому, что он постоянно общался с астрологами, которые рекомендовали ему его образ действий. Но это почти наверняка не так. Информатор из Голландской дипломатической миссии придерживается той же точки зрения. Он говорит «Фюрер не только никогда не составлял своего гороскопа, но он в принципе был против всяких гороскопов, потому что чувствовал, что может быть подсознательно управляем ими». Показательно также и то, что Гитлер незадолго до войны запретил по всей Германии практику предсказания и определения судьбы по звездам.

Правда, ситуация выглядит так, словно Гитлер мог находиться под влиянием и управлением некоего астрологического общества, и именно это придавало ему чувство уверенности в своей непогрешимости. Вероятно, подобные версии возникли в самом начале нацистского движения. В начале 1920-х годов Гитлер постоянно брал уроки ораторского искусства и психологии масс у Гануссена, который к тому же был практикующим астрологом и предсказателем будущего Эрих Гануссен, чрезвычайно умный человек, научил Гитлера, как добиться потрясающего драматического эффекта во время митинга. Насколько удалось выяснить, Гануссен не проявлял к нацистскому движению никакого особого интереса и никогда не говорил, каким курсом должно оно следовать. Возможно, Гануссен имел какие-то контакты с астрологической группой, очень активной в Мюнхене в то время. Через Гануссена Гитлер мог как-то связаться с этой группой Фон Виганд писал «Когда я в 1921-1922 годах впервые познакомился с Адольфом Гитлером, он был связан с кружком, где твердо верили в звездные предзнаменования. Ходила сплетня о приходе "нового Карла Великого" и наступлении "нового Рейха". Я так никогда и не узнал от фюрера, насколько глубоко он верил тогда в эти астрологические прогнозы и пророчества. Он не отрицал, но и ничем не подтверждал свою веру. Во всяком случае, он был не прочь воспользоваться этими прогнозами для роста своей популярности, веры в себя и в свое тогда юное и лишь пробивающее себе дорогу движение». Вполне возможно, что именно с этого момента и начался миф о связи Гитлера с астрологами.

Карьера Гануссена была ошеломляющей, но недолговечной. В одном из немецких университетов ему присвоили звание профессора оккультных наук. Он построил Дворец оккультизма со сложной трюковой техникой. К Гануссену обращались за прорицаниями и Геббельс, и Риббентроп, и Геринг, не говоря уже о Гитлере. Гануссен предсказал фюреру необыкновенный успех и славу, которые его ждут скоро. Потом будет большая война и трагический конец.

В отличие от ученого мага К Гаусгофера, который вдохновлял фюрера предсказаниями о величии и о «тысячелетнем рейхе», Гануссен умел говорить только о том, что ему явилось перед «внутренним экраном»

Судя по всему, Гануссен обладал «магическим» даром, он как бы притягивал будущее и прошлое к себе (на себя) в состоянии почти безумного транса, «шаманил», слыша в себе сумасшедшие ритмы. Он слышал музыку сфер, из которых чудесным образом выпадало будущее Для мага такого плана будущее – уже совершенное. Оно существует, уже заготовлено в параллельных мирах.

Гануссен брал какую-либо вещь в руки, долго и сосредоточенно держал ее в руках и, «намагнитившись» информацией, рассказывал о характере ее владельца, о его прошлом называл его имя и фамилию, профессию, чем он болел и т д. И это казалось чудом. Когда нужно было найти особо опасного преступника, Гануссен помогал полиции и успешнее всего, когда ему давали в руки какую-либо улику, даже окурок.

Но уже осенью 1933 года его убирают со сцены. Близкое знакомство ясновидца с фюрером вызвало у других сподвижников Гитлера лютую зависть и ненависть. Они приняли решение скомпрометировать Гануссена перед Гитлером, чтобы затем безнаказанно расправиться с ним.

Однажды февральской ночью Гануссену приснился невероятный сон. Он видел объятый пламенем рейхстаг, а через сутки рейхстаг действительно пылал.

Почувствовав опасность, Гануссен решил бежать в Прагу. О намерениях Гануссена узнал Гейдрих, и это ускорило падение личного мага фюрера. Гануссен был убит штурмовиками.

Чудом сохранился, очевидно спасенный дочерью «Великого Гануссена» Эрикой Фуке, подробный дневник провидца с записями всех его пророческих снов и видений. В нем он описал (еще в 1933 году) атомную бомбу, солнечные электростанции, пересадку сердца и многое другое.

Последняя запись в этом дневнике – 2024 год. Страшное видение – гибель Нью-Йорка. Трагический конец города, погруженного в огненное озеро.

Лафайет Рон Хаббард (1911 – 1986)

Американский писатель-фантаст. Его перу принадлежит более 600 художественных произведений, изданных на 30 языках мира. Основатель церкви сайентологии, или Нового понимания. Автор бестселлера "Дианетика, или Наука о счастье человека" (1950), музыкальных композиций к своим книгам, сценариев. Деятельность его организации была запрещена в ряде стран.

«Жажда убийства сверкала во взгляде чудовища. Зонгри схватил самый большой и тяжелый меч, сорвав его со стены вместе с ножнами. Раскрытыми от ужасами глазами Ян увидел, как одним могучим ударом Зонгри рассек профессора от головы до пят. Бездыханное тело повалилось на пол Потоки крови пропитали ковер».

Такими пассажами в 1940-е годы радовал своих читателей Лафайет Рон Хаббард, публиковавшийся в популярной серии «Удивительные научно-фантастические истории». В те годы среди американцев особым спросом пользовались истории о чудовищах, фантастических существах-мутантах, порожденных атомной радиацией.

Рассказы Хаббарда были популярными, но мечтал он о карьере мэтра словесности. Как свидетельствует «Тайме мэгэзин», на лекции в Ньюарке (сентябрь 1949 года) у него вырвалось затаенное признание: «Смешно писать, получая пенс за слово. Если кто-то действительно хочет сделать миллион долларов, то лучший путь – основать собственную религию».

Не прошло и года, как Хаббард опубликовал книгу «Дианетика: наука о душевном здоровье». В предисловии сказано: «Дианетика – это приключение. Это экспедиция, исследующая незнакомое царство, лежащее на два сантиметра ниже вашего лба». Но пафос книги в другом: энтузиаст внепланетных ужасов все решительнее примеряет костюм гения всех времен и народов, «открывателя нового духовного измерения». Прошло еще несколько лет, и он торжественно объявил: «Мы – глашатаи Нового века… Сайентология – пропуск в это грядущее время».

Хаббард проводил психотерапевтические сеансы по совершенствованию духовных способностей. Однако амплуа рядового психотерапевта его не устраивало, и спустя четыре года он учредил в Вашингтоне Основоположную церковь, ознаменовавшую появление новейшей религии. Лечебные сеансы сопровождались глубокомысленными теологическими рассуждениями и ритуалами, полными внеземной тайны. Постепенно формировалась церковь саейентологии – пожалуй, наиболее скандальная из новейших культов. По словам ее лидеров, у них было более чем 5 миллионов последователей.

Мечта Хаббарда сбылась – он стал ворочать миллионами и на склоне лет мог позволить себе все, что угодно.

Как правило, основатели религии «Нового века» претендуют на уникальную просветительскую миссию, на создание миропонимания, соответствующего грядущему времени. Они апеллируют к знаниям, пытаясь вписать свои идеи в массив современной науки.

«Сайентология, – убежденно говорил Хаббард, – это религиозная философия высшего уровня, поскольку она обеспечивает человеку подлинное познание себя и истины». Для достижения этой цели, уверяет он, применяется новейшая техника, способная реализовать задачи, которые поставил перед собой Христос: достижение мудрости, хорошего здоровья и наивысшего духовного совершенства. Основу образуют сеансы «обработки», или «прослушивания», с применением особого прибора, называемого «Е-измерителем», или «измерителем Хаббарда» – разновидность гальванометра, способного фиксировать электропроводимость кожи, меняющуюся в зависимости от душевного состояния человека. Цель всей процедуры состоит в том, чтобы постепенно освободить психику человека. Для этого прослушиватель повторяет вопрос пациенту до тех пор, пока прибор не покажет, что реакция стала «нормальной» и ответ уже не связан с болезненным состоянием психики. Тогда настает очередь других вопросов…

Рассуждения нового мессии в упрощенной форме воспроизводят теорию психоанализа 3. Фрейда. Речь идет о понятии бессознательного, о душевных травмах как причине невроза, о влиянии детских переживаний на психику взрослого человека Хаббард воспроизвел принципиальную схему сеансов психотерапии, практиковавшихся Фрейдом и его последователями: отыскание причин невроза, выведение прежнего опыта на уровень сознательного, терапию словом. Поэтому в тех случаях, когда они клинически оправданы для данного заболевания, то неизбежно оказывают благотворное лечебное воздействие. В психоаналитической традиции проводится мысль о бессознательном как об особом, во многом автономном образовании. Однако сама по себе она никакой религиозной подоплеки не имеет, не говоря уже о том, что сам Фрейд был оппонентом религии.

В США действует жесткий прогрессивный налог. Им не облагаются лишь организации, которые не ставят целью получение прибыли – религиозные, филантропические, просветительские. Поэтому Хаббард и попытался назвать мистикой явления, вполне поддающиеся научному объяснению. Процесс этот в основном завершился к 1955 году, когда Хаббард объявил себя пророком новой «религии», представляющей собой новейший вариант буддизма.

Он создал учение о «тетане» – особом духе, который после смерти человека переселяется в другое тело, и «тете» – духовной первооснове движения и развития неодушевленной материи. Последнее понятие приравнивается к концепции Бога. Конечно, это не развитие, а откровенное опошление буддизма, сложной религиозной доктрины. Из него Хаббард взял и предельно вульгаризировал одно из центральных положений – представление о вечном переселении душ (инкарнации).

Почему же авантюрист предпочел буддизм?

В ту пору он входил в моду. К тому же учение об инкарнации позволило тривиальной психотерапевтической практике придать иные, космические измерения, прежде уже освоенные Хаббардом в жанре научной фантастики.

Каждый из нас, говорил новый пророк, имеет за спиной множество жизней, уходящих в бесконечное прошлое, в другие миры и планеты, о которых нам не дано помнить. Таким образом «Е-измеритель» (да и сама процедура «прослушивания») получает принципиально новое, уже мистическое значение – не скромный инструмент спасения «одноразового» человеческого существования, а единственный способ ликвидации во всей Вселенной болезненных последствий круговращений «тетана». Вместе с тем – это «научный» прибор, и каждый может следить за прогрессом в «обработке» собственной души.

Хаббард почитается как великий «пророк» и «спаситель», радикально изменивший ход всей цивилизации. Сам он говорил об этом без лишней скромности: «Дианетика – это веха для человека, сравнимая с открытием огня и превосходящая изобретение колеса и арки». Более того, Хаббард даже ввел новую хронологию человеческой истории. Для его сторонников, например, 1979 год означает «29 А. Д.» («после выхода дианетики»).

Церковь сайентологии пыталась синтезировать две несовместимые вещи: зачатки естественнонаучных знаний в области психологии и психотерапии и религиозные представлеиия. Последствия такой интеллектуальной авантюры двояки. Прежде всего она, несомненно, позволяет использовать религиозные предрассудки и неосведомленность людей, озабоченных собственными психологическими недугами. Вместе с тем и профессиональные врачи и богословы единодушно выступают против нувориша, посягающего на давно сложившиеся сферы профессиональной деятельности; с этим связаны скандальные эпизоды, которыми изобилует история церкви сайентологии.

Хаббард поставил дело на коммерческую основу. Он говорил: «Деньги – символ. Когда они у тебя есть – это символ успеха. И не имеет никакого значения, если кто-то утверждает прямо противоположное». Все многообразные программы церкви – платные, и прейскурант разработан с провизорской аккуратностью. Цены в различных штатах – неодинаковые. Первые шесть сеансов обычно стоят около 70 долларов. Но все зависит от местного спроса. В Портленде, к примеру, за час «прослушивания» нужно было заплатить 150 долларов. Нередко достижение первой стадии «очищения» обходилось в 2,5 тысячи долларов, а поддержание такого состояния – до 5 тысяч долларов в год. Одного молодого американца «обчистили» на 23 тысячи долларов, а он так и не достиг второй ступени. Известны люди, заплатившие церкви более 100 тысяч долларов. По сообщению германского журнала « Штерн», аналогичные цены были и на европейских рынках. Только в 1979 году доход от продажи сочинений Хаббарда составил 15 миллионов марок.

При заключении письменного договора в него обычно включается обязательство новичка не требовать возвращения аванса. Хотя такой документ юридической силой не обладает, он удерживает людей от обращения в суд. Меркантильность пронизывает всю деятельность церкви. Ее руководство, например, всеми способами стремится заставить рядовых последователей безвозмездно трудиться в свою пользу или, в крайнем случае, платит гроши.

В результате церковь ворочает огромными средствами. Уже в 1959 году Хаббард смог купить роскошное поместье в Англии, прежде принадлежавшее индийскому махарадже, и сделал его своей штаб-квартирой. Цена сделки осталась тайной. Но доподлинно известно, что в 1977 году за шесть зданий в Голливуде Хаббард выложил 5,5 миллиона долларов наличными. Ненамного дешевле обошелся ему и роскошный отель в Клиуотере (Флорида), который был превращен в тренировочный центр для инструкторов высшего ранга. Позже за несколько миллионов долларов было приобретено еще шесть зданий в центре этого курортного города с его бешеными ценами.

В 1983 году журнал «Тайм» писал, что собственность Церкви сайентологии (по самым скромным подсчетам) составляет более 280 миллионов долларов, а в наиболее удачные годы ее доход достигал 100 миллионов долларов. О личном состоянии Хаббарда ходят легенды. Он перевел в зарубежные банки огромные средства, размеры которых неизвестны. «У нас немало собственности в разных точках земного шара, – хвастался Хаббард. – И мы купим еще больше: несколько стран, например». Одним из его приобретений была флотилия кораблей, на которой его функционеры посещали разные страны.

Нужно отдать должное Хаббарду: он достаточно быстро понял, что успех обеспечивает не риторика, а неутомимая административная деятельность, постоянная борьба с недругами как внутри, так и вне церкви. Именно на этом поприще ярко засверкал его талант прирожденного мафиози и неустрашимого демагога.

Прежде всего он занялся возведением себя в ранг великого «пророка». Он, например, настаивал, что пережил множество воплощений и его подлинный возраст составляет 74 триллиона (!) лет. В этом плане он превзошел Калиостро и Сен-Жермена. Однажды Хаббард доверительно сообщил, что до сих пор время от времени поднимается к небесам. В земной жизни он – неутомимый путешественник по Азии, глубоко усвоивший опыт тибетских лам, индийских святых, буддийских гуру, мужественный офицер, получивший ранение и чудесным образом исцелившийся сам, знаток физики и математики, доктор философии и т. д. В действительности университета он не закончил, в сражениях не участвовал и был уволен на пенсию из морской пехоты по болезни, от которой страдал всю жизнь.

Каждый, кто осмеливается высказать хоть малейшее сомнение в истинности его учения или нарушить церковные порядки, немедленно подвергается изощренной системе давлений и репрессий. В церкви имеются штатные «офицеры этики», обязанные неусыпно контролировать уровень нравственности. В результате многих людей удерживает в церкви лишь чувство страха и вины. Во время «прослушивания» делается немало признаний, носящих интимный характер. Они тотчас же фиксируются и хранятся в специальных досье до подходящего случая…

Но, конечно, главную угрозу для Хаббарда представляли выступления авторитетных органов печати и деятельность различных правительственных учреждений, с которыми он находился в постоянном конфликте. Кульминацией стал июнь 1977 года, когда сотрудники ФБР, нагрянув на штаб-квартиры Церкви в Вашингтоне и Лос-Анджелесе, конфисковали более 100 тысяч документов. Были обнаружены детальные планы действий, направленных против самых разнообразных врагов. В их числе дорожный инцидент с мэром Клиуотера, отказавшим церкви в ряде требований, список сайентологов, откомандированных в местную газету с целью шпионажа, меры по дискредитации газеты «Санкт-Петербург тайме» и ее репортера, выступившего с критикой Церкви, схема взлома юридической фирмы, представляющей интересы этой газеты, и т. д. К тому же Бюро налогов потребовало от церкви выплатить 6 миллионов долларов в виде штрафов, которые сайентологи скрыли в 1970-1974 годах.

Хаббард считает, что лучшая защита – нападение. Лишь за 1970-1979 годы Церковь выставила 59 судебных исков против различных учреждений, включая иск в 750 тысяч долларов против ФБР и более сотни исков против издателей, авторов, частных лиц, когда-либо выступавших против сайентологии.

Увы, сам Рон Хаббард почти всю свою жизнь провел в бегах от закона. Уроженец штата Небраска, житель Нью-Йорка, он постоянно искал место, «чистое» от врагов. В 1954 году для своей штаб-квартиры он выбрал Феникс (штат Аризона). Спустя пять лет он перенес ее в Англию. Но в 1968 году британское правительство запретило деятельность сайентологов, и Хаббард со своей свитой переселился на специально оборудованный паром «Аполлон». В 1975 году он вышел на сушу и после настойчивых, но тщетных попыток поставить под свой контроль местные власти в Клиуотере, скрывался на тайных базах церкви, имея под рукой автомобиль и полмиллиона долларов наличными на случай незапланированного.бегства. Он ждал кодового известия: наступил «совсем чистый день», чтобы открыто вернуться к управлению созданной им империи.

В марте 1980 года Хаббард исчез с общественной сцены. Одни говорят, что он стремился избежать дальнейших стычек с властями. Другие, в том числе его сын, уверяют, будто Хаббард, долгие годы страдавший от «тяжелых физических заболеваний, ныне либо умер, либо утратил всякую компетентность». Его жена, напротив, заявляет, что он здоров и удалился на «заслуженный отдых».

Николай Максимович Павленко (1912 – 1955)

Один из самых удивительных авантюристов сталинской эпохи. Во время войны создал собственную воинскую часть.

Коля Павленко, сын мельника из села Новые Соколы, был, пожалуй, самым смекалистым среди своих семерых сестер и братьев. Не дожидаясь, когда отца раскулачат, в 1928 году шестнадцатилетний подросток ушел из дома в город. Чтобы устроиться на работу, приписал к своему возрасту четыре года. Впоследствии Павленко не раз использовал в поддельных документах этот способ: изменял год и место рождения. Поступил в инженерно-строительный институт, но, проучившись два года, бросил.

Сотрудники НКВД, некто Керзон и Сахно, привлекли его «к разработке материалов против троцкистов Волкова и Афанасьева» и как «сознательного» и «преданного» рекомендовали в серьезную организацию – Главвоенстрой. С двумя курсами института молодой Павленко успешно справлялся с работой прораба, старшего прораба, заведующего стройучастка. Уже тогда Николай Максимович хорошо освоил методику приписок, научился «работать» с документами и, что самое главное, понял, что под крышей военного ведомства можно хорошо погреть руки.

Июнь 1941 года Николай Павленко встретил в форме воентехника 1-го ранга со ''шпалой" в петлице Стрелковый корпус, в котором он служил, с тяжелыми боями отходил на восток. В октябре Павленко подделал командировочное удостоверение (он якобы был послан на поиски аэродромной части), взял с собой верного шофера сержанта Щеглова, и они оба исчезли.

Благополучно миновав посты заградотрядов, Павленко и его сообщник добрались до Калинина (ныне – Тверь). Здесь у него были родственники, знакомые по прежней работе в строительной артели. Казалось бы, дезертиру лучше бы затаиться, «лечь на дно», обзавестись поддельными документами, освобождавшими его от призыва, и спрятаться в тихой конторе Но Павленко замыслил невероятное, особенно если учесть обстановку всеобщей подозрительности во время войны, – создать собственную воинскую часть.

Тридцатилетний Павленко начал с подготовки документальной базы для «воинской» части В марте 1942 года в застольной компании первых «бойцов», которыми стали ближайшие родственники Павленко и его друзья, уклонившиеся от призыва в армию, объявился профессиональный мошенник Л Рудниченко. На глазах изумленных зрителей он за какой-то час с помощью нехитрого инструмента вырезал из резиновой подошвы гербовую печать и штампы с надписью «Участок военно-строительных работ Калининского фронта» («УВСР-5»).

Бланки, продаттестаты, командировочные удостоверения и Другие документы были напечатаны в типографии за взятку продуктами. Обмундирование закупили на базарах Были налажены связи с некоторыми работниками швейной фабрики имени Володарского и Калининской облпромкооперации. Из проверенных людей Павленко сделал «офицеров», а себе присвоил для начала звание военного инженера 3-го ранга. По сфабрикованным официальным письмам – на бланках с печатью – командир «УВСР-5» добился, чтобы из военной комендатуры города к нему для прохождения дальнейшей службы направляли отставших от своей части или выписанных после ранения из госпиталя рядовых бойцов

Новое воинское подразделение по подрядным договорам с различными организациями, ничего не подозревавшими об истинном происхождении «УВСР-5», стало выполнять дорожно-строительные работы. Все денежные поступления по таким договорам Павленко лично делил между своими офицерами и лишь незначительную часть расходовал на питание ничего не подозревавшего «рядового личного состава».

Однако дело требовало более надежного прикрытия. Молодой, энергичный, интеллигентного вида военный инженер 3-го ранга внушал доверие окружающим. Пообещав начальнику одного из эвакопунктов врачу 1-го ранга Биден-ко бесплатно отремонтировать строения, Павленко добился его согласия взять под свое покровительство «УВСР-5» и даже зачислить бойцов на все виды довольствия эвакопункта.

После ликвидации Калининского фронта часть Павленко перебралась под крыло 12-го РАБа (район авиационного базирования), где его люди также были зачислены на все виды довольствия. Эту операцию он провернул за крупную взятку осенью 1942 года, подкупив некоего подполковника Цыплакова.

Часть Павленко, поменявшая вывеску на «УВР-5», двигалась вслед за наступающими советскими войсками, сохраняя безопасное расстояние до передовой. На пути до границы СССР люди Павленко заработали по договорам около миллиона рублей. Для увеличения объема выполняемых работ требовалось пополнение. Тогда Павленко начал вербовать солдат, отставших от своих частей. «Ты дезертир! Тебя надо судить! Под расстрел пойдешь! – кричал Павленко на проштрафившегося бойца. Но потом, сменив гнев на милость, добавлял: – Ну ладно, так и быть, я тебя прощаю. Оставайся в моей части…» Начальник штаба «УВР» М. Завада говорил: «Людей вербовали, как правило, из лиц, отставших от воинских частей… Шоферов брали вместе с машиной… Когда подходили к советской госгранице, в "УВР" было более двухсот человек. Половина из них – дезертиры и лица, укрывавшиеся от призыва в действующую армию».

Часть Павленко прошла вслед за советскими войсками всю Польшу и закончила свой «боевой» путь под Берлином. Здесь «строители» занялись откровенным грабежом местного населения. Ничего не подозревавшие о преступной сущности «УВР» честные солдаты могли пожаловаться вышестоящему начальству, поэтому Павленко расстрелял двух самых ретивых, продемонстрировав решительность в борьбе с «мародерами». К концу войны часть Павленко превратилась в вооруженную банду, одетую в форму советских военнослужащих.

Уже после победы набравший силу и обнаглевший командир «УВР» с помощью обмана и крупных взяток установил связи с военпредами Управления вещевого и обозного снабжения Министерства обороны СССР, а также с представителями временной военной комендатуры Штутгарта и получил в свое распоряжение железнодорожный эшелон из тридцати вагонов Помимо десятков тонн муки, сахара, круп и сотен голов домашнего скота, на нем вывезли десять грузовиков, пять тракторов, несколько легковушек и другую технику. На родину банда возвращалась с богатой добычей, с орденами и медалями. По фиктивным документам о мнимых подвигах бойцов «УВР» Павленко получил свыше 230 наград, которые раздал своим наиболее отличившимся соратникам. Себя же наградил двумя орденами Отечественной войны I и II степени, орденом Боевого Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалями.

По возвращении в Калинин Павленко сразу же демобилизовал всех, кто ничего не знал о преступном характере подразделения. После продажи награбленного каждому из своих «солдат» выплатил от 7 до 12 тысяч рублей, «офицерам» – от 15 до 25 тысяч, себе же оставил 90 тысяч рублей.

Оставив в Калинине часть вывезенной техники, Павленко создал и возглавил гражданскую строительную артель «Пландорстрой». Но под его руководством уже не было сообщников – они разъехались по разным городам, а без них трудно было поставить дело с размахом. В начале 1948 года он связался со своим ближайшим помощником Ю. Константинером, после чего, похитив 300 тысяч артельных средств, скрылся. Скоро во Львов по его вызову съехались другие «офицеры», прибыл и умелец Рудниченко, который быстро изготовил печати и штампы. Так появилась «УВС-1» (Управление военного строительства) со множеством строительных филиалов в западных областях страны.

С 1948 по 1952 год «УВС-1» по подложным документам заключило шестьдесят четыре договора на сумму 38 717 600 рублей. Почти половина договоров проходило по линии Минуглепрома СССР. От имени своей «воинской части» Павленко открыл текущие счета в двадцать одном отделении Госбанка, через которые по фиктивным счетам получил более 25 миллионов рублей.

Располагая большими деньгами, Павленко считал себя неуязвимым. У него было безошибочное чутье на продажных чиновников. Располневший и импозантный полковник (это звание он присвоил себе в 1951 году) давал взятку даже за решение пустякового вопроса. Он был своим в местных органах власти. Его уважали, с ним считались. Павленко отбирал себе охрану через местные органы МГБ, которые тщательно проверяли кандидатов на предмет отсутствия связи с бандеровцами.

5 ноября 1952 года в следственную часть по особо важным делам Главной военной прокуратуры поступило возбужденное военной прокуратурой Прикарпатского военного округа уголовное дело о фиктивной организации «УВС-1», возглавляемой инженер-полковником Павленко Николаем Максимовичем. И это во время правления Сталина, когда царила атмосфера всеобщей подозрительности! Только случай помог разоблачить Павленко.

После войны проводились кампании по подписке на государственный заем. Чтобы создать видимость настоящей воинской части, Павленко и его «офицеры» скупали на «черном рынке» облигации и распространяли их среди ничего не подозревавших вольнонаемных. Так вот, один из них, получив облигации на меньшую сумму, чем он заплатил, написал жалобу в военную прокуратуру, обвинив Павленко в срыве кампании государственной важности.

Работник ГВП направил запрос в Министерство обороны, чтобы выяснить, где расположена военно-строительная часть полковника Павленко. Вскоре пришел ответ: запрашиваемая часть по спискам министерства не значится. На запрос в МВД и органы госбезопасности пришел аналогичный ответ.

Проверка была продолжена, и в короткий срок удалось выяснить, что «УВС-1» существовала совершенно легально. Более того, она имела обширную разветвленную структуру: подчиненные «УВС-1» стройучастки и площадки размещались в Молдавии, Белоруссии, в прибалтийских республиках. Штаб части, располагавшийся в Кишиневе, ничем не отличался от настоящего: здесь было и знамя части с посменными часовыми возле него, и оперативный дежурный, начальники различных служб, и вооруженная охрана в форме рядовых и сержантов Советской Армии, не допускавшая на территорию никого из посторонних под предлогом секретности объекта.

Реальной личностью оказался и командир части «полковник» Павленко. Крепкий, подтянутый, интеллигентного вида человек в очках, он не только не скрывался от посторонних, но и красовался в праздничные дни на трибунах и в президиумах рядом с «отцами» города.

Операцию по ликвидации загадочной организации готовили тщательно. Решено было взять штаб «УВС-1» и все его подразделения, разбросанные по западным регионам страны, в один и тот же день, 14 ноября 1952 года. Захваченные врасплох «бойцы» Павленко не оказывали вооруженного сопротивления. В результате операции были задержаны более 300 человек, из них около 50 так называемых офицеров, сержантов и рядовых. Были арестованы сам «полковник» и его правая рука «начальник контрразведки майор» Ю. Константинер.

В процессе ликвидации фиктивной военно-строительной части были обнаружены и изъяты 3 ручных пулемета, 8 автоматов, 25 винтовок и карабинов, 18 пистолетов, 5 гранат, свыше 3 тысяч боевых патронов, 62 грузовых и 6 легковых автомашин, 4 трактора, 3 экскаватора и бульдозер, круглые печати и штампы, десятки тысяч различных бланков, множество фальшивых удостоверений личностей и техпаспортов…

Для расследования дела была создана бригада из ответственных работников ГВП во главе с В. Маркалянцем, Л. Лаврентьевым и опытных военных следователей с периферии. Но даже высококлассным профессионалам потребовалось два с половиной года (включая судебное разбирательство), чтобы полностью восстановить криминальный портрет Павленко и активных соучастников задуманного им предприятия.

Александр Тихонович Лядов – один из следователей, занимавшихся делом Павленко, рассказывал: "Дело это было сверхсекретное. В 1952 году я работал старшим следователем прокуратуры Центрального округа железных дорог. После допросов арестованных и свидетелей мы сдавали протоколы старшему группы, и портфели с делом опечатывались. В ходе следствия пришлось выехать в Ровенскую область. В городе Здолбунове «воинская часть» Павленко строила подъездные пути к восстанавливаемому цементному и кирпичному заводам. Должен сказать, строил он отлично. Приглашал специалистов со стороны, по договорам. Платил наличными в три-четыре раза больше, чем на госпредприятии. Проверять работу приезжал сам. Если найдет недостатки, не уедет, пока их не исправят. После откатки сданного пути выставлял рабочим бесплатно несколько бочек пива и закуску, а машинисту паровоза и его помощнику лично вручал премию, здесь же, принародно. Тогда многие рабочие получали 300-500 рублей в месяц. А Павленко мог отдать сотню на газету. Но я об этом никому не рассказывал, все равно не поверили бы.

Или вот такой эпизод. На допросе одного начальника главка задаю вопрос: вы знали, что Павленко делает дорогие подарки должностным лицам и их женам? Неужели это не вызывало у вас подозрений? Тот в сердцах отвечает: «Ну как мне могло прийти в голову, что Павленко жулик, если во время праздничного парада он стоит на трибуне рядом с областным руководством, которое его хвалит за работу, ставит в пример хозяйственникам…»

"Сидим мы с ним в ресторане, – продолжает начальник главка, – я про себя подсчитываю, сколько мне придется заплатить. А Павленко, словно читая мои мысли, заявляет: «Я плачу! Ты сколько получаешь? Тысячи две, не больше?» У меня само собой вырвалось: «А вы сколько?» Он засмеялся и так небрежно: «Десять тысяч… Эту работу гражданскую мы делаем между прочим, а основная у нас секретная» – тут я язык и прикусил, не решился дальше расспрашивать.

Действительно, в Павленко трудно было заподозрить преступника. Преуспевающий солидный человек, ездит на «Победе»…

В день ареста Павленко при обыске в его квартире, помимо прочего, были найдены и генеральские погоны.

На суде несостоявшийся генерал сказал: «Я никогда не ставил целью создание антисоветской организации». И далее заявил. «Заверяю суд, что Павленко еще может быть полезен и он вложит свою лепту в организацию работ…» Однако приговор трибунала Московского военного округа от 4 апреля 1955 года был суров: «полковник» Павленко был приговорен к высшей мере наказания, а шестнадцать его «офицеров» – к лишению свободы сроком от 5 до 25 лет.

Чеслав Боярский (1912 – 1967)

Талантливый изобретатель, авантюрист, фальшивомонетчик. Получил патенты за изготовление пластмасс, за электробритвы, за ротационные моторы…

Старший комиссар отдела по борьбе с фальшивыми деньгами месье Эмиль Бенаму не сомневался, работает одиночка. Деньги появляются только в единичных, «авторских» экземплярах. Сначала это была банкнота в 1 тысячу старых франков, на которую эксперт Банка Франции обратил внимание в 1951 году. Распознать подделку было так же трудно, как и шесть лет спустя, когда появились вызвавшие подозрения банкноты в 5 тысяч франков. И вот последние произведения мастера фальшивок – новые 100-франковые банкноты. «Новыми» они были только в смысле обновленной валюты (в 1960 году во Франции была проведена денежная реформа), сами же купюры загадочным образом были «состарены».

Он не мог бы перечислить все совещания, заседания и беседы с представителями национального банка, министерства внутренних дел, где пытались найти разгадку этого феномена. За 12 лет так и не удалось нащупать хоть какую-нибудь ниточку. Конечно, проводились многочисленные анализы, прежде всего бумаги, на которой были напечатаны фальшивые деньги Вывод – все эти банкноты изготовил один и тот же человек. Неизвестно было даже, мужчина это или женщина. Не один раз комиссар призывал Банк Франции обратиться к помощи населения в выявлении преступника Каждый раз он наталкивался на ответ: это совершенно невозможно, так как невозможно указать ни один достоверный признак, по которому и дилетант мог бы отличить поддельные деньги от настоящих. Надо заботиться о спокойствии населения. Таким образом, французскому национальному банку не оставалось ничего другого, как только аккуратно принимать фальшивые банкноты и обменивать их на настоящие. Один постоянный признак установить все же удалось: автор на относительно крупных партиях своих банкнот не менял номера серий. Но так как банкноты поступали в обращение поштучно, проследить за их номерами было практически невозможно.

1963 год В почтовом отделении на бульваре Бессьер работают чертовски наблюдательные люди. Оттуда поступило сообщение о том, что некий посетитель с пачкой 100-франковых банкнот приобрел различные ценные бумаги. Служащий по номерам банкнот определил, что они фальшивые Но человек уже вышел на улицу и как раз садился в машину. Служащий все-таки успел запомнить номер и дал описание посетителя: ему лет 50, он крепкого сложения…

Бенаму тут же связывается с полицейским управлением. Владельцем «рено» оказывается Алексис Шувалов, родившийся в 1927 году в семье русских эмигрантов в Ницце. Бенаму записывает полученные данные и уже через несколько минут инструктирует своих людей: пока что нужно организовать тщательное наблюдение, никаких арестов, подробный инструктаж на почте, постоянная связь с управлением…

Проходит почти три недели, прежде чем Шувалов 23 декабря 1963 года снова появляется на почте. Служащий спокойно принимает пачку банкнот и протягивает клиенту облигации. Потом Шувалов направляется с теми же целями в другие банковские филиалы. Он повторяет свой обход 30 декабря 1963 года, 7 января 1964 года, 17 января в дело вступает полиция. Алексис Шувалов сначала все отрицает. Затем вспоминает, что получил их от кузена Антуана Довгье. Последний, оказавшись в полиции, дает показания, что получил деньги от своего друга Чеслава Боярского, который живет в Монжероне, там он построил себе красивый дом.

Через пару часов несколько машин останавливаются перед домом в Монжероне, авеню Сенар, 33 Это скромный, но с большим вкусом построенный дом с ухоженным садом Полиция прибыла, не имея ордера на обыск, след был настолько горячим, что решили не тратить времени на официальный запрос. Боярский протестует, но его просто отодвигают в сторону. «Что находится в чемодане?» «Не ваше дело!»

Боярский пытается бороться с полицейскими: «Это незаконно! Это налет!»

Чемодан открыли. В нем оказалась пачка новеньких банкнот. «Это фальшивые деньги! Они конфискованы, месье Боярский!»

Когда позднее содержимое чемодана проверяют эксперты Банка Франции, выясняется, что деньги настоящие.

Обыск в конце концов завершается безрезультатно, но полиция считает, что найденные деньги сами по себе являются уликой и поводом для серьезного разговора в Париже с их владельцем Подозреваемый отметает все обвинения в изготовлении фальшивых денег, к этому моменту готов и официальный ордер на арест Практически одновременно с ордером Бенаму получает сообщение из Банка Франции, содержание которого нам уже известно. Комиссар воспринимает его, не дрогнув. За свою многолетнюю службу в отделе по борьбе с фальшивыми деньгами он вывел на чистую воду более 200 мошенников, он знает своих клиентов. Все они, большие и маленькие, делятся на разговорчивых и скрытных. Боярский скрытен. На вопросы отвечает обдуманно и неохотно.

Алжирец переводит разговор на дом Боярского. Хозяин гордится своим домом. Он понимает в этом толк, это его профессия, он инженер-строитель. Боярский сам спроектировал свою виллу, сам участвовал в строительстве и с начала до конца осуществлял авторский надзор за строительством. Это именно то, что хотел услышать Бенаму.

Снова полицейские наряды отправляются в Монжерон. Простукиваются все стены, перекрытия, весь дом снизу доверху. Внимательнейшим образом обследуется подвал. Работа идет непрерывно в течение восьми часов. Все устали, уже потеряли надежду. В гостиной свертывают ковер, на котором стоит большой письменный стол хозяина дома. И как раз под этим столом полицейских ждет удача: здесь находится мастерски замаскированный спуск в подвальное помещение. Его площадь – всего 6 квадратных метров, но здесь есть все необходимое, начиная от рулона бумаги до пресса.

Через несколько месяцев в этом подвальном помещении в присутствии свидетелей произойдет чудо. Боярский пояснит со всеми подробностями, что он делал, чтобы изготовлять совершеннейшие во всем мире фальшивки. Чиновники следствия вне себя. Этот человек обладает удивительными, феноменальными способностями. Перед ним бледнеет вся история изготовления фальшивых денег.

Все в облике этого человека значительно: высокий лоб, узкий, несколько великоватый нос, энергичный подбородок, живые глаза за стеклами очков и, наконец, тяжелая, прямая походка. Рост Боярского – 158 сантиметров. Но человек, которого один французский судебный репортер окрестил «профессор Косинус», так как форма его головы блестяще иллюстрирует ставшее нарицательным прозвище высокообразованных людей – «яйцеголовые», на самом деле явление исключительное, хотя и в негативном смысле. Журналисты, собравшиеся в зале суда, не клеймят, а скорее сочувствуют ему. В их репортажах звучит тихая мелодия реквиема по потерянному гению, которому общество не смогло предложить ничего иного, кроме карьеры преступника. Репортер из «Монд» пишет о его «удивительных, необыкновенных способностях», считая его «самым оригинальным фальшивомонетчиком своего времени».

13 лет понадобилось французским стражам порядка, чтобы арестовать авантюриста, который успел выпустить фальшивых денег на сумму 249 миллионов франков (в этой цифре суммированы старые и новые франки. Действительный эквивалент фальшивых банкнот так и не был установлен. Французский национальный банк на процессе заявил об ущербе в 1,1 миллиона франков. Нанесенный ущерб оценивается и в 3,6 миллиона франков). Уже один этот факт вынудил публику, собравшуюся в зале суда, отнестись с уважением, а затем с симпатией к главному обвиняемому, по мере того, как слушатели узнавали о его жизни.

Чеслав Боярский родился в 1912 году в польском городке Ланцут в семье мелкого коммерсанта. В львовском политехникуме изучал политическую экономию, через несколько лет получил в университете Данцига диплом инженера-строителя. В начале второй мировой войны он был офицером польской армии. В 1940 году в Марселе вступил в ряды Сопротивления, победу встретил в составе батальона польских добровольцев в Париже.

Многие его боевые друзья возвратились на родину Чеслав Боярский решил, что во Франции он найдет лучшее применение своим способностям. В Боби-ньи, северном пригороде Парижа, он снимает маленькую квартиру и превращает ее в мастерскую. Там он самозабвенно работает, изобретает, получает патенты: за изготовление пластмасс, за электробритвы, за ротационные моторы… Но ему не удается найти заказчика, его изобретения оказываются никому не нужными. Дипломы Боярского о высшем образовании не признаются во Франции, он не может занять положение, на которое рассчитывает. Уже немолодой человек продолжает мастерить, выдумывать, изобретать. В 1948 году он женится на молодой француженке из состоятельной семьи. Сюзанна, а также ее родители верят в его талант, поддерживают честолюбивого изобретателя. Но это не выход. Чеслав Боярский не может жить подаянием. В тот же год у какого-то старьевщика за 200 старых франков он приобретает неисправное биде «старого режима». Из него он делает мельничную установку для переработки бумаги. Инженер-строитель, абсолютно не знакомый с полиграфией, штудирует специальную литературу и строит небольшой пресс. Потом он занимается изучением паутины тончайших линий и точек на банкнотах, которые также очень далеки от технических чертежей, в коих он практиковался в Данциге. Чеслав чертит, рисует, занимается гравировкой, работает резцом, смешивает краски. Отрешенно, упорно, отчаянно он идет к своей цели. То, чего он не может получить от общества нормальным путем, он сделает сам. И с той же точностью, какая присутствует в клубке линий и портретах Мольера и Гюго, он имитирует также следующие слова: «Подделка государственных банкнот, а также использование фальшивых денег в соответствии со ст. 139 уголовного кодекса караются пожизненным тюремным заключением. Это наказание распространяется и на тех, кто ввозит фальшивые банкноты во Францию».

Результаты, которых за два с половиной года труда достиг неутомимый поляк, не прошедший обучения ни в производстве бумаги, ни в технике печати, не говоря уже о графических работах, заслуживают эпитета «гениальные». Его банкноты просто совершенны. Он подумал и о водяных знаках. Для того, чтобы окончательно снять все возможные подозрения, Боярский изобретает специальную установку, которая «старит» деньги. Эксперты Банка Франции, выступая в суде, признают, что невозможно было предупредить общественность, назвав признаки, по которым можно было бы отличить продукцию Боярского. Даже им, экспертам, с огромным трудом, да и то не всегда, удавалось идентифицировать банкноты. «Стреляным воробьям» показался подозрительным хруст, который издавали банкноты, если их усердно мять. Но кому придет в голову мять деньги? Единственная реальная улика – это повторяющиеся номера банкнот, но она начинает «работать» только тогда, когда фальшивые банкноты поступают целыми пачками.

На первую изготовленную самостоятельную банкноту Боярский приобрел петушка для рождественского стола 1950 года. За долгое время это был первый вклад главы семьи в семейный бюджет. До 1954 года отвергнутый обществом гений изготовлял 1000-франковые банкноты. Он сам пускал их в оборот, всегда по одной купюре, затесавшейся среди настоящих денег. Постепенно Боярский освобождается от всех финансовых забот, но в конце 1954 года останавливает, несмотря на подбадривающее молчание прессы, свое прибыльное производство, вновь посвятив себя изобретательству. Но на этом поприще удача так и не улыбнулась ему. В 1957 году Боярский начинает производство банкнот в 5 тысяч франков. Инфляция сказывается и на его промысле. Кто будет безучастно смотреть на то, как финансовые воротилы выпуском новых денег обесценивают оплату квалифицированного труда7 Рабочие и служащие борются за свои права забастовками. Чеслав Боярский лишен права на забастовку. Ему остается только расширить свое производство, но он по-прежнему сбывает свои банкноты самостоятельно. В 1960 году он строит виллу в Монжероне, в ее подвале в 1962 году Чеслав начинает выпуск банкнот в 100 новых франков.

Его друг Антуан Довгье, которого Боярский неоднократно спасал от неуплаты долгов, в конце концов становится его сообщником. Боярский предупреждает его: ни в коем случае нельзя его деньгами расплачиваться в банке или на почте. Довгье за 70 настоящих франков получает 100 франков Боярского, такой курс они установили. Довгье вовлекает в дело своего родственника Шувалова, рассчитываясь с ним по курсу 75 настоящих франков за 100 франков Боярского. Время идет, никаких тревожных сообщений не появляется. Постепенно соучастники Боярского смелеют. Для Шувалова Боярский – фальшивомонетчик совершеннейшего класса, которого нельзя уличить. Опасаться нечего… Для Боярского Шувалов стал гибелью.

После оглашения приговора Бенаму заявил: «Возможности искусства Боярского ошеломительны. Если бы он во Франции подделывал доллары, его бы, вероятно, вообще никогда не арестовали».

Американский журнал «Тайм» писал о фальшивых деньгах Боярского: «Это была настолько чистая работа, что… даже во Франции, где производится 80% всех фальшивых денег, Боярский заслуживает славы Леонардо да Винчи».

Процесс начался 12 мая 1966 года. Человек, сидевший на скамье подсудимых, после двух с лишним лет предварительного заключения очень мало походил на энергичного изобретателя и предпринимателя. У него было бледное, измученное лицо. Чеслав Боярский тяжело болен. У него туберкулез легких и костный рак.

Несмотря ни на что, Чеслав Боярский продолжает верить в свой призрачный шанс. Он не подозревает, что жить ему осталось всего несколько месяцев. Боярский правоверный католик, и он надеется на милость правительства, которое предоставит ему – фальшивомонетчику – возможность работать экспертом по деньгам. Он уже предложил свой вариант бумаги для производства денег, которую, как он считает, невозможно подделать. Но это весьма и весьма шаткие надежды.

Прокурор Шарасс потребовал для подсудимого пожизненного заключения: «Когда же нам применять статью 139 в полном объеме, как не в этом случае? В 1958 году 20 лет тюрьмы получил фальшивомонетчик Верзини. Но по сравнению с Боярским он – мелкая рыбешка».

Боярский в своем последнем слове сказал: «Я глубоко сожалею о том, что причинил столь значительный ущерб Банку Франции Я совершенно искренне уверяю вас, что никогда не хотел принести вред кому бы то ни было. Не отнимайте у меня надежды исправить свою вину, принести пользу; подарить моим детям улыбку».

14 мая 1966 года огласили приговор. Надежда Чеслава Боярского на то, что он еще сможет улыбнуться своим детям, рухнула. Его приговорили к 20 годам тюрьмы. Председатель суда объяснил «мягкость» приговора глубоким раскаянием подсудимого Боярский был потрясен, он спрятал лицо в ладонях.

Чеслав Боярский не увидел бы свободы и при более мягком приговоре. Он умер через несколько месяцев.

Мадам Вонг (1920 – ?)

Китайская авантюристка, «королева пиратов». Настоящее имя – Шан. Ее банда была организована по принципу китайских тайных обществ. Полиции так и не удалось выйти на ее след. Стражи порядка стран Юго-Восточной

Азии предлагали в 1964 году 10 тысяч фунтов стерлингов только за фотографию пиратки. Единственным ее увлечением были азартные игры.

Мало что известно о ее жизни до конца тридцатых годов. Красавица Шан была танцовщицей в одном из кабачков Гонконга (по другой версии – в одном из ночных клубов Кантона), когда однажды за кулисы к ней зашел шикарно одетый господин средних лет и заявил Шан, что она ему нравится и он хочет на ней жениться, что зовут его Вонг Кунгкит и что он служит у самого генералиссимуса Чан Кайши.

Танцовщица была так поражена манерами и костюмом господина Вонг Кунгкита, что сразу согласилась на его предложение, даже не подозревая, с кем связывает свою дальнейшую жизнь…

Свою карьеру Вонг Кунгкит начал с деяний уголовных. Торговал детьми, женщинами, наркотиками. Имел тесную связь с так называемым «Братством нищих» – тайной гангстерской организацией, у которой повсюду были свои глаза и уши. «Братья» похищали детей богатых родителей и требовали за них выкуп, но это было не страшное зло. Гораздо ужаснее выглядело другое занятие – уродовать, по примеру средневековых компрачикосов, краденых детей, чтобы потом зарабатывать на них деньги.

То, что Вонг Кунгкит, будучи самым настоящим гангстером, одновременно состоял на службе у Чан Кайши, вполне объяснимо. В своей деятельности генералиссимус опирался на темные силы Шанхая, Гонконга, Тяньцзиня и других китайских городов.

К 1940 году, когда Вонг Кунгкит решил уйти с государственной службы, у него уже был солидный капитал, дававший возможность начать любое дело.

Господин Вонг Кунгкит выбрал пиратство и через некоторое время стал грозой торговцев на реке Янцзы, в устье которой расположен Шанхай, где пересекались интересы всех преступных кланов тогдашнего Китая и где можно было сбыть любое количество награбленного и «отмыть» какие угодно деньги.

Начав с Янцзы, Вонг Кунгкит вскоре вышел в Южно-Китайское море, где грабил торговые и пассажирские суда, независимо от того, под флагом какого государства они плавали

Но в 1946 году Вонг Кунгкит погиб. История его смерти загадочна, полагают, что в ней повинны конкуренты пирата.

Когда в конце концов два ближайших помощника Вонг Кунгкита пришли к вдове, чтобы та чисто формально (поскольку все уже было решено этими двумя) одобрила бы названную ими кандидатуру на пост руководителя корпорации, мадам Вонг спокойно выслушала помощников своего погибшего мужа Дело происходило в будуаре мадам, где она, сидя перед трюмо, занималась вечерним туалетом. Пришедшие, рассевшись в небрежных позах, говорили о том, что «фирме» больше нельзя оставаться без хозяина, что за дело должна взяться твердая мужская рука и они готовы взвалить на себя тяжелую ношу руководства, пусть только мадам укажет, кого из них двоих она предпочитает.

«К сожалению, вас двое, – ответила мадам, не отрываясь от туалета, – а фирме нужен один глава…»

После этих слов мадам круто повернулась, и мужчины увидели, что в каждой руке она держит по револьверу. Небольшие, даже изящные (их изготовил по заказу в спецмастерской, украсил перламутром и подарил жене в день рождения покойный Вонг Кунгкит), они напоминали игрушки, однако грянувшие выстрелы разрушили эту иллюзию. Спрятав револьверы в ящик туалетного столика, мадам вызвала охрану и приказала убрать трупы.

Так состоялась «коронация» мадам Вонг, ибо после этого случая охотников говорить с нею о власти в корпорации не нашлось.

Заняв место мужа, мадам Вонг произвела ревизию доставшегося ей хозяйства. Выяснилось, что ее флот составляет сто пятьдесят джонок, новейших торпедных катеров и канонерок. Современные джонки – это быстроходные корабли, оснащенные сильными двигателями, самым современным радио– и навигационным оборудованием, и хорошо вооружены

Состав флота показался мадам Вонг недостаточным, и она решила приобрести в Европе подводную лодку, но сделка по каким-то причинам не состоялась.

Первой крупной операцией, проведенной под руководством мадам Вонг, стало ограбление в 1947 году голландского парохода «Ван Хойц». Он шел из Кантона в Шаньтоу, когда темной ночью его атаковали семь джонок мадам Вонг. Пароход был взят на абордаж и ограблен дочиста. Как утверждала впоследствии полиция, «улов» пиратов составил 400 тысяч фунтов стерлингов.

В 1951 году на весь Дальний Восток прогремел случай с английским пароходом «Мэллори». Когда пароход проходил Тайваньский пролив, у него прямо по курсу оказалась неизвестно откуда взявшаяся джонка. Чтобы не наскочить на нее, «Мэллори» сбавил ход до малого, чем тотчас воспользовались люди на джонке. Они пришвартовались к английскому пароходу и молниеносно высадили на него вооруженную группу в составе двадцати пяти человек. Угрожая команде американскими автоматами, налетчики заперли ее в одной из кают, а сами принялись перегружать на джонку все ценное, что находилось на борту «Мэллори». Работа продолжалась несколько часов, после чего джонка скрылась.

Но грабеж в открытом море был не единственным способом пополнения казны мадам Вонг. Она не гнушалась и рэкетом, о чем красноречиво свидетельствует следующий факт

В августе 1951 года в одну из контор британского пароходства, расположенную в Гонконге, поступило письмо следующего содержания: «Ваш фрахтер, который отплывает 25 августа, будет атакован. Если Вы отложите отправление, это Вас не спасет. Можете обеспечить безопасность судна, заплатив 20 тысяч гонконгских долларов».

Проанализировав ситуацию, пароходство пришло к выводу, что запрашиваемую вымогателями сумму надо заплатить, иначе будет хуже. Кто были эти вымогатели, англичане прекрасно знали, но у них не было никого, кто мог бы защитить их от рэкетиров, – английские военные корабли были заняты в то время на войне в Корее, а гонконгская полиция уже давно выбивалась из сил, гоняясь за пиратами мадам Вонг.

О том, как опасно игнорировать «просьбы» мадам Вонг выплатить ей те или иные суммы, говорит случай с пароходной компанией «Куангси». От мадам Вонг ей поступил «счет» на ежегодную выплату в 150 тысяч долларов. Компания отказалась платить, и на ее кораблях начади взрываться мины замедленного действия, а те корабли, которые обнаруживали взрывчатку еще в порту, затем бесследно исчезали в море. Убытки компании во много раз превысили «квоту», установленную мадам Вонг. Так что приходилось платить, и морская полиция Гонконга подсчитала, что сумма выплат составляет ежегодно 150 миллионов гонконгских долларов.

Во время корейской войны у американцев постоянно исчезали по пути следования транспорты со стратегическими грузами, которые конвоировались военными кораблями. Чтобы положить этому конец, американцы создали специальную группу агентов военной разведки. Но ей не удалось напасть на след пиратов. К тому же молодчики мадам Вонг укради у разведчиков патрульное судно, которое так и не нашли, несмотря на все старания. Есть сведения, что в те годы мадам Вонг существенно расширила свои связи, побывав в Макао, Сингапуре и даже в Токио. Там она встречалась с нужными ей людьми, а в редкие минуты отдыха играла в азартные игры, которые являлись ее единственным увлечением. Разумеется, после пиратского «бизнеса».

Территория, контролируемая пиратами, была сравнима с территорией средней европейской страны, такой, скажем, как Англия или Голландия. Соответственно этому был и урон, наносимый корпорацией экономике Китая. Полиция многих городов пыталась выйти на след мадам Вонг, но она была неуловима. Более того, в картотеке полиции даже не было портрета мадам, что чрезвычайно затрудняло ее розыск

И вот, чтобы восполнить пробел, полиция таких стран Юго-Восточной Азии, как Тайвань, Филиппины, Таиланд, Япония (по одному этому «списку» можно судить о размахе преступной деятельности мадам Вонг), предлагала в 1964 году 10 тысяч фунтов стерлингов тому, кто предоставит фотографию преступницы. А тот, кому удалось бы поймать мадам Вонг, мог назначать собственную цену за ее голову, и власти перечисленных выше стран обязывались уплатить ее.

Однажды (спустя 1 месяц после объявления о вознаграждении) в полицию города Макао поступил конверт с надписью– «Это Вас заинтересует, потому что касается мадам Вонг». Конверт вскрыли и обнаружили там фотографии двух мужчин, убитых и жестоко изуродованных. В записке, которая прилагалась к фотографиям, говорилось, что эти люди наказаны за то, что пытались тайно сфотографировать мадам Вонг.

Второй случай, не менее жестокий, произошел с одним из членов банды мадам Вонг, который предложил передать японской полиции кое-какую информацию о своей «хозяйке» Переговоры с этим человеком велись тайно, без свидетелей, и японцы надеялись, что наконец-то нападут на след «дамы-невидимки». Осведомителю была назначена встреча, и он прибыл в обговоренный пункт. У него были отрублены руки и вырезан язык…

Но чем же объясняется неуловимость мадам Вонг и ее поистине дьявольская осведомленность обо всем, что планируется против нее? Почему полициям восточно-азиатских стран так и не удалось установить даже приблизительную численность этой корпорации?

Все дело в том, как считают многие криминалисты, что в основу организации мадам Вонг были положены вековые традиции и принципы китайских тайных союзов и обществ, корни которых уходят в средневековье и дальше. Эти союзы особенно широко были распространены в южных районах Китая и носили экзотические названия – «Белая, Голубая и Красная кувшинки», «Большие и Малые ножи», «Два дракона», «Старые братья», «Белое облако», «Белый лотос», «Три палочки ладана» и, наконец, общество Неба и Земли и знаменитая «Триада».

Прием в члены таких обществ сопровождался сложными обрядами и ритуалами, имевшими магический характер, что делало их похожими на древние китайские ордалии, то есть на процесс, когда выяснялись правота или виновность и когда этот процесс сопровождался разного рода испытаниями, доставлявшими участвовавшим в нем физические страдания.

Подобные обряды особенно практиковались членами тайного общества «Триада», которое до сих пор существует в государствах Юго-Восточной Азии. Общество это отличается жестокой субординацией и дисциплиной, культом вождей, считающихся непогрешимыми, а потому требующих безоговорочного подчинения.

Как считают исследователи, их опыт, особенно опыт «Триады» по внедрению в общественную жизнь и конспирации своей деятельности, взяла на вооружение мадам Вонг. Более того, поговаривают, что она была не столько «королевой пиратов», сколько одним из руководителей могущественной «Триады»!

Впрочем, прямых доказательств того, что мадам Вонг служила сразу двум господам – своей корпорации и «Триаде», – нет. Но то, что она использовала опыт последней в деле внутреннего устройства своей корпорации, – бесспорно. «Империя» мадам Вонг устроена по принципу тайных обществ – безусловном подчинении рядовых членов вождям. Английская полиция утверждает, что китаянка имеет в своем распоряжении не менее трех тысяч боевиков, связанных железной дисциплиной и готовых на все во имя интересов своей корпорации. Португальские же криминалисты считают, что «воинов» у мадам Вонг около восьми тысяч. А ведь есть еще информаторы, причем ими являются не только китайцы и другие «азиаты», но и многочисленные европейцы.

В шестидесятых – семидесятых годах размах преступной деятельности мадам Вонг достиг такого уровня, что ею занялся Интерпол. При этом выявилась очень мощная сеть преступных организаций, разбросанных буквально по всему миру и подчиненных мадам. Ее агенты по доставке крупных партий наркотиков и золота, а также по торговле «белыми рабами» обнаружились, например, в Амстердаме и Нью-Йорке, в городах Среднего Востока и Латинской Америки.

Мадам Вонг владела большим количеством недвижимости в виде десятков ресторанов и публичных домов в Гонконге, Сингапуре и Макао. Мадам торговала девушками для увеселительных заведений, которых агенты Вонг вербовали в странах Западной Европы и в Америке под предлогом высокооплачиваемой работы секретарей, гидов, стюардесс. Вместо офисов они попадали в портовые притоны и чайханы, откуда уже не было возврата в нормальную жизнь.

И все же основную долю своих дивидендов мадам Вонг получала от операций с золотом и драгоценностями Корабли ее флотилии, разбросанные на пространстве от Персидского залива до Шанхая, доставляли контрабандное золото в пункты сбыта. За это пираты имели от 5 до 10 процентов чистой прибыли. А поскольку через руки мадам Вонг за год проходило на миллиард долларов драгоценного металла, то на ее долю после сделки оставалось 50-100 миллионов долларов. Правда, нужно было делиться с посредниками, но и тогда пираты и их руководительница не оставались внакладе, получая 20-25 миллионов.

Новое направление в деятельности корпорации принесло и новые заботы. Если раньше клиентами мадам Вонг были откровенно уголовники, то теперь ими стали банкиры, антиквары, ювелиры.

Словом, мадам Вонг требовалось приобрести солидность и респектабельность, чтобы завоевать доверие у своих новых клиентов, и она это с успехом проделала, еще раз доказав всем, что пойдет на все ради своих интересов. С этой целью мадам стала оказывать кое-какие услуги английской полиции Гонконга и даже приняла участие в ликвидации мелких пиратских банд. Кроме того, она стала просто-напросто наводить полицию на своих конкурентов по золотому промыслу, из-за чего многие из них разорились. Зато сама мадам снискала репутацию чуть ли не борца с преступностью, а вдобавок получала, если верить утверждениям некоторых газет, десять процентов от суммы конфискованного у тех, на кого она наводила.

Говорят, что в семидесятых годах пожилую мадам Вонг, в роскошных мехах и бриллиантах, время от времени встречали не только за игорными столиками в казино, но и на всевозможных раутах у банкиров и бизнесменов. Об этом писал в 1978 году итальянский журналист Альберто Салани. Правда, доказать, что это была именно мадам Вонг, невозможно, поскольку она всегда выступала под вымышленным именем Этим приемом мадам пользовалась, видимо, всегда, и подтверждение тому – случай, который произошел с вице-президентом Филиппин Мануэлем Пелаесом.

В июне 1962 года вице-президент устраивал прием в своем загородном доме, расположенном неподалеку от Манилы. Гостей было около двух сотен, и среди них – мадам Сенкаку, поразившая всех тем, что, играя в рулетку, делала умопомрачительные ставки. Посмотреть на игру собралась целая толпа любопытных, в том числе и сам господин Пелаес. После игры он сказал своей гостье: «Вы так спокойно играете и делаете такие ставки, как могла бы играть сама мадам Вонг, если верить слухам о ней…» – «А я и есть мадам Вонг, – ответила гостья. – Сенкаку – мой псевдоним». Приняв это за шутку, присутствовавшие при разговоре вежливо рассмеялись Но спустя неделю Пелаес получил письмо из Макао, состоявшее из одной лишь фразы: «Благодарю Вас за приятно проведенный вечер. Вонг – Сенкаку».

Дэвид Брандт Берг (род. 1919)

Основатель и руководитель организации «Дети Бога». Высшим принципом жизни объявил любовь во всех ее видах.

Принял имя Давида Моисея (он же пророк Мо). Предсказывал 1993 году "конец света". Свою пастырскую деятельность Дэвид Берг начинал в качестве проповедника небольшой баптисткой церкви в Аризоне. Вскоре он переселился в Хантингтон Бич (Южная Калифорния) и стал работать на телевидении для известного фундаменталиста Фреда Джордана. Одновременно он приобрел кафетерий. Это были бурные годы молодежных движений, появления «хиппи», «юродивых во Христе» и прочих неприкаянных бородачей. Берг начал работать с религиозными диссидентами, в основном с наркоманами. На ранчо, предоставленном в его распоряжение Джорданом, он организовал коммуну «Подростки для Христа». Впоследствии ее стали называть «Революционеры ради Христа». В печати она фигурировала как «Дети Бога», и это название закрепилось.

Как считалось, главной заботой Берга в ту пору было создание классов по изучению Библии Но Берг уже тогда пытался поставить дело на коммерческую основу. Он настойчиво призывал детей бросать учебу в школах, чтобы все силы и средства отдать процветанию коммуны.

Берг ощущал безнадежную обыденность своей деятельности, не сулившей ему материального благополучия Нужны были новые идеи Но они как-то обходили его стороной, и Берг пошел по проторенному авантюристами от церкви пути В 1969 году он объявил, что получил «свыше» пророческое послание Суть его такова, дьявол овладел миром и прельщает людей материальными ценностями, чтобы отвратить их от Христа В качестве возмездия штат Калифорния в ближайшее время будет разрушен роковым землетрясением, в котором погибнут все, за исключением тех, кто примкнет к «Детям Бога» По столь важному поводу Берг срочно собрал своих питомцев и повелел им все силы отдать «обращению» новичков, предупредить, что катастрофа близка.

Вероятно, Берг во снах уже видел толпу американцев, умоляющих его обменять свое имущество и чековые книжки на «спасение». Но ничего подобного не произошло, поскольку всем было известно, что через всю Калифорнию тянется гигантский тектонический разлом, постоянно грозящий землетрясением И столько было предсказаний, пророчеств, запугиваний, что им давно перестали верить всерьез Но Берг не отчаивался, и удача нашла его.

История его взлета начиналась совершенно банально. Берг воспылал любовью к своей секретарше с библейским именем Мария Дэвид рассказами о «царствии небесном» сумел заморочить голову доверчивой послушнице. Но случилось то, чего боится любой отважившийся на измену мужчина: законная супруга проповедника Джейн застала своего благоверного на месте преступления. Джейн подняла такой крик, что сбежались все соседи, среди которых были и «Дети Бога»

Берг же вдруг торжественно заявил, что эта старая ведьма должна немедленно прекратить свои визги, дабы не оскорблять Бога, он, Моисей, недавно получил свыше великое откровение о ''старой и новой церквах", в котором Господь поведал ему, что есть «старая церковь» – это Джейн, и есть «новая церковь» – это Мария И Всевышний предписал верному Моисею отныне оставить старую церковь и ходить исключительно в новую, что он и делает.

Джейн стояла открыв рот, не в силах вымолвить и слова. Однако случилось невероятное' другие свидетели скандала ему поверили!

Коммерческий ум Берга сразу же усмотрел весьма заманчивые перспективы. В конце 1969 года он сочинил первое «Письмо МО», в котором изложил возвышенный план спасения пропащих душ через неразборчивое ублажение тела. Коротко говоря, ее суть сводилась к следующему.

Высшим принципом бытия, жизни и веры Берг провозгласил универсальную, исключений не допускающую всеобъемлющую любовь. Если вы любите Бога, то и Бог любит вас. Но если вы любите других, то вы проявляете к ним божественную любовь и тем самым выражаете свою любовь к Богу. Радикальная новаторская идея Берга состояла в толковании божественной любви: все, что приносит удовольствие, и есть любовь В первых письмах, например, обличая религиозных ханжей и догматиков, он поощрял выпивку – но только если она приносит удовольствие! Основная идея его учения – свободная, а проще говоря, групповая любовь, в том числе гомосексуальная.

Авантюрист не ограничился проповедями, а лично организовал совместные купания обнаженных «детей» и с нескрываемым удовольствием наблюдал за практическим торжеством собственных принципов. В деле «спасения», считал Берг, не может быть мелочей, а поэтому собственноручно занимался выбором фасонов для своих «дочек». Забота его была трогательно-конкретной. Он, например, настоятельно рекомендовал воздерживаться от ношения трусиков, колготок и прочих непрактичных деталей.

В это же время секс-революционер создал величественную теологическую систему, основная идея которой состоит в том, что блуд – эффективное и санкционированное «свыше» средство спасения душ и надежный путеводитель к Христу. Детей, зачатых в ходе такого миссионерства, Берг торжественно объявил «детьми Христа». Он систематически крапал свои послания «Пророк Мо» сделал верную ставку в этой игре

«Письма Мо» были отмечены литературным изобретательством обличение пороков мира в них ненавязчиво сочеталось с двусмысленными сюжетами, фривольными иллюстрациями По мере того как их тираж увеличивался, росло число последователей Берга Они стали называть себя «Семьей любви».

Однако родители детей все чаще стали обращаться в суды, деятельностью Берга заинтересовался главный судья штата

Пророк Мо в этой не простой для себя ситуации проявил удивительную находчивость и проворство.

В октябре 1972 года произошел его разрыв с Фредом Джорданом. Расставание было тягостным и скандальным. Джордан обвинил Берга в присвоении 98 тысяч долларов наличными, не говоря уже о полумиллионе долларов, которые Джордан потратил на рекламу его «Детей Бога». Организация Берга лишилась своей центральной резиденции. Тогда Берг отдал распоряжение: «Из соображений безопасности, ввиду активизации сатанинских сил, "Дети Бога" должны рассредоточиться, разбиться на мелкие группы, не столь заметные для вражеских взоров». Постепенно организация переходила на полулегальный таборный образ жизни, расползалась по многим штатам.

Сложнее обстояло дело с финансами, расставание с которыми никак не входило в планы «отца». Берг объявил, что получил новое категорическое «откровение свыше». Америка вплотную подошла к гибели, дальнейшее пребывание здесь становится опасным, и «Дети Бога» должны срочно ее покинуть. Что же касается Берга, то ему высочайше предписывалось забрать средства организации и переселиться в Европу, откуда и руководить операцией по дальнейшему «спасению» человечества. Сделать это было проще простого, поскольку деньги, добытые «детьми», всегда переводились непосредственно на счет Берга или его сына. Начиная с 1972 года «Дети Бога» стали постепенно покидать США и расселяться по белому свету. Когда в 1974 году главный судья Нью-Йорка Луис Левкович опубликовал разоблачительный доклад о деятельности «Детей Бога», многие из них уже покинули страну.

«Семья любви» приняла весьма своеобразный вид. Сам «пророк Мо» поселился недалеко от Флоренции на шикарной вилле, предоставленной ему богатым итальянцем Эммануэлем Каневаро. Здесь, вдали от любопытных глаз, «Моисей» жил в свое удовольствие в окружении самых доверенных и любимых поклонниц. Отсюда он управлял своей могущественной империей, рассылая «Письма Мо». Письма строго классифицировались. Одни предназначались для общего сведения и даже для продажи, другие – лишь для членов общин, третьи носили «закрытый характер»: только для руководства организации. Он не обращал внимания на проклятия правоверных иудеев за трактовку образа Моисея и заигрывание с арабскими странами (от некоторых он получал солидную финансовую помощь).

Все большее значение в обогащении «семьи» стала занимать проституция. Методика соблазнения разрабатывалась Бергом с особым тщанием. Он, например, придерживался мнения, что лучше всего мужчин отлавливать на дискотеках. «Поддразнивай его, флиртуй с ним, затем – спи. И все во имя Христа». Особенно увлекаться, однако, не следовало: «Нет нужды проводить с ним всю ночь – достаточно двух часов». Но вот на бухгалтерский учет и документацию время жалеть не надо. Дэвид Берг настойчиво напоминал миссионеркам, что они должны регулярно представлять подробные отчеты о контактах с «рыбой» (людьми вне общины) и своевременно докладывать о личных достижениях: сколько клиентов приняли решение «обратить к Христу» либо всю душу, либо некоторую толику денег.

Руководители «Семьи любви» заявляли, что к началу 1982 года она состояла из восьми тысяч так называемых полных членов, обративших к Христу более двух миллионов человек. У организации было 800 коммун более чем в 70 странах.

В крупнейших городах Берг скупил ряд дискотек, называемых клубами бедных ребят. Неплохой доход давала торговля плакатами, магнитофонными записями, кофе и майками с лозунгами «Детей Бога», шуточными медальонами. Основную же прибыль приносили откровенное попрошайничество и продажа литературы, издаваемой организацией. Каждому верующему вменялось в обязанность «свидетельствовать» – заниматься продажей на улице от шести до десяти часов каждый день. Стал выходить даже собственный журнал «Новости новой нации» и печатались отобранные для всенародного ознакомления «Письма Мо». Считается, что в 1975 году доход только от продажи литературы составил более 5 миллионов долларов. Выручка поступала в распоряжение самого Берга. В 1978 году, по оценкам журнала «Штерн», его личная собственность составила 20 миллионов марок. А ведь все началось с банальной измены жене Чтобы вступить в секту «Дети Бога», люди должны были бросить работу или учебу, переписать на имя секты все свои сбережения, имущество, равно как и ожидаемое наследство. В одном из секретных циркуляров Берг писал: «Они (новые члены) должны отдать все, чтобы у них не осталось ничего, куда бы они могли вернуться».

В 1977 году корреспонденты журнала «Штерн» дважды нападали на след Давида Берга. В первый раз его видели на острове Тенерифе, где «пророк Мо» занимал со своими приближенными 14 домов и квартир. Он каждый вечер появлялся с большой компанией в шикарном баре «Лос капричос» в Пуэрто-де-ла-Крус. Его спутницы были всегда доступны любому туристу, у которого имелись деньги. Это стало известно местной полиции. В день, когда она вызвала Давида Берга на допрос, он бежал с острова.

Спустя полгода Давид Берг поселился на фешенебельном португальском курорте Эсторил, близ Лиссабона. Он жил в роскошной вилле. Когда фотограф журнала «Штерн» Аксель Карп запечатлел веселую компанию Давида Берга в казино Эсторила, главный пастырь «Детей Бога» исчез, даже не зайдя в свой дом.

Для членов же секты он остался «отшельником, который жил скромно и много молился»…

Пьер Де Варга (род. 1920)

Его жизнь представляет собой поражающую воображение смесь приключенческого романа и краткого курса для профессиональных махинаторов, орудующих в сфере экономики.

Уроженец Венгрии, именуемый Варга Хирш Пьер, известен под разными именами: де Варга или Варга Пьер (или Петер), де Варга Хирш де Тамази, или де Варга де Томасси, или Фишер.

Если определить его подлинное имя практически не представляется возможным, то дату рождения удалось установить с большей точностью. Родился 21 марта 1920 года в Будапеште, согласно свидетельству о рождении, выданному венгерскими властями по просьбе его отца. В течение долгого времени в многочисленных досье, заведенных на него, в графе «дата рождения» фигурировал 1910 год. Указанная дата явилась следствием ошибки, допущенной при записи в актах гражданского состояния.

С ноября 1940 года по январь 1941-го обучался в химической школе Лиона. К этому времени относится просьба префекта департамента Рона о его высылке, мотивируемая подозрительностью его образа жизни, поскольку необычно большие расходы, совершаемые им, не шли ни в какое сравнение с его реальными доходами, а также его связью с мадам А. известной под фальшивым именем Мадре де Керлан Соня, родившейся в Москве и выдающей себя за журналистку.

Он пытался обосноваться в Виши вместе со своей подругой, имевшей репутацию женщины легкого поведения, но ему было отказано в выдаче вида на жительство. В апреле 1941 года он отправляется в замок Шаливуа Пар-Мерри (департамент Шер), в котором находится детский приют, где пребывал сын его сожительницы. Сожителям удается осесть здесь только в сентябре, после отбытия пятнадцатидневного заключения в тюрьме города Шалонсюр-Сон за пересечение без особого разрешения демаркационной линии

Сумев заручиться доверием матери-настоятельницы религиозной коммуны, которая содержала заведение, выдавая себя за барона и представляя свою спутницу в качестве законной супруги «баронессы де Варга», он вскоре забирает руководство приютом в свои руки и под прикрытием филантропии предпринимает ряд недопустимых действий. Вследствие этого префект департамента Шер был вынужден 8 июня 1942 года вынести постановление о заключении его под стражу сроком на один месяц в соответствии с декретом от 15 ноября 1939 года о мерах, применяемых к лицам, представляющим опасность для общественного порядка.

Эта мера предшествовала обвинению в воровстве, злоупотреблении доверием и перепродаже краденого вследствие жалобы, поступившей от владельцев замка Шаливуа.

Спустя некоторое время он оказывается во главе информационно-разведывательного центра в Бурже, работающего на оккупационные власти. В этот период он носит псевдоним Фишер или Хирш.

Пользуясь расположением немцев и предоставленным ему иммунитетом, он принимается за противозаконную деятельность. Несмотря на протекцию, это приведет к его аресту и переводу в Компьен в апреле 1944 года, а затем и к депортации в лагерь Нойенгамме, последовавшей 17 июля 1944 года.

Со своей стороны Варга утверждал, что его депортация была результатом его деятельности в рядах Сопротивления.

Он был репатриирован 20 мая 1945 года, имея серьезные телесные повреждения, полученные в результате истязаний, которым подвергался в лагере.

27 мая 1945 года он был назван в числе тех, кто получил Военный крест за участие в боевых действиях в период с 1939 по 1945 год 1 сентября он награждается почетной грамотой, подписанной генералом де Голлем, а 6 мая 1946 года удостаивается благодарности маршала Монтгомери.

Поступив 1 апреля 1947 года в Новое акционерное общество на должность редактора-информатора, он заявил, что имеет дипломы Высшей школы политических наук и Высших коммерческих курсов. По неизвестным причинам он оставляет эту работу 1 марта 1949 года. К этому времени (май 1949 года) относится информация о том, что де Варга поддерживает активные контакты с Германией, без указания об их значении и характере.

Затем он в течение четырех месяцев работает во Французской торговой компании, а в сентябре 1949 года становится коммерческим директором общества «Лингвил».

23 ноября 1949 года, покинув общество «Лингвил», он открывает собственное дело «Дантель пластик» – общество с ограниченной ответственностью, – имеющее целью приобретение, продажу и переработку пластмасс. Это предприятие было ликвидировано в судебном порядке 8 апреля 1952 года, оставив задолженность, исчисляемую в размере 13 миллионов старых франков. Помимо выплаты по долгам, де Варга был приговорен 30 октября 1952 года к уплате 50 000 франков штрафа за незаконную торговую деятельность.

1 января 1953 года, после регистрации в установленном порядке, он открывает у себя на дому юридическую консультацию, утверждая, что имеет соответствующие полномочия коммерческого суда департамента Сена и является специалистом в области гражданских и торговых споров.

Начиная с этого времени он «не вылезает» из круговорота сомнительных дел. Его интересуют главным образом лица, оказавшиеся в трудном положении.

Несмотря на многочисленные жалобы и претензии со стороны как отдельных лиц, так и организаций, его дела процветают, а уровень клиентуры значительно повышается, как, впрочем, и размах его деятельности. Если прежде он обходился услугами только одной машинистки, то теперь на него работают более сорока служащих.

Обладая умом, честолюбием, способностью приспосабливаться к любым обстоятельствам, бегло говоря на нескольких языках (венгерский, французский, немецкий и русский), имея широкие профессиональные познания, несмотря на отсутствие дипломов, он сумел обзавестись широким кругом связей в самых высоких сферах политики и юриспруденции, что вместе с тем не могло не породить большого количества врагов и завистников.

Неуклонное расширение рамок его профессиональной деятельности позволяло ему жить на широкую ногу и выстроить уже в 1953 году роскошную виллу в Марей-Марли (департамент Ивлин) с подъездными путями, а несколько позже приобрести при весьма туманных обстоятельствах поместье-резиденцию в Уст-сюр-Си (департамент Дром), включающее каменный дом с парком и хозяйственными постройками.

Он являлся обладателем льготного вида на жительство со сроком действия 10 лет, считая с 8 октября 1949 года, но был лишен его 1 января 1959 года. Вследствие его неоднократных столкновений с правосудием он был лишен также и права иметь обычный вид на жительство (вьщаваемый на три года). Все это привело к тому, что он имел временный документ, который необходимо было продлевать ежегодно.

Главным направлением его деятельности в это время становятся вопросы, связанные с защитой прав жертв дорожных происшествий. В 1961 году, в соответствии с законом от 1 июля 1901 года, по его инициативе учреждается ассоциация, ставящая целью защиту автомобилистов и предупреждение несчастных случаев на дорогах. Но ее деятельность выглядит подозрительно, и министр внутренних дел вынужден распространить циркулярное письмо, предостерегающее широкую публику против «действий некоторых лиц, которые под предлогом оказания содействия улучшению условий дорожного движения и безопасности на дорогах создают общества и ассоциации с единственной целью обратить себе на пользу, путем применения мошеннических средств, бескорыстие общественности и ее стремление к взаимопомощи».

На основании множества жалоб, поступавших из Ниццы, Амьена, Тулузы, Труа, он дважды – в феврале, а потом в июне 1963 года – подвергался тюремному заключению по обвинению в мошенничестве, злоупотреблении доверием, подделке чеков и неправомерном использовании бланков, подлоге, выдаче чеков без обеспечения и фальсификации. 23 ноября 1965 года он приговорен судом к восьми годам тюремного заключения, трем годам запрета на проживание и 100 000 франков штрафа. Приговор был подтвержден постановлением кассационного суда от 28 октября 1966 года. В соответствии с положениями декрета об условно-досрочном освобождении, определяющими условия снятия наказания, он был освобожден на следующий день после выхода декрета, то есть 17 апреля 1968 года. Решением от 26 июля 1968 года в связи с состоянием здоровья Варги министр внутренних дел дал согласие на отсрочку запрета на проживание в одиннадцати департаментах.

В 1970 году Варга приступил к выполнению обязанностей одного из директоров в акционерном обществе Фикодип. Капитал общества был поделен между четырьмя акционерами, одним из которых являлась дочь де Варги Катрин.

Спустя несколько лет, в 1976 году, Варга выполняет те же функции в обществе СОФИКОП с капиталом в 100 000 франков, поделенным на 100 частей, из которых Катрин де Варга и Патрик Аллене де Рибмон имеют по пять частей каждый, а последний при этом является управляющим делами и консультантом по налоговым вопросам. Основанное в 1962 году, это общество специализируется на рассмотрении спорных вопросов общего характера и проведении экономических и финансовых исследований.

Параллельно с официально заявляемыми профессиональными занятиями де Варга в личных целях продолжал деятельность, которую можно охарактеризовать как находящуюся на грани нарушения закона.

Варга практически никогда не заявлял о своих доходах налоговым органам, что не мешало ему получать до 60 000 франков в месяц.

Будучи «неплатежеспособным» в силу сложных отношений с налоговым управлением и состоя в черном списке французских банков, он не имеет права располагать банковским счетом. Способ, благодаря которому Варга умудрялся помещать свои деньги в банк, и по сию пору остается загадкой. Два поколения полицейских из бригады по финансовым делам обломали себе на этом зубы, но ни один из них не смог понять, куда исчезают деньги, «заработанные» аферистом. Кое-кто считал, что у него в квартире имеется потайной сейф Полиция прозондировала стены – ничего! Возникала также мысль о счете в одном из швейцарских банков, но и здесь не было найдено никаких следов

Не имея собственных счетов, де Варга был вынужден для ведения дел располагать большим набором подставных лиц всех калибров. Его квартира была оформлена на имя дочери. Он пользовался банковскими счетами отца, племянницы, приемного сына и даже своего преподавателя рисования. Некоторые из этих подставных лиц образовали вокруг него настоящий двор, при котором нередко можно видеть приятных молодых женщин, очарованных, вероятно, различными сторонами его личности. Варга являл собой что-то вроде Распутина махинаций, отличающегося многогранностью, разнообразным очарованием и острым умом. Он интересуется парапсихологией: в 1952 году, под двумя фамилиями – X. Джон и П. де Варга, выходит книга о спиритизме, озаглавленная «Ясновидение и сопутствующие ему феномены»

В тюрьме, подражая Верлену, он написал небольшой томик стихов под общим названием «Пауза», который был отпечатан на «средства автора».

Он занимался живописью и под псевдонимом Пьер Валли изображал на своих полотнах фантастические сюжеты. Не теряя при этом деловой хватки, он использовал своего преподавателя живописи как подставное лицо и направил его талант на то, чтобы провернуть хитроумную комбинацию. «Художнику» заказывались огромные полотна, выполненные краскопультом, которые затем по бешеным ценам перепродавались казино «Де Шарбоньер». Картины, вовсе не претендующие на то, чтобы составить конкуренцию Пикассо, прямым ходом отправлялись в подвалы заведения. Но они позволяли руководству казино заявить в налоговые органы о значительных денежных расходах, что снижало сумму прибыли, облагаемую налогом. Варга, разумеется, втихую возвращал деньги казино. В обмен дирекция казино выдавала ему часть полученной в результате этих махинаций прибыли, которую он делил с художником… Любимыми банковскими счетами Варги были счета его секретаря Эрмины Дельфур. Эрмина имела три счета, в том числе два находившихся постоянно в распоряжении де Варги.

Этот аферист, достаточно умелый, чтобы иногда добиваться для себя амнистии, но недостаточно всемогущий, чтобы совсем уйти от суда, попался по-настоящему только однажды, в деле, связанном с обществом «помощи» жертвам дорожных происшествий. По выходным он объезжал больницы и предлагал пострадавшим в дорожных происшествиях доверить защиту их интересов обществу, которое могло бы добиться от страховых компаний выплаты положенной пострадавшим компенсации за нанесенный ущерб. Варга выплачивал пострадавшим заранее оговоренную сумму, а затем яростно бился за то, чтобы получить максимально возможное от страховых компаний. Вся разница шла в его карман…

Он вышел из тюрьмы 17 апреля 1968 года, воспользовавшись медицинской справкой, выданной с согласия начальника кардиологической службы тюремного госпиталя Нелли Азера. Впоследствии эта женщина с чувствительным сердцем станет его близким другом

Освободившись, де Варга показывает, на что он способен. Он заводит знакомства в самых различных кругах. Озабоченный поисками «покровителей», он начинает с того, что становится «другом», то есть осведомителем инспектора полиции.

Но основная его деятельность развертывается в сфере деловой жизни. Он управляет имуществом, принимает участие в составлении и подписании купчих, пишет справки, отвечает администраторам, занимается разделом имущества, ликвидациями, продажей, страхованием и займами Он становится гением мошенничества. Одной из его специальностей является организованное банкротство… Система проста и столь же вечна, как и легковерность. Де Варга отыскивал одного или нескольких простофиль, которые соглашались вложить свои деньги во многообещающее дело. Как правило, это ресторан с блестящими возможностями. Но как только деньги вложены, торговля начинала чахнуть, и в конечном счете заведение закрывалось Общество объявлялось банкротом, и наивному финансисту некуда было деваться со своими жалобами, поскольку дело прогорело. «Непредвиденные трудности, неверная оценка расходных статей», – утешал огорченный де Варга.

Он неоднократно прибегал к этой несложной, но прибыльной операции. Используя особые познания в данной области некоего Жан-Жака Арлабосса, ресторатора, уже привлекавшегося к суду за нарушение закона об акционерных обществах, он потопит немало парижских ресторанов, многие из которых имели громкое имя: «Ля Табльдот», «Ле Кав де Муфтар», «Ле Трабукэр» и даже «Лаперуз», излюбленное место встреч деловых людей, находящееся на набережной.

Но интересы де Варги, конечно, не ограничивались только этим. В полусвете мошенников в белых воротничках аферист имел репутацию серьезного «босса», умеющего заставить уважать себя и способного в случае необходимости перейти к жестким действиям.

С теми, кто проявлял повышенное внимание к деятельности де Варги, могло произойти все что угодно. Так, например, судья Пети,, который вел дело общества защиты пострадавших в дорожных происшествиях, чудом уцелел при взрыве заминированной посылки, доставленной ему на дом. Другое совпадение – в 1973 году Пьера де Варгу проверяют налоговые органы. Один из инспекторов, выходя из дома афериста, внезапно чувствует боль в правом плече. Оказалось, что это была пуля 22-го калибра, которую сделали почти безобидной, удалив часть пороха из патрона.

Инспектор понял скрытое за этим происшествием предупреждение, но не смог докопаться до его источника, поскольку в тот день он осуществлял проверку в двух местах: у содержательницы публичного дома и у де Варги. Таким образом, было трудно определить, за что именно стреляли.

И именно де Варге принц и депутат парламента де Брей поведает о своих несчастьях. Жан де Брей орошает колени афериста слезами и просит помочь ему выбраться из осиного гнезда «Пюбли М. Г.». Он задолжал 1 миллион франков банку «Гальер», взятые для претворения в жизнь идеи с «Киоскидео».

Де Варга, несомненно, понимает, что за простофиля попал ему в лапы, и видит выгоду, которую он может извлечь из этого знакомства. Чуть позже он с блеском продемонстрирует ему свои таланты. Он начинает с того, что вынуждает двух создателей «Пюбли М. Г.», Ленина и Маркаряна, передать де Брею в качестве гарантии 660 из 1000 акций общества, а во всем остальном положиться на него. Принц, который не может прийти в себя от такой разворотливости – к такому он просто не привык, – вручает бразды правления обществом де Леону, который становится его президентом-генеральным директором. Но «Киоскидео» никто не желает покупать, и дела вновь заходят в тупик. В июне 1976 года Банк Франции ликвидирует банковские счета Ленина– Маркаряна Де Леон принимает решение подать на Лепина в суд, обвиняя последнего в мошенничестве и злоупотреблении доверием, и пытается, как он говорит, «уменьшить размеры возможного ущерба».

Как водится, долги опять ложатся на плечи принца, который, сохраняя верность своей излюбленной тактике, займет 500 000 франков в банке «Демаши», чтобы погасить задолженность банку «Гальер»… Из этой суммы 115 000 франков перекочуют в кошелек де Варги – в знак благодарности за его услуги. Тем не менее Жан де Брей будет вынужден занять еще 580 000 франков в «Креди фонсье коммюналь д'Альзас-Лоррэн», чтобы выкупить, как гласит обвинительное заключение, платежные обязательства у некоторых клиентов «Пюбли М. Г.». Последний заем он получит при посредничестве Эрмины Дельфур под залог 180 гектаров своих лесных угодий в Нормандии. Состояние принца тает со скоростью сугроба, согреваемого весенним солнцем. В качестве компенсации де Варга устраивает ему по низкой цене – всего лишь 200 000 франков! – квартиру в Каннах, ранее принадлежавшую Маркаряну. Операция с «Пюбли М. Г.», ее призрачные видеостойки и все, что было с этим связано, обошлись принцу, по словам Рибмона, в сущие пустяки – около полутора-двух миллионов франков…

И все же исключительные качества нового партнера покоряют принца, несмотря на упорную оппозицию де Леона, который с первой встречи демонстрирует ожесточенную враждебность в отношении Варги – в кругу поддельных дворян не принято доверять друг другу: в лице афериста он видел серьезного конкурента и, как знаток, ощущал, какие темные глубины скрываются за благопристойной внешностью этого человека.

Он делится своими опасениями с принцем, но тот, конечно же, не прислушивается к нему. Напротив, необычный финансовый консультант, хитроумный представитель золотой воровской элиты, знающий все ходы и не выбирающий средств, когда необходимо раздобыть деньги, должен идеально соответствовать тому типу партнера, который нужен принцу. Для того чтобы выкарабкаться из своего граничащего с катастрофой финансового положения, ему необходим напористый и лишенный предрассудков «эксперт», способный вдобавок удовлетворить его противоестественный и тайный вкус к «своеобразным» личностям. Два этих человека, во всяком случае внешне, прекрасно ладят друг с другом.

На суде Варга будет утверждать, что рассказал Жану де Брею о своем уголовном прошлом. Несмотря на это, между ними установились сначала деловые, затем доверительные и, наконец, дружеские отношения. Настолько близкие, что бывший министр несколько раз в неделю, а иногда даже поздно вечером, наведывался в квартиру Варги на улице Дарданелл, не считая многочисленных телефонных звонков, которыми они обменивались ежедневно. К концу 1976 года влияние афериста на принца становится всеобъемлющим. Принц бесконтрольно выдавал ему немалые суммы денег, чтобы «пустить их в оборот». Он ставил свою подпись на незаполненных бланках, передаваемых мошеннику, всерьез подумывал поручить ему управление всем своим состоянием и посвятить его в семейные дела. Как говорят сотрудники принца, он вознамерился даже пристроить большую часть своего имущества в Швейцарии, дабы выйти из-под контроля налоговой администрации. Для этого с помощью своего друга, женевского банкира Леклерка, он предполагал создать за границей общества и поручить управление ими Варге. Как аферист, так и швейцарский банкир опровергают эти утверждения

И все-таки самым значительным предприятием, осуществленным «адским трио» в составе де Брея, Варги и Рибмона, остается афера с рестораном «Королева Педок». Эта сомнительная и катастрофическая по своим последствиям коммерческая операция, по мнению полиции, явится истинной побудительной причиной убийства Жана де Брея.

Всего лишь несколько недель спустя после знакомства с Варгой принц соблазняется предложением Рибмона приобрести некогда знаменитый ресторан «Королева Педок», находящийся на улице Пепиньер Подумать только: принц де Брей – содержатель ресторана у вокзала Сен Лазар! Один из бывших министров и его коллег иронически замечает: «Как же низко он должен был пасть, чтобы соглашаться на то, чего не купил бы и овернец, приехавший из провинции».

Идея, естественно, была подсказана Рибмону Варгой, который в свою очередь перехватил ее у одного из своих провинциальных «корреспондентов», Жана Бесса. Этот страховой агент из Тулузы не портит своим присутствием общей картины. В 1972 году он был приговорен условно к тюремному заключению за «злоупотребление доверием». От него Варга узнает, что заведение «Королева Педок» – название позаимствовано из романа Анатоля Франса, – которое в довоенные годы пользовалось популярностью, продается за два с половиной миллиона франков.

Де Рибмон, коему также удалось завоевать доверие Жана де Брея – в августе 1976 года он проводил свой отпуск в доме принца на острове Мальорка, – предлагает ему добиться предоставления займа на приобретение ресторана. С другой стороны, он просит своего друга Варгу «ассистировать» им в этой операции, где его «специальные познания в области финансовой деятельности, а также широкие связи и возможности», несомненно, пригодятся… «Королева Педок» – не более чем один из проектов, которыми два жулика размахивают перед носом ослепленного принца. Помимо этого, Рибмон намечал приобрести с помощью Жана де Брея фабрику по изготовлению одежды и клинику Амбруаз-Паре в Нейи. Принц, конечно, хватается за эту оказию. «Он видел в этом, – объяснят потом аферисты, – возможность наилучшим образом распределить свое состояние, главным образом недвижимость, а также найти подходящее место для возвращающегося из Америки сына». Это чистая правда. Предусматривалось, что Виктор-Франсуа, будущее которого тревожило де Брея, получит должность в дирекции ресторана.

Принц, считая по своему обыкновению, что такое дело выпадает только раз в жизни, спешит в отделение Национального парижского банка в Бернэ договариваться о займе в размере 4 миллиона франков. В банке он поясняет, что средства будут поделены следующим образом: 3 миллиона предназначаются для приобретения клиники Амбруаз-Паре и 1 миллион для покупки «Королевы Педок». Соглашение подписывается 31 декабря 1975 года. Кредит выдается на семь лет и должен быть оплачен в срок до 1981 года. Он обеспечивается 801 гектаром лесных угодий, а на случай возникновения затруднений с погашением принц заявляет о ежегодных доходах в сумме 600-700 тысяч франков, поступающих от вырубки и продажи леса. Это уже не просто небольшое кровопускание, а значительная потеря крови. Жан де Брей балансирует над пропастью. Почти все его имущество заложено, а личный кредит в банках приближается к нулю. Именно в это время жена де Брея обратится к известному адвокату Бадинтеру с просьбой добиться раздела их общего имущества. Она останавливает свой выбор на адвокате-социалисте по той причине, что его политические воззрения расходятся с политическими взглядами принца.

4 миллиона франков в нарушение условий контракта о предоставлении займа направляются исключительно на покупку «Королевы Педок» О планах приобретения клиники в Нейи в суматохе забывают. В качестве единственной гарантии принц получит от Рибмона акции «Королевы Педок» и примет из рук в руки 600 000 франков из тех 4 миллионов, которые он занял для Рибмона.

По словам финансового советника, эти деньги представляют собой скрытые комиссионные, прибыль принца в этом деле.

Акции, минуя бывшего министра, попадают в карман к Варге. Формально аферист не имел никакого отношения к этой сделке, но, находясь в тени, он полностью контролировал ее через свою дочь. 3 декабря 1975 года, за месяц до получения займа, Варга от имени своего отца подписывает с Рибмоном соглашение, в котором оговаривается, что сразу после покупки ресторана к ней переходят 50% акций «Королевы Педок», а также обязательство осуществлять выплаты по кредиту. С этого дня Варга является владельцем половины ресторана.

2 января 1976 года Варга присутствует при оформлении покупки ресторана в агентстве Национального парижского банка в Терне. В тот же день Рибмон положит 8200 акций в сейф, арендованный им буквально в нескольких метрах отсюда в филиале банка «Сосьете женераль». Принц никогда не узнает даже, какого цвета эти акции.

Месяц спустя его сын принят на работу в «Королеву Педок» в качестве атташе дирекции с неполным рабочим днем – вторую половину дня он посвящает делам общества «Пюбли М. Г.», – но отец сетует на то, что здесь он не приобретает никакого опыта. Думается все же, что он не прав. Наблюдая за деятельностью Варги, Виктор Франсуа должен был бы научиться многому, так как через полгода, с великолепной наглостью, тот обратился к де Брею с просьбой разрешить ему воспользоваться его акциями для получения в банке «Демаши» краткосрочного кредита на сумму 700 000 франков. Это говорит о том, что уже тогда «Королева Педок» переживала трудности и нуждалась в притоке свежих капиталов. Де Брей, наивности которого не перестаешь удивляться, соглашается даже не поморщившись. И 21 июня 1976 года принадлежащие ему акции помещены в банк «Демаши» в обмен на 700 000 франков. Недурной ход афериста, который, невзирая на финансовые трудности заведения, разъезжает на «мерседесе», арендуемом рестораном, и имеет в нем бесплатный стол

Он доходит до того, что для украшения стен продает «Королеве Педок» написанные им самим картины по цене 200 000 франков за штуку.

На полицейских из бригады по борьбе с бандитизмом, обнаруживших следы этой комбинации, сразу после убийства принца снисходит озарение. С точки зрения полицейских, Пьер де Варга, организатор махинации и подстрекатель убийц, подготовил ликвидацию Жана де Брея с единственной целью не возмещать 4 миллиона франков, потраченных на мошеннические операции.

Пьер де Варга вел себя совсем не так, как подобает понимающему свою вину, раскаявшемуся преступнику. Он ожесточенно отрицает свою причастность к убийству, а иногда даже переходит в контратаку, опровергая один за другим аргументы обвинения. Он считает, что попал в ловушку и является жертвой «широкого заговора, направленного на то, чтобы взвалить на него всю вину». Его защита строится на одном доводе: убийство принца было бы равносильно для него уничтожению курицы, несущей золотые яйца.

По словам Варги, покупка «Королевы Педок» была только первым этапом в их совместной деятельности. Жан де Брей намеревался участвовать и в других операциях. Он уже дал свое согласие – мы видели, на каких условиях, – на передачу своих акций банку «Демаши» в обмен на 700 000 франков Это было только началом, утверждает аферист. В октябре подошли сроки платежа по ссуде в размере 500 000 франков, полученной в банке «Креди отелье» и предназначенной для той же «Королевы Педок» Кроме того, принц дал вексельное поручительство под заем, предназначенный для переоборудования в пивную магазина самообслуживания «Ля Дам Жанн» – неплохая программа для падшего аристократа Но это еще не все Варга путано объясняет, что Жан де Брей выступил поручителем при покупке в коммерческих целях здания (1 миллион франков) и нескольких ресторанов, в том числе «Эрмитажа» в Плесси-Робин-соне и «Кло Сент Антуан» в Фешролле (2 миллиона) Он был готов также содействовать «спасению» ресторана «Табуке», оказавшегося в критическом положении в результате руководства, осуществляемого Варгой (500000 франков), и не отказался от мысли стать владельцем клиники Амбруаз-Паре, переговоры о покупке которой аферист проводит весной 1977 года. Одним словом, на него сыпался золотой дождь. «Теряя принца, – причитает Варга, – я теряю целое состояние, исчисляемое в 4 миллиона 650 тысяч франков», – уточняет он, включая сюда те капиталовложения, которые бывший министр должен был сделать в будущем.

Но тогда зачем подготавливать убийство столь щедрой «дойной коровы»? Может быть, для того, чтобы уйти от необходимости выплачивать ежемесячно 72 000 франков по ссуде в 4 миллиона, предоставленной Национальным парижским банком в Бернэ? «Абсурд», – коротко отвечает делец. Смерть принца ускорила разорение ресторана. Если бы не это, то еще была бы возможность поправить положение и спасти «Королеву Педок». «В действительности, – восклицает он, – Жан де Брей пал жертвой политического заговора, а я не более чем козел отпущения. Я очень удобная фигура. Посмотрите сами, мой партнер Аллене де Рибмон, раскрутивший дело с "Королевой Педок", оправдан за отсутствием состава преступления, тогда как я был вынужден пять лет гнить в камере предварительного заключения вследствие вопиющей судебной ошибки».

Однако обвинительное заключение доказывает вину Варги. Во-первых, указывает помощник прокурора, все блистательные проекты займов существовали только на бумаге. Ни один из них не вступил в стадию реализации. Кроме того, мизерная, в глазах банков, платежеспособность принца не позволила бы ему получить такие суммы. Похоже, что источник золотых яиц иссяк. Что бы там ни утверждали де Варга и де Рибмон, «Королева Педок» дышала на ладан еще до убийства принца. Стало быть, вовсе не скандал заставил исчезнуть клиентов и вызвал опасения кредиторов. Во всяком случае, именно такой вывод содержится в отчете, подготовленном после убийства двумя специалистами в рамках расследования по делу о «банкротстве». В отчете указывается, что «Королева Педок» прекратила платежи по своим обязательствам за шесть месяцев до гибели принца В первом обвинительном заключении, в котором приводятся эти подробности, подчеркивается, что решение о ликвидации де Брея было принято именно в мае 1976 года. По мнению тех же экспертов, финансовое положение ресторана в декабре 1976 года было совершенно безнадежным. Поэтому смерть Жана де Брея не внесла никаких изменений в судьбу обреченной на разорение «Королевы Педок». О банкротстве заведения (с «дефицитом в размере 3 500 000 франков» – неплохая для мошеннической комбинации сумма) объявляется 7 февраля 1977 года, а в мае 1977 года выносится постановление о его ликвидации в судебном порядке. Карьера «Королевы Педок», превращенной в китайскую красавицу, будет продолжена под типичной для «Чайна тауна» вывеской

Что касается Рибмона и Варги, то 20 декабря 1979 года они вновь встретятся на скамье подсудимых исправительного трибунала и получат соответственно восемнадцать (из которых девять условно) месяцев и два года тюремного заключения строгого режима за «банкротство и злостное нарушение законодательства об обществах».

Семь месяцев спустя, в июле 1980 года, происходит небольшая сенсация – Варга покидает свою камеру. После обжалования приговора в апелляционном порядке и блестяще проведенной адвокатами Ломбаром, Шпинероми Пиньо защиты его полностью оправдывают. «Мозговой центр» преступления, «тайный консультант», который организовал убийство принца для того, чтобы завладеть «Королевой Педок», как установило правосудие, не несет ответственности за разорение ресторана… Тяжелый удар для прокурора, сразу лишающегося одного из главных доказательств обвинения. Тем более что в положении Рибмона изменений к лучшему не происходит. Оно даже усугубляется тем, что 14 марта 1979 года его приговаривают к уплате наследникам принца 1 409 211 франков, которые он обязался возместить в случае преждевременной кончины Жана де Брея.

Трудно сказать, как следует относиться к этому – как к крайнему проявлению иронии судьбы или свидетельству исключительной изворотливости Варги, – но именно непричастный к преступлению Рибмон будет объявлен ответственным за банкротство, и именно ему придется расплачиваться за финансовые последствия махинаций своего компаньона. Несмотря на то, что он действительно невиновен, поскольку суд признает отсутствие состава преступления в его действиях. Судья считает, что «в деле отсутствуют доказательства его сговора с убийцами Жана де Брея, а также того, что ему вообще было известно о планах убийства».

Можно ли рассматривать мошенничество с «Королевой Педок» как достаточно весомую причину для устранения принца?

Такой вопрос не будет поставлен…

Из предосторожности прокурор всячески избегает его. Он догадывается, что твердо ответить на него трудно. Известно, что аферист не убивал разоренных им рестораторов. Что касается случая с Жаном де Бреем, то вряд ли он рискнул бы подать в суд, так как у него самого рыльце было в пушку.

"Таким образом, – делается вывод в окончательном обвинительном заключении, – результаты, полученные в ходе дополнительного следствия, хотя и подтвердили элементы обвинения, выдвинутого против подсудимых, в частности против де Варги, тем не менее не позволили выявить какие-либо другие мотивы преступления, кроме тех, которые были определены на момент окончания производства по данному делу.

Де Варга, через подставных лиц владеющий половиной акций общества по эксплуатации ресторана «Королева Педок», не терял надежды стать его полноправным хозяином, а значит, имел достаточные основания убрать кредитора, чья смерть позволяла аннулировать за счет договоров страхования задолженность перед банком.

Таковы единственно правдоподобные побудительные причины преступления, установленные на основе конкретных фактов, выявленных в ходе судебного расследования". Суд вернулся к тому, с чего начал.

Сон Мен Мун (род. в 1926)

Основатель «Церкви унификации».

Сон Мьюонг Мун (он же Мун Сон Мен, или просто Мун) родился 6 января 1926 года в Северной Корее в семье последователей пресвитерианской церкви. В молодости он ненадолго примкнул к пятидесятникам, затем вступил в секту корейского проповедника по имени Паик Мун Ким, в обители которого (она называлась «Монастырь Израэля») провел некоторое время За активные выступления против власти был арестован. Из заключения его вызволили в 1950 году во время корейской войны американские войска. В их обозе он проследовал в Южную Корею, где стал заниматься «самостоятельной» проповеднической деятельностью. В начале 1950-х годов «пророк» построил здесь свою первую церковь – из пустых консервных банок, выброшенных американскими военнослужащими. Потом появились деньги, политические связи.

В Южной Корее Мун трижды сидел в тюрьме, в последний раз в 1955 году за изнасилование и сексуальные извращения. Был четырежды женат, в 1960 году женился в пятый раз на 18-летней студентке сеульского университета Нах Хок Дж. Она выступала в роли «матери мироздания», сам же Мун – в роли «отца». Говорят, что у них тринадцать детей Мун утверждал, что сам Христос не успел совершить главного– жениться и создать идеальную семью, с которой бы началось царство Божье на земле Эту миссию Христос поручил Муну, который якобы и спасет человечество Мун утверждал, что Ева сперва жила с дьяволом, превратившимся в сатану, а потом уже соблазнила Адама.

Муну покровительствовали клика южно-корейского диктатора Ли Сын Мана, а затем – генерала Пака

Свой первый вояж в США Мун совершил в 1958 году Затем он стал часто наведываться в эту страну, которая в 1972 году превратилась в основной плацдарм его деятельности

В 1966 году Мун основал так называемый «корпус просветительства за победу над коммунизмом», на базе которого была создана в Японии организация – филиал «мунистов» под названием «Секе рэнго» Во главе «Секе рэн-го» стал некий Осами Кубоки, который по совету Муна в августе 1970 года

самолично отправился в гости к южнокорейскому диктатору Пак Чжон Хи и нижайше просил его о помощи, поскольку-де тот является «антикоммунистическим лидером»

Однако не все шло гладко у миссионера-разведчика, вплоть до того, что его деятельность навлекла на себя массовые нападки японской прессы. Скандал грозил пойти дальше, и тогда пришлось вмешаться самому Муну Он был одним из организаторов съезда «азиатской антикоммунистической лиги», который состоялся на берегу озера Мотосу в префектуре Яманаси

Японские «мунисты» издают журналы, газеты. Муну принадлежит радиостанция «Свободная Азия», которая имеет штаб-квартиру в Сеуле, он также вещает на регион и с территории США Известен случай, когда министерство юстиции США попыталось было воспрепятствовать ее незаконной работе. Однако дружки Муна обратились в ЦРУ, и муновски бредрвые мысли снова заполнили эфир. «Разве можно так расстраивать меня, – жаловался на министерство Мун – Эти крючкотворы просто забыли, кем наша радиостанция была создана. Почетными членами ее правления стали: Эйзенхауэр, Трумэн и так далее, и так далее…»

Сценарий покорения Японии был разработан Муном с помощью южнокорейского ЦРУ. Добавим: не только южнокорейского, но и американского. Мун любит похваляться среди своих приятелей, как на первой встрече «мунистов»-активистов в Сан-Франциско его обласкал и посулил щедрую помощь тогдашний шеф южнокорейского ЦРУ Ким Чон Пиль, а вместе с ним и «один высокий чин» из ЦРУ.

В активе Муна шесть наивысших призов от южнокорейского ЦРУ и 227 вымпелов и благодарностей от полицейских властей. Изображая на своем челе незапятнанную скромность, он любит повторять известную японскую мудрость: «Возле маяка темнее, чем вдали от него», подчеркивая этим, что не он сам определяет себе цену, осыпает себя похвалами, а, мол, люди объективные, стоящие поодаль..

Мун, поселившись в США, усиленно обхаживал сильных мира сего. Его принимали президенты Кеннеди, Джонсон, Никсон, он общался с конгрессменами, политиками, бизнесменами, устраивал собрания, не жалел денег на рекламу своего движения, не скупился на комплименты в адрес американцев. 73 американских города провозгласили его почетным гражданином!

В чем причина такого шумного успеха авантюриста Муна в правительственных верхах США9 Мун обладал крупными денежными суммами. Он щедро снабжал долларами охочие до подачек избирательные фонды республиканских и демократических партий. В милитаристских наклонностях Муна нет оснований сомневаться хотя бы уже потому, что лично ему принадлежат предприятия по производству зенитных орудий, винтовок и пневматических ружей.

Журналист из «Ньюсуик» спросил нового пророка. «Вы бизнесмен, состояние ваше исчисляется миллионами, вы живете во дворце стоимостью 825 тысяч долларов, обладаете двумя яхтами и прочими благами Зачем вам эта финансовая империя?»

«Бог очень добр ко мне Но я не миллионер, я религиозный лидер. Я покрыт благодеяниями И многие говорят, что, к чему бы я ни прикоснулся, все превращается в золото. В известной степени это так. Но я знаю, почему Бог ко мне благоволит Потому что ему известно ничто не принадлежит мне лично, даже цент моих сбережений Мы трудимся во славу Божью Если бы я получал прибыль от трудов моих последователей, я бы их лишился Но они признают мою честность и преданность».

(Почему вы не выделяете хотя бы часть этих средств на помощь голодающим, к примеру?"

«У нас имеются кое-какие службы. Вместе с тем я хотел бы, чтобы вы меня поняли: многие могут помогать бедным и сиротам, и они это в действительности делают; моя же роль сводится к одному – заставить людей познать Бога».

Но Мун явно зарвался, когда стал утверждать, что вскоре будет хозяином США. В какой-то момент Мун даже являлся персоной нон грата в американских верхах. Его просьба о принятии руководимой им секты в члены Совета церквей города Нью-Йорка была в 1975 году отклонена 31 голосом против 8. Тогда Мун решил перебраться в Париж, однако французское министерство внутренних дел отказало ему в визе. В Англии мунистам тоже не удалось как следует обосноваться. В конце 1981 года мунисты перебрались в Германию.

В суматохе, возникшей после убийства южнокорейского президента Пак Чжон Хи, звезда Муна померкла на некоторое время. Южнокорейская печать пустила тогда «утку», что Мун «замучен коммунистами».

С приходом президента Рейгана в Белый дом Мун вновь оказался в Соединенных Штатах. Но на этот раз вокруг южнокорейского авантюриста разгорелась борьба в американских верхах. Некоторые демократы посчитали его выгодной мишенью для нападок. Была создана даже Ассоциация бывших мунистов, члены которой стали подавать на своего бывшего идола жалобы в суд, обвиняя его в обмане, шулерстве, жульничестве.

В 1982 году, выступая в одном из американских судов по такому обвинению, Мун вполне серьезно утверждал, что он неоднократно беседовал с Иисусом, Моисеем, Буддой. На вопрос судьи, о чем шла речь, Мун, не смущаясь, заявил, что беседа была «за пределами языка» и посему он ничего не может сказать о ее содержании.

В январе 1981 года Мун по распоряжению федерального суда в Нью-Йорке был арестован и обвинен в злостной неуплате налогов. Мун оправдывался тем, что, согласно американской конституции, он, как лидер религиозной организации, не обязан платить налоги. Адвокаты Муна добились отсрочки разбирательства его дела и освобождения обвиняемого под залог в 250 тысяч долларов.

В июне 1982 года американский суд признал Муна виновным в сокрытии от налогового управления дохода более чем в 16 миллионов долларов. Он был осужден на 18 месяцев тюремного заключения и на уплату штрафа в размере 25 тысяч долларов.

Мун приобрел газету «Вашингтон стар» (тираж от 7000 тысяч до 1 миллиона экземпляров в день) и стал на ее основе издавать новую – «Вашингтон тайме». Это второй печатный орган, принадлежавший Муну в США. До этого он владел в Нью-Йорке ежедневной газетой «Ньюс уордл».

Мун вскоре облюбовал Уругвай, где установилась жесткая диктатура. Представитель Муна полковник Бо Хи Парк получил от своего шефа 51 миллион долларов и пустился во всякого рода спекулятивные аферы. Хотел поехать в Монтевидео и сам Мун, но власти ввиду протестов общественности отказали ему в визе.

Между тем новый диктатор в Сеуле Чон Ду Хван тоже стал покровительствовать Муну. В конце 1981 года Мун организовал в Сеуле антикоммунистический форум, на который пригласил 800 гостей из 109 стран. Конференция обошлась ему в 2 миллиона долларов.

В Японии, выступая перед собравшимися, глава «церкви объединения» Мун изложил свое кредо следующим образом.

Для начала «святой» поинтересовался, все ли прихватили с собой деньги, которые потребуются церкви «на мелкие расходы» (сто тысяч иен с каждого).

Затем «пророк» зычно предупредил о необходимости отныне и вовек помнить завет «не прелюбосотвори». Пояснил, что всех собравшихся на церемонию бракосочетания он отныне причисляет к своим активистам. Это великое благо. И посему каждый активист обязан работать неутомимо, без выходных, по 16– 20 часов в сутки, а всю выручку отдавать в казну «церкви объединения». Театрально воздев руки к небу, мессия напомнил, что деньги в руках простых людей – сущая грязь, зараза. Лишь в непогрешимых руках самого «отца» они очищаются и могут приносить добро.

В немом повиновении слушала толпа «отца» Муна. А он вдохновенно продолжал: "Вы – армия, состоящая из верных солдат бога. Мы должны сколотить ударный кулак антикоммунистических сил и возглавить новый крестовый поход против мирового коммунизма. Моя воля – закон для каждого из вас. Я безгрешен. Отрекитесь от сатаны и поклоняйтесь пришедшему к вам спасителю Муну. Служите ему, привлекайте в наш клан новых членов. Бог поручил мне великую миссию – объединить воедино все христианские течения и изгнать «сатанинские силы коммунизма».

Церемония бракосочетания длилась в тот раз трое суток: 1600 пар молодых людей скрепили под его бормотание свой союз…

Мун имеет филиалы своей «церкви объединения» в 130 странах мира. Есть неопровержимые данные, что при личном участии Муна в Уругвай был доставлен бежавший из швейцарской тюрьмы главарь итальянской масонской ложи «П-2»ЛичоДжелли.

В книге «Империя Муна», вышедшей во французском издательстве «Де куверт», известный телерепортер Жан-Франсуа Буайе отмечал: «Эта часть континента, накаленная до предела революционной борьбой против фашистских диктатур, не могла не встревожить Муна, который поспешил приписать народное негодование сатанинским, а стало быть, коммунистическим проискам. Никарагуанские "контрас" сполна получают от секты деньги, оружие, продовольствие. В Уругвае, в период правления военного режима, эмиссаров Муна приняли как долгожданных гостей, отдав в их руки одну из ежедневных газет "Ультимас нотисиас", две типографии, третий по значимости банк страны и самый шикарный отель в Монтевидео. Пригрели их и в фашистском Парагвае…»

Фактов проникновения сектантов Муна в различные отрасли экономики, финансов, идеологии латиноамериканских стран великое множество, равно как и примеров всяческих финансовых махинаций и умения уйти от наказания вообще либо избежать суровых мер.

Дональд Кроухерст (род. в 1932)

Изгнанный из ВВС и армии, электронщик и несостоявшийся бизнесмен, решил прославиться и разбогатеть, совершив в одиночку морское кругосветное путешествие. Когда оказалось, что его авантюра обречена на провал, он пошел на невиданный подлог, который в конце концов привел его к трагедии.

После завершения исторического одиночного плавания сэра Френсиса Чичестера на его знаменитой «Джипси Мот IV» многие стали мечтать о покорении мирового океана. Один из французских мореплавателей-одиночек так выразил свои ощущения: «Когда месяцами слышишь только шум ветра и моря, вечный язык природы, боишься быть безжалостно брошенным обратно к людям…»

Дональд Кроухерст был из тех, кто поднимали паруса на роскошных дорогих яхтах, оснащенных самым современным морским оборудованием и приборами. Однако его нельзя было отнести к отважным мореходам. Одиночное плавание Кроухерста оказалось наиболее загадочным из всех, когда-либо предпринимавшихся путешественниками.

В мае 1967 года Кроухерста не было в числе поклонников, восторженно встречавших в Плимутском порту своего кумира Френсиса Чичестера, который на «Джипси Мот IV» возвращался из кругосветного плавания, принесшего ему славу, богатство и новый высокий титул. 35-летний Дональд Кроухерст считался неплохим моряком, он восхищался Чичестером, проштудировал все его книги, однако на помпезную встречу не поехал. Он предпочел в этот день прогулку по Бристольскому заливу на своей маленькой яхте.

Кроухерст с раздражением говорил друзьям, что не понимает, отчего поднята такая шумиха вокруг Чичестера. Но больше его раздражало, что плавание принесло отважному мореходу целое состояние – деньги от спонсоров и рекламных компаний.

Дональд к тому времени оказался банкротом. Он родился в семье эмигрантов. Его отец был железнодорожным чиновником. Дональд поступил на военную службу в британские ВВС в качестве инженера-электронщика, но после нескольких дисциплинарных взысканий ему предложили оставить службу.

После этого юный Дональд подал заявление о приеме в армию. Его опять приняли и послали на курсы по изучению электронного оборудования. Но и эта карьера была недолгой. Однажды, проведя ночь в городе, он угнал чужую машину, чтобы вернуться в казарму, но был задержан полицией. Вновь пришлось подать рапорт об увольнении.

Сменив несколько работ, Кроухерст поступил в электронную фирму в Брид-жуотере главным инженером-конструктором. Он женился на очаровательной умной ирландской девушке Клер. Через несколько лет в их семье было уже четверо детей.

Но непоседливый бывший офицер все никак не мог остепениться. От природы обладая пытливым умом, Кроухерст часами возился в своем гараже с электронными приборами, а по выходным дням выходил на своей двадцатифутовой яхте в море и курсировал вдоль побережья.

Название яхты Кроухерста – «Золотой горшок» – как нельзя лучше отражало его мечту разбогатеть. Открыв собственное дело, он придумал и собрал небольшой радиопеленгатор для яхтсменов в виде пистолета. Окрыленный успехом, он уговорил свою мать продать дом, а деньги вложить в его компанию «Электрон утилизейшн».

Сначала бизнес Кроухерста процветал. Он нанял шестерых сотрудников и даже купил новую машину «ягуар». Правда, вскоре он попал в аварию, после которой с черепно-мозговой травмой его доставили в больницу. Вероятно, травма повлияла на его психику: по мнению жены, Дональд, мягкий и приветливый, все чаще стал впадать то в бешенство, то в меланхолию, часами сидел, угрюмо уставившись в окно.

В 1967 году Кроухерсту пришлось обратиться за финансовой помощью к местному воротиле бизнеса Стэнли Бесту. Он попросил у него 1000 фунтов стерлингов. А в это время праздновал свой триумф Френсис Чичестер.

Дональд, прочитав восторженные отчеты в газетах о плавании Чичестера, решил использовать возможность для рекламы своей фирмы.

Десятки яхтсменов мечтали превзойти достижение отважного мореплавателя на «Джипси Мот IV». Самым значительным шагом вперед могло бы быть непрерывное кругосветное плавание через все океаны земного шара без захода в порты. Но это плавание было и самым рискованным. Смельчаку предстояло десятимесячное сражение один на один с морской стихией на протяжении тридцати тысяч миль.

Кроухерст решил испытать судьбу, отправившись в морское путешествие. Правда, у него не было яхты – «Золотой горшок» годился только для плавания через Ла-Манш. Новую яхту он купить не мог. Стэнли Бест, разочаровавшись в предприятии Кроухерста, требовал вернуть долг.

Городские власти Гринвича решили установить «Джипси Мот IV» в сухом доке как памятник в честь исторического плавания сэра Френсиса Чичестера. Зная об этом, Кроухерст обратился в городское управление с просьбой предоставить ему яхту в аренду сроком на один год. С письмом ознакомили Чичестера, который поинтересовался личностью потенциального арендатора. Когда выяснилось, что о нем в яхтклубе никто ничего не знает, «Джипси Мот IV» заняла свое место на пьедестале почета.

В марте 1968 года газета «Санди тайме» решила провести непрерывную кругосветную гонку на приз «Золотой глобус». Правилами предусматривалось, что яхтсмены могут стартовать в разное время и из разных портов. Было установлено два приза: один за самое быстрое плавание и другой – для первой яхты на финише. Участников гонки отбирала специальная комиссия. Среди претендентов на победу оказались некий Чей Блит, пересекший Атлантику на гребном судне; Джон Риджуэй, бывший офицер специальной авиадесантной службы, партнер Блита по переходу через Атлантику; 28-летний офицер торгового флота Робин Нокс-Джонстон и… Дональд Кроухерст.

Кроухерст бросился в Стэнли Бесту и сумел-таки уговорить своего благодетеля дать ему в долг еще 6000 фунтов стерлингов. Он убедил Беста, что для него это будет самая выгодная финансовая операция. «Судя по нынешнему составу участников, я смогу выиграть оба приза. Идеальной возможностью для меня было бы стартовать на тримаране, оснащенном современными электронными приборами, разработанными мною», – писал он Бесту.^Бизнесмен, согласившийся выделить требуемую сумму, позже рассказывал: «Жена говорила мне, что я, должно быть, сошел с ума. Но Дональд умел подойти к человеку и обладал удивительным даром убеждения».

Положив деньги в банк, Кроухерст быстро нашел две кораблестроительные фирмы, которые готовы были взяться за авральную работу. Стоял уже май, а по условиям гонки участники должны были стартовать не позднее 31 октября.

В последующие недели, наблюдая за успешной подготовкой к гонке своих соперников – Риджуэя, Блита и Нокса-Джонстона, Кроухерст все больше впадал в отчаяние. Кроме него, только офицер британских ВМС Найджел Тетли собирался стартовать на тримаране, то есть яхте с тремя корпусами. Вскоре яхта Тетли была готова к отплытию.

Дональд тем временем посещал занятия по радиотелеграфии. Он нанял бывшего репортера с Флит-стрит Роднея Холлуорта, владельца информационного агентства в Тейнмауте, Девоншир. Холлуорт организовал Кроухерсту поддержку общественности. Дональд назвал свою яхту «Тейнсаутским электроном».

Наконец яхта была готова. Но Кроухерста поджидала неприятность: столкнувшись с паромом в одном из пробных заплывов, он повредил один из трех корпусов яхты. После этого в «Электроне» стали проявляться различные дефекты. Например, на определенной скорости в результате вибрации ослабевали болтовые и винтовые крепления. Кроухерсту было от чего прийти в отчаяние.

30 октября, в ночь перед отплытием, Дональд признался жене: «Я недоволен яхтой, она плохая. И я не готов к гонке». И слезы покатились по его щекам. Клер позже себя корила, что не услышала его крик о помощи и не отговорила от участия в гонке.

Дональд Кроухерст отплыл на своем тримаране практически без предварительных испытаний и обкатки. Его провожал почти весь Тейнмаут. Небольшая каюта была заставлена ящиками и припасами.

Несмотря на поспешное отплытие, мореплаватель начал гонку успешно. Через две недели он достиг берегов Португалии. Но здесь начала сказываться плохая сборка тримарана. В одном из корпусов обнаружилась течь. Вышел из строя руль автоматического управления. Чтобы укрепить его, пришлось снять болты с других частей яхты.

Вскоре в результате попадания морской воды отказал электрогенератор. Кроухерст лишился освещения и радиосвязи.

В пятницу 13 ноября, находясь все еще недалеко от Португалии, Дональд записал в дневнике: «Поломки генератора вполне достаточно, чтобы прекратить гонку. Но я не хочу этого делать. Если я сдамся, то разочарую слишком многих людей, а самое главное – Стэнли Беста. И, кроме того, мою семью».

И тогда он решил продолжать плавание в южном направлении и попытаться починить генератор, чтобы связаться с Вестом. К этому времени мореплаватель прошел уже 1300 миль, но по прямой получалось всего 800. Он безнадежно отстал от других участников гонки. Предстояло пройти еще 28 000 миль! Дональд понял, что гонку он проиграл, и стал соображать, как избежать позора.

Через несколько дней Кроухерсту удалось наладить генератор. Из-сообщений по радио он узнал, что один из его соперников находится в районе Новой Зеландии, а второй огибает мыс Доброй Надежды. Кроухерст, находясь у острова Мадейра, отстал от них на тысячи миль. Он заказал разговор с Вестом.

Согласно записям в бортовом журнале, Кроухерст собирался сообщить, что вынужден прекратить гонку, чтобы на будущий год предпринять новую попытку. Но… Дональд солгал своему покровителю. Он сказал, что все идет хорошо, за исключением одной-двух технических неполадок, и предупредил, что по причине поломки генератора возможно отсутствие связи. Кроухерст запланировал для своего кругосветного плавания новый маршрут.

10 декабря он послал радиограмму своему пресс-агенту Роднёю Холуорту, сообщив о новом рекорде скорости – 243 мили за один день. Назавтра об этом сообщили все английские газеты.

Никто из следивших за гонкой даже не подозревал, что Кроухерст ведет сразу два бортовых журнала. В одном он фиксировал свои истинные курс и положение – святая обязанность всех моряков, управляющих суднами. В другом было описание маршрута, которое он собирался предъявить арбитрам гонки после своего триумфального возвращения.

Когда весь мир считал, что тримаран Кроухерста борется со штормами в самой бурной зоне Атлантического океана, сам мореплаватель преспокойно дрейфовал при полном штиле в Южной Атлантике, держась подальше от проходивших судов.

К концу января, когда по официальной версии Кроухерст должен был находиться где-то в Индийском океане, он понял, что надо отремонтировать третий корпус, иначе тримаран просто пойдет ко дну. Дональду пришлось взять курс на Аргентину. Он рассчитывал, что если пристанет в какой-нибудь маленькой бухточке, то вряд ли кто узнает его. На поиски стоянки ушло несколько дней. Наконец он выбрал Рио-Саладо, которое, судя по лоции, представляло собой деревеньку из нескольких домов и сараев. 6 марта он сошел на берег. Выбор оказался удачным. До ближайшего города была не одна сотня миль. Здесь не было даже телефона.

Беспечный сотрудник береговой охраны упомянул в своем журнале о прибытии эксцентричного англичанина, но докладывать вышестоящим инстанциям по этому поводу посчитал лишним. Кроухерст же провел на берегу несколько дней, пополнив запасы и отремонтировав яхту, после чего вновь поднял парус.

Соблюдая полное радиомолчание – ведь по легенде у него был неисправен генератор – в течение последующего месяца Кроухерст обошел вокруг Фолклендских островов. Он решил, что раньше 15 апреля раскрывать свое местонахождение не стоит.

К этому времени другие участники гонки закончили отважное плавание. Гонку продолжал только Тетли. Он тоже был уже на пути домой, в 150 милях от Фолклендов, где притаился Кроухерст на своем тримаране.

А тем временем дома у пресс-агента Холлуорта настали беспокойные времена. Почти три месяца он не получал от своего подопечного никаких сообщений. Его никто не видел. Можно было только предполагать, что «Тейнма-утский электрон» находится где-то у берегов Австралии или в южной части Тихого океана.

Наконец 9 апреля Дональд решил напомнить о себе и послал через Ьуэ-нос-Айрес радиограмму: «Девон-Ньюс Эксетер Курс Диггер Рамрес Журнал капут 17697 Какие новости океане».

Это была мастерски составленная головоломка, в которой отсутствовала какая-либо информация. Но за неимением другого Холлуорт ухватился за это сообщение. Диггер Рамрес он расшифровал как Диего-Рамирес – крошечный остров юго-западнее мыса Горн.

Никто не мог связаться с Кроухерстом и подтвердить его местонахождение, однако Холлуорт напечатал во всех английских газетах сообщение, что его парень огибает мыс Горн и претендует на приз за самое быстрое время. Дональд Кроухерст вновь был на трассе гонки.

30 апреля он достиг намеченного пункта и нарушил радиомолчание, поздравив Нокса-Джонстона с первенством на финише. Теперь он соперничал с Найджелом Тетли за «скоростной» приз. Но Кроухерст, поразмыслив, решил, что ему не стоит выигрывать гонку, поскольку его фальшивый журнал с подробностями о штормах в Индийском океане и шквалистых ветрах в Тихом не выдержит проверки арбитров Если же он придет к финишу вслед за Тетли, то его будут чествовать как героя. А главное, ему не надо будет предъявлять организаторам гонки журнал

В Атлантике, на обратном пути домой, Кроухерст намеренно замедлил ход. Но Тетли сообщили, что тримаран совсем близко от него, поэтому он решил прибавить ход. Однако на траверзе Азорских островов Тетли попал в сильный шторм, и его яхта затонула

Когда Кроухерст узнал об этом из радиограммы, то перед ним возникла дилемма: он не мог проиграть, поскольку опережал Нокса-Джонстона на два месяца, но и не мог выиграть, ибо в этом случае раскрылся бы его обман. Он послал радиограмму, выразив сочувствие Тетли, который спасся на резиновой лодке и был подобран торговым судном. После чего прекратил гонку

По иронии судьбы, его радиостанция действительно вышла из строя. Его радио еще могло принимать радиограммы, когда он получил сообщение от Холлуорта, что в Тейнмауте вывешивают флаги в его честь.

К 22 июня Кроухерст вошел в мертвый штиль зеленого планктона Саргас-сова моря. Ему удалось исправить радиостанцию, и он отправил обычные радиограммы Холлуорту, жене и на Би-би-си. Затем, в последующие сутки, у Кроухерста, очевидно, помутился рассудок. За несколько дней он написал двенадцать тысяч слов бессвязного бреда о космосе, разуме и математике.

Последняя запись в журнале сделана в 11 часов 20 минут 1 июля. Неизвестно, что произошло потом Вероятно, Кроухерст выбрался на палубу, подошел к поручням и нырнул в тихое Саргассово море, чтобы уже не вынырнуть

Через девять дней «Тейнмаутский электрон» заметили с судна британских ВМС. На тримаране никого не было, в каюте лежали изобличающие Кроухерста журналы.

Когда печальную новость сообщили в газетах, страна погрузилась в траур, скорбя об утрате одного из самых отважных своих сыновей. Был образован фонд помощи семье Кроухерста. Нокс-Джонсон передал в него свой приз «Золотой глобус» в 5 тысяч фунтов стерлингов.

Удивительная авантюра Кроухерста вскрылась уже позднее, когда оба его журнала были тщательно изучены в Англии.

До сих пор некоторые считают, что Дональд собрал плавающие в Саргассовом море обломки, соорудил из них плот, поставил парус, поплыл к ближайшему берегу – островам Зеленого Мыса и живет там, скрываясь от людей. Нашлись и такие, кто видел его то на Азорских островах, то на Канарских островах.

В его смерть жена не верила долгие годы…

Д.Б. Купер (XX век)

Один из наиболее таинственных американских преступников. Захватив самолет, получил выкуп в размере 200 тысяч долларов наличными и за одну ночь стал человеком-легендой.

Террористы – угонщики самолетов – объект постоянной головной боли правительств цивилизованных государств и причина страха экипажей авиалайнеров и их пассажиров Каким же образом неизвестный американец сумел захватить самолет, получить за него выкуп и исчезнуть, оставшись легендарным героем в памяти людей?

Обожаемый миллионами людей, которые по сей день продолжают восхвалять его, Купер тем не менее угрожал жизни 150 пассажиров, если власти не явятся к нему с деньгами.

Но отчаянная смелость преступника и тот факт, что в конце концов никто при этом не пострадал, привлекли внимание всей Америки и превратили таинственного авантюриста в современного Робин Гуда.

Действительно, это было фантастическое по замыслу преступление. И по сей день, через двадцать с лишним лет, никто так и не знает, что же произошло с преступником Погиб ли он после своего отчаянного прыжка в ночь? Умер ли от неизлечимой болезни7 Или до сих пор жив и пользуется своей преступной добычей?

Никто не знает, как закончилась эта необычная история, но очень многие знают, как она начиналась 24 ноября 1971 года в аэропорту Портленда, штат Орегон.

Сотни пассажиров толпились у выходов на посадку, стремясь поскорее попасть домой или к друзьям, чтобы вместе отметить национальный праздник Америки И ни один из них не обратил внимания на спокойного невысокого парня с сумкой Среди толкотни и праздничной суеты он держался подчеркнуто невозмутимо, спрятав глаза за стеклами темных очков. Наконец пассажиры рейса на Сиэтл прошли на посадку. Д.Б. Купер – это имя человек назвал, покупая билет, – встал с кресла в зале ожидания и направился к ожидавшему пассажиров «Боингу-727». Единственным багажом, который он взял с собой, была все та же сумка Войдя в самолет, Купер сел так, что кресло стюардессы, которое она занимает при взлете и посадке, оказалось напротив

В следующие двадцать пять минут, пока самолет пробивался сквозь облака к Сиэтлу, он продолжал изображать обычного пассажира. А потом, примерно на середине 400-мильного маршрута, нажал кнопку над своим креслом и вызвал стюардессу.

Тина Маклоу, услышав сигнал, решила, что пассажиру захотелось пить или ему понадобилось одеяло.

К ее ужасу, мужчина вручил ей короткую, но не оставляющую сомнений записку «У меня с собой бомба. Если я не получу 200 тысяч долларов, разнесу всех на куски».

Ошеломленная Маклоу раз за разом перечитывала записку. Не отрывая от девушки взгляда, Купер приоткрыл сумку как раз настолько, чтобы она убедилась– это не дурная шутка и не блеф. Девушка отчетливо увидела внутри сумки прямоугольные плитки динамита, провода и детонатор. Потом мужчина закрыл сумку и проводил взглядом стюардессу, которая старалась ничем не выдать себя.

Как только Маклоу передала угрожающее послание потрясенному экипажу, пилот туг же связался с наземным контролем в Сиэтле и сообщил о происшествии на борту. Уже через несколько минут группа лучших агентов ФБР, полицейские снайперы и даже несколько подразделений национальной гвардии заняли аэропорт. Власти были уверены, что предстоит долгая ночь переговоров.

Всем участникам событий, включая Купера, оставалось лишь одно – ждать. В ближайшие тридцать пять минут самолет должен был совершить посадку в Сиэтле.

Когда на подходе к Сиэтлу самолет начал снижаться, командир сделал краткое сообщение для пассажиров. Он предупредил, что высадка будет несколько задержана. Причину объяснять не стал. И пассажиры восприняли новость с беспокойством.

Пока соседи Купера по салону сердито рассуждали о сорванных деловых встречах и несостоявшихся праздничных обедах, он встал с кресла и, прижимая к груди сумку, прошел к кабине экипажа, где находились командир и два его помощника.

«А сейчас, джентльмены, – спокойно сказал он, – попрошу сидеть спокойно и не оглядываться». Следующие двадцать пять минут шли оживленные переговоры по радио. Купер объяснил сначала тем, кто находился на башне контроля за полетами, а потом старшему полицейскому офицеру, что его требования таковы: 200 тысяч долларов в подержанных купюрах и четыре парашюта в обмен на освобождение всех заложников.

Власти поняли, что выхода нет. Они не имели права рисковать жизнью ни в чем не повинных людей, которые могли погибнуть от взрыва при захвате самолета спецгруппой

К захваченному лайнеру направились два агента ФБР. Переодетые в форму работников аэродромного обслуживания, они вкатили на борт самолета тележку, на которой красовался мешок с пломбой. Раскрыв его, Купер заликовал: внутри лежали деньги и парашюты.

Угонщик сдержал слово и позволил всем пассажирам покинуть самолет. Невероятно, но факт: только оказавшись в главном зале ожидания аэропорта, встреченные толпой репортеров пассажиры узнали, что были заложниками при захвате самолета преступником.

Пока освобожденные пассажиры, узнав ошеломляющую новость, приходили в себя сначала от удивления, а потом и от шока, Купер готовился приступить к осуществлению второго этапа своего тщательно продуманного плана

Экипаж лайнера под угрозой взрыва бомбы оставался на своих местах. Купер потребовал, чтобы самолет дозаправили и выдали летчикам все необходимые данные для полета в Мексику.

Во время переговоров с наземными службами аэропорта и пилотами Купер проявил такое знание деталей воздушного сообщения и технических возможностей самолета, что представители власти поняли, что имеют дело с хорошо подготовленным, умным и расчетливым преступником.

Как только его требования были выполнены, Купер приказал капитану Биллу Скотту поднять самолет в ночное небо. К хвосту «боинга» сразу же пристроился реактивный истребитель ВВС США.

Но угонщик, человек осторожный и сообразительный, судя по его поведению, заранее просчитал все варианты действий властей.

Вскоре после того как самолет набрал высоту, Купер приказал капитану Скотту взять курс на юг При этом он проявил отличное знание не только летного дела, но и сложных вопросов аэродинамики.

«Летите с опущенными на пятнадцать процентов закрылками, – сказал Купер. – Шасси пусть остаются выпущенными. Скорость – чуть меньше девяноста метров в секунду Откройте заднюю дверь и не поднимайтесь выше двух тысяч метров».

Капитан Скотт, пораженный столь точными инструкциями (ему тоже стало ясно, что угонщик – не обычный преступник), быстро просчитал ситуацию и сообщил Куперу, что при таком режиме полета у них может скоро кончиться горючее. Купер спокойно ответил, что капитан может приземлиться в Рино, штат Невада

Выходя из кабины пилотов, угонщик приказал экипажу замкнуть стальную дверь, отделяющую кабину от остальной части «боинга», до самого конца полета и привести в действие систему, открывающую заднюю дверь самолета, как только он выйдет из кабины. Капитан подчинился, и салон «боинга» в мгновение ока заполнил поток холодного разреженного воздуха.

Следующие четыре часа Скотт и его товарищи летели навстречу неизвестности, в точности выполняя данные Купером инструкции. И лишь после того как они благополучно приземлились в Рино, выяснилось, что их единственный пассажир буквально растаял в ночи.

Позже тщательное изучение показаний приборов «черного ящика» позволило установить, что Купер покинул самолет в 8 часов 15 минут утра – через тридцать две минуты после взлета в Сиэтле. Под покровом темноты и облаков, которые скрыли его от сопровождавшего «боинг» истребителя, Купер бросился вниз, привязав к поясу деньги.

На первый взгляд, это преступление с точки зрения его исполнения казалось безупречным. Еще бы! Купер не только успешно скрылся, но и обвел при этом вокруг пальца полицию, ФБР и ВВС Соединенных Штатов, которые вместе противостояли ему!

И тем не менее данные «черного ящика» показали, что он все-таки совершил ошибку – единственную, но очень серьезную. В тот момент, когда Купер покидал самолет, «боинг» летел над юго-западной частью штата Вашингтон. Это пересеченная местность, заросшая густым лесом.

Кроме того, за бортом самолета температура воздуха была ниже нуля. Легкий костюм и плащ – слабая защита от холода. Таким образом, шансы Купера выжить после прыжка были небольшими.

Группы наземного поиска то и дело попадали в непроходимые болота. В этих условиях власти были вынуждены организовать поиск с воздуха. Так продолжалось две недели подряд. Но самолеты, снабженные чувствительными сенсорными датчиками, никого не нашли.

Газеты начали писать о том, что Купер объявится где-нибудь вновь. Словно в ответ на эти предположения через три недели после угона самолета в редакцию газеты «Лос-Анджелес тайме» пришло загадочное письмо.

«Я вовсе не современный Робин Гуд, – говорилось в нем. – К несчастью, мне осталось жить лишь четырнадцать месяцев. Угон самолета был для меня самым быстрым и выгодным способом обеспечить последние дни своей жизни. Я ограбил авиакомпанию не потому, что считал такой шаг романтическим или героическим Ради подобных глупостей я никогда не пошел бы на такой огромный риск. Я не осуждаю людей, которые ненавидят меня за мой поступок, не осуждаю и тех, кто хотел бы видеть меня пойманным и наказанным, тем более что этого никогда не произойдет Я не сомневался, что меня не поймают. Я уже несколько раз летал на различных маршрутах Я не собираюсь залегать на дно в каком-нибудь старом, затерянном в лесной глуши городишке. И не подумайте, что я психопат: за всю свою жизнь я не получил даже штрафа за неправильную парковку».

Письмо вызвало сенсацию. Купер не считал себя героем, но общество сочло иначе.

В редакции газет и на радио хлынул поток писем, авторы которых восхищались его ловкой проделкой.

Майки с именем авантюриста мгновенно стали такими же модными, как прежде одежда с надписью «Мир и любовь».

Тысячи готовы были поклясться ему в вечной любви, если бы только он объявился.

Но Купером были очарованы далеко не все. ФБР составило весьма убедительный психологический портрет преступника, однако решило не предавать его гласности.

Было немало и тех, кто сомневался, что именно Купер написал письмо в редакцию газеты.

Жители того района, над которым Купер выпрыгнул из самолета, прежде всего лесорубы, не сомневались, что письмо – ловкая подделка. Они были убеждены, что Купер погиб либо во время прыжка, либо чуть позже, и продолжали в глухой местности вести поиски полученных преступником денег. Тем же занимались по выходным дням сотни любителей приключений, которые отправлялись за «добычей Купера», хотя этих скорее привлекали нехоженые тропы, чем серьезный поиск сокровищ.

В то время как искатели – и люди подготовленные, и любители – наводнили район, где должен был приземлиться Купер, власти продолжали попытки обнаружить с воздуха хоть какие-нибудь следы угонщика-призрака или его добычи. Кстати, официальные лица тоже сомневались в подлинности письма в «Лос-Анджелес тайме» и были уверены, что Купер погиб после своего знаменитого прыжка. Но все поиски окончились неудачей. Через год после угона самолета ФБР заявило в печати, что уверено в смерти преступника.

А еще через четыре года, 24 ноября 1976 года, дело Купера было официально закрыто.

С этого времени, если, конечно, допустить, что Купер все-таки жив, ему формально могли предъявить лишь обвинение в уклонении от уплаты налогов.

После этого многие решили, что услышали имя Купера в последний раз.

Однако в 1979 году преследовавший оленя охотник наткнулся в лесу на табличку с надписью: «Люк во время полета должен быть плотно закрыт» Это оказалась предупредительная табличка с задней двери злополучного «Боинга-727». Новость вызвала такой ажиотаж, что тысячи искателей кладов вновь кинулись в глухие леса, где она была обнаружена.

Однако, несмотря на отчаянные усилия искателей сокровищ, пропавшая добыча долго оставалась ненайденной. И вот в 1980 году, ровно через девять лет после того, как Купер выкинул свой номер, отец и сын Гарольд и Брайан Ингрэмы шагали по берегу Колумбия-ривер, к северо-западу от Портленда. Вдруг восьмилетний мальчик заметил пачку старых, выцветших на солнце двадцатидолларовых купюр. Когда их собрали, всего оказалось 6 тысяч долларов.

Купюры эти были принесены течением сверху, с севера. Эксперты сверили их серийные номера с номерами на банкнотах, которые в свое время были выданы террористу. Никаких сомнений не осталось – найденные деньги оказались частью «добычи Купера».

Для многих эта находка стала доказательством того, что Купер действительно погиб во время прыжка с парашютом.

Случайная находка Ингрэмов послужила искрой для очередного взрыва интереса к деньгам Купера со стороны как местных жителей, так и приезжих, которые вновь потянулись в этот район в надежде разбогатеть.

И вновь их надеждам не суждено было сбыться. Больше никто никаких денег не нашел.

Однако в 1989 году некий водолаз-любитель в поисках следов «добычи Купера» нашел в реке, примерно на милю выше того места, где Ингрэмы обнаружили деньги, маленький парашют.

К великому разочарованию тех, кто взволновался в связи с этой находкой (несмотря на то, что прошло много лет, искателей удачи не стало меньше), было установлено, что парашют этот никакого отношения к Куперу не имеет.

Эрл Коссей, который укладывал парашюты для Купера, заявил, что найденный нельзя даже сравнивать с теми, что получил угонщик самолета. Скорее всего, сказал Коссей, этот парашют использовался при пуске осветительной ракеты. А может быть, это вообще детская игрушка.

Водолаза, который нашел парашют, нанял калифорнийский юрист, бывший агент ФБР Ричард Тосо. Вот уже десять лет каждый последний четверг ноября – День благодарения он проводил в поисках следов Купера.

Тосо, написавший книгу под названием «Д. Б. Купер, мертвый или живой», утверждает, что угонщик самолета утонул и его останки непременно должны были застрять между свай, которые вбиты в дно реки через каждые полмили на случай наводнения.

«Купер понятия не имел, где находится, когда выбрасывался с парашютом, – пишет Тосо. – Он упал в воду спиной с пачками денег, привязанными к поясу, и пошел ко дну. Он и сейчас где-то там, на дне. И остальные деньги тоже там, зацепившиеся за острый камень или занесенные илом».

Несмотря на ежегодно предпринимаемые поиски, Ричард Тосо, как и сотни других искателей кладов, так ничего и не нашел. Но отказываться от своей затеи не намерен.

Выжил ли Д. Б. Купер, куда девались остальные деньги – все это и сегодня остается такой же загадкой, как много лет назад.

И похоже, она не будет разгадана никогда.

Юрген Шнайдер (XX век)

Немецкий авантюрист. Торговал недвижимостью.

Приобретал один элитарный объект за другим в Берлине, Мюнхене, Франкфурте, Гамбурге. Наконец был осужден за мошенничество.

Юргену Шнайдеру когда-то принадлежали самые роскошные дома в Германии. Но вот уже несколько месяцев ему принадлежит только скромная камера в американской тюрьме. Ее он может обменять только на аналогичную – в тюрьме немецкой. Избавиться от этих неприятных «объектов недвижимости» господин Шнайдер мог бы, заплатив семь миллиардов марок, которых у него нет.

Когда две Германии превратились в одну, самым прибыльным бизнесом оказалась торговля недвижимостью.

Глубокомысленные западные эксперты постановили, что архитектура ГДР эстетически ужасна, идеологически чужда демократическому обществу и чрезвычайно вредна для здоровья, поскольку при строительстве зданий использовались сомнительные стройматериалы, например, асбест.

Восточная Германия пошла на снос. Или под реконструкцию Процесс получил двусмысленное название ''санирование" – оздоровление На месте социалистической архитектуры, которая по мании величия сильно превосходит московскую, воздвигаются современные западные строения – скромные, узкие, дешевые.

Счастливцы, въехавшие в только что отстроенное жилище, обнаруживают, что новая квартира «слегка жмет в плечах», а соседский телевизор слышен не хуже собственного.

Доктор Юрген Шнайдер, потомственный торговец недвижимостью, презирал дешевизну, экономию и поспешность. Он даже отказался называться маклером или торговцем недвижимостью, чтобы не ассоциироваться с бизнес-чернью, которая суетливо покупает, ремонтирует и перепродает – побыстрее и подешевле.

На визитных карточках Шнайдера значилось; «частный инвестор» Инвестиции его были чрезвычайно занимательны, хотя и не слишком разнообразны. Сначала Юрген Шнайдер разводил… такс. Доходы от этой деятельности позволили ему в короткий срок сколотить необходимый начальный капитал для самостоятельной торговли недвижимостью, тогда еще в Западной Германии.

Случилось это в 1981 году. Тогда же он стремительно сформировал собственный деловой стиль, которого неуклонно придерживался до самого финала своей карьеры: не гнаться за стремительными доходами, дорого покупать самые дорогие объекты в самых престижных местах, дорого реставрировать и дорого сдавать в аренду.

Образцово-показательную операцию такого рода Шнайдер осуществил в 1986-1991 годах, заработав пару сотен миллионов марок и несокрушимую репутацию Он купил отель во Франкфурте (бывший под опекой Общества охраны памятников) за 40 миллионов марок. Вложил в реставрацию – слово «санирование» еще не вошло в обиход – 200 миллионов и перепродал японской фирме за 450 миллионов

Он охотно признавался в своей слабости к старой архитектуре и не выносил современных штучек из стекла и бетона. Вся его деловая активность была, по его словам, вызвана исключительно заботой о сохранении исторического облика родины. Он любовно подбирал расцветки фасадов, форму окон и рисунок дверных ручек в соответствии с оригинальными проектами Если промышленность Германии не удовлетворяла его придирчивый вкус, заказы переправлялись в страны, которые производили строительные материалы лучшего качества. Например, в Бельгию и Великобританию.

В довольно стремительном темпе Шнайдер делал архитектурно-финансовую карьеру, приобретая один элитарный объект за другим в Берлине, Мюнхене, Франкфурте, Гамбурге.. Отели, торговые центры, апартаменты-люкс. Разумеется, такая деятельность проводится только и исключительно в кредит. Он и брал кредиты – документально обосновывая размеры необходимых ему сумм. В кредитах ему не отказывали никогда. Во-первых, потому что его документация была неизменно безукоризненна и неопровержимо доказывала, что здание, под которое он берет кредит в долг пятьдесят миллионов марок, после сдачи в аренду принесет двести. Во-вторых, сам Шнайдер выглядел безукоризненно-консервативно в своем темном двубортном костюме, из нагрудного кармашка которого выглядывал со вкусом подобранный в тон платочек. В-третьих, он появлялся у подъездов банков на роскошном ухоженном «мерседесе» модели… пятнадцатилетней давности. Что, с одной стороны, доказывало его пристрастие к изысканной старине, а с другой – демонстрировало: у этого человека уже пятнадцать лет назад были деньги на собственный «мерседес».

После объединения Германии фирма Шнайдера развернулась по-настоящему. Он стал самым крупным инвестором в недвижимость ее восточной части, скупив, к примеру, в Лейпциге около шестидесяти процентов всех объектов, выставленных на продажу.

Дороже и роскошнее, чем Юрген Шнайдер, не строил никто. Самым эффектным из его приобретений был торговый пассаж «Маес Иег» в центре Лейпцига с легендарным рестораном «Погребок Ауэрбаха». Именно в этом уютном заведении коварный черт по имени Мефистофель дурил головы беззаботным выпивохам. Черт всех и попутал.

31 марта 1994 года – в «зеленый четверг», день предпасхальной недели, доктор Юрген Шнайдер выплатил праздничные премиальные своим сотрудникам, распил с ними пару бутылочек шампанского и отбыл с женой на пасхальные каникулы в Тоскану. Пасхальные каникулы в солидных фирмах принято растягивать подольше. Поэтому, когда шеф не объявился к началу рабочей недели – 5 апреля, никто его не хватился. Хватились 7-го, когда было уже поздно.

7 апреля поверенный Шнайдера, по случайному совпадению тоже Шнайдер, передал в бюро фирмы и правлению «Ое Шзспе Вапк» – главного кредитора Шнайдера – два экземпляра одного и того же письма. Стиль письма отличался изысканной вежливостью, а содержание – наглостью. «Неожиданно обнаружившиеся признаки тяжелого нездоровья мешают мне продолжать мою деловую активность Надеюсь, что "Оеи^сПе Вап1с" будет наблюдать за завершением строительства начатых мною объектов Врачи рекомендуют мне избегать любых стрессов и в связи с этим не разглашать мое нынешнее местопребывание».

Этот текст привел правление фирмы «5с1те1(1ег АО» и правление «Веийспе ВагЛ АС» в оцепенение – приблизительно в равной степени. Самый крупный инвестор за всю послевоенную историю торговли недвижимостью – сбежал. Или, если буквально переводить с немецкого – «нырнул», залег на дно. Зачем? Ведь у него было огромное личное состояние и самая прекрасная немецкая недвижимость, которая должна была приносить неимоверные доходы. На него работала половина строительных предприятий страны – от огромных фабрик до крохотных мастерских.

Надо сказать, что опытный германский пролетариат, закаленный в боях с буржуазией, этими вопросами не задавался, И был прав. Сообщение о письме появилось сначала в утренних радионовостях, а рабочий день у строителей начинается раньше, чем у банкиров, так что некоторые мелкие фирмы успели отчасти предотвратить свои убытки. Они рванули на незаконченные стройки доктора Шнайдера и вынесли оттуда все, что не было привинчено накрепко.

Через пару часов самые важные строительные объекты Шнайдера была взяты под охрану службой безопасности «Оешзспе Вапх». Последний, оправившись от первого изумления, решил прежде обезопасить дорогостоящее имущество, а уж потом разбираться. Самые верные сотрудники Шнайдера, которые знали, что шеф опасался шантажа и круглосуточно находился под охраной двух частных детективов, еще некоторое время упорно уверяли, что герр Шнайдер чист и его, несомненно, похитили. Через неделю прокуратура получила доступ к бухгалтерским книгам и строительной документации. О похищении больше никто не заикался.

Состояние Юргена Шнайдера скроено было исключительно из долгов, которые он, оказывается, умел делать с тем же размахом, с которым реставрировал памятники архитектуры. В общей сложности он был должен пятидесяти немецким и европейским банкам. Сумма кредитов, по которым он никогда не смог бы рассчитаться, составляла в марте 1992-го – 2,496 миллиарда марок, в марте 1993-го – 3,818 миллиарда, в марте 1994-го – 6,347 миллиарда.

Кроме миллиардных долгов, он оставил десятки незавершенных строек и на девяносто миллиардов неоплаченных счетов от строительных фирм, большей части которых теперь грозило разорение. Чтобы предотвратить эту катастрофу, потребовалось телевизионное обращение канцлера Коля к немецким банкам. Канцлер призвал финансовую элиту дать строителям возможность списать свои убытки по делу Шнайдера и предотвратил тем самым появление сотен агрессивно настроенных банкротов.

Когда этот вопрос был решен, банкам и прокуратуре пришлось искать ответ на следующий, который в сложившейся ситуации представлял не более чем академический интерес. Но тем не менее занимал правосудие в наибольшей степени. Кем был Шнайдер – мошенником или идиотом? Разорился ли он от того, что переоценил свои силы и утратил чувство реальности? Или с самого начала запланировал это грандиозное надувательство? Ответ потребовал нескольких месяцев напряженной экспертизы всех имевшихся в распоряжении следствия документов. Он заключался в том, что Шнайдер был не просто мошенником, но – совершенно выдающимся мошенником.

Кредиты, которые он получал под свою деятельность, во много раз превосходили реальную стоимость всех его объектов. Это достигалось тремя несложными способами. Способ первый состоял в том, что в каждом здании завышалось общее число метров полезной площади, что, естественным образом, повышало предполагаемые доходы от возможной аренды. В торговом центре «Ьа РасеИез» во Франкфурте-на-Майне было 20 000 квадратных метров, пригодных для аренды. Так было написано в документах, которые Шнайдер предоставил «ОеШзспе Вапк». Банк откликнулся на это сообщение, выдав 415 миллионов маров в кредит под реконструкцию. На самом деле квадратных метров было всего 9000 и стоимость всех работ составляла не более 200 миллионов марок. Кстати, число 9000 было крупно написано на заборе, ограждавшем строительство, и следовательно, не составляло никакой тайны.

Способ второй был несколько хитроумнее Одно и то же здание многократно перепродавалось, всякий раз дорожая Шнайдер основал более пятидесяти мелких фирм, которыми руководил через подставных лиц, и формально перегонял купленные дома с баланса одной фирмы на баланс другой. Небольшую, прекрасно оборудованную виллу в Кенигштайне, которая служила резиденцией «Зсппею'ег АО», подчиненные босса перепродавали друг другу, пока она не стала стоить 37,5 миллиона марок. Эта цифра и стала основанием для банка выдать соответственную сумму в кредит под залог виллы. Дорожать-то она дорожала, но исключительно на бумаге, поэтому банк, завладевший виллой, после банкротства обнаружил, что более 15 миллионов выручить за нее невозможно. В конце концов, не Шнайдер виноват в том, что банки выдают кредиты, ориентируясь на последнюю продажную стоимость здания. Он только использовал создавшееся положение.

Еще герр Шнайдер любил предъявлять банкам кредиты на будущую аренду, в которых цифры вписывались нехитрым методом «с потолка». В том же торговом центре «Ье РасеНех» аренда по двум комнатам должна была приносить 57,5 миллиона в год. На самом деле – не более одиннадцати. Из комбинации этих трех приемов доктор Шнайдер и извлек за несколько лет около семи миллионов марок кредитов.

Разумеется, он извлекал прибыль из собственного дарования и для себя лично. Но очень скромную по сравнению с размахом всего предприятия. На его личном счету в марте 1994 года находились сбережения в размере всего двухсот пятидесяти миллионов марок. Вернее, они должны были там находиться. Это последний аргумент в пользу того, что Юрген Шнайдер был отнюдь не идиотом, а именно мошенником.

Начиная с 1993 года он понемножку перекачивал указанные двести пятьдесят миллионов окольными путями на счет в английском банке, где вся сумма к марту 1994 года и оказалась Испарившись в предпасхальный четверг из собственного офиса, Шнайдер повторил всю операцию еще раз, справедливо полагая, что найти деньги в Англии – исключительно вопрос времени. Поэтому он сновал разделил эту сумму на части и отправил гулять по всему свету. Изрядно попутешествовав, миллионы снова оказались вместе, только теперь в Швейцарии. Отправился путешествовать и их владелец. А по его следам – многочисленные сотрудники самых разнообразных сыскных организаций.

Услужливые граждане и неутомимые журналисты умудрялись в один и тот же день видеть доктора Шнайдера в весьма удаленных друг от друга частях света. 9 мая его видели в Мюнхене и Парагвае. 30 мая на африканском побережье и в герцогстве Лихтенштейн. Сообщения поступали из Канады, с Карибских островов и Филиппин, из Испании, Швейцарии, Югославии и Ирана. В это время Шнайдер загорал на пляже в райском местечке неподалеку от Майами. Долетев вместе с супругой до Вашингтона под собственным именем, он продолжил путь с фальшивым паспортом. Снял апартаменты в Майами, которые обходились ему в три тысячи долларов ежемесячно, и прикинулся итальянцем. Единственную маскировку, о которой позаботился беглец, будет точнее все же назвать демаскировкой В Германии Шнайдер прикрывал свою лысину маленьким элегантным шиньончиком В Майами он расстался с этой деталью туалета и отпустил усики. Свою жизнь в амплуа миллионера в отставке Шнайдер был все же вынужден время от времени прерывать отправкой связных в Европу для пополнения денежных запасов.

Связной-то его и подвел Итальянец Полетти пренебрег мерами предосторожности, не ушел вовремя от «хвоста» и был замечен, когда входил в апартаменты, занятые неизвестной пожилой парой Шнайдера арестовали в момент, когда он предавался любимому делу – открывал дверь банка быть может, даже, если б не вмешательство ФБР, ему бы удалось взять что-нибудь в кредит

Деньги сгинули безвозвратно. Доказать, что тринадцатимесячный отдых Шнайдера в Штатах был вызван чем-либо иным, кроме состояния здоровья, пока не предоставляется возможным. Его обвинили в мошенничестве и сокрытии доходов от налогов. Но какие могут быть доходы у человека, задолжавшего семь миллиардов.

С тех пор, как его переодели в тюремную форму Майами – безрукавку и шорты защитного цвета – начальство многих немецких банков вздохнуло с облегчением. Хотя почему, собственно.

Майкл Марковиц (1946 – 1985)

Эмигрировал из Румынии в США. Считался бензиновым королем Америки.

Федеральное бюро расследований и нью-йоркская полиция в 1997 году составили список представителей российской организованной преступности, убитых (в крайнем случае, раненых), как говорится, на боевом посту. Всего числом в 60 человек. Среди них оказался и Майкл Марковиц.

В ночь на 1 мая, согласно поверьям, ведьмы, злые духи и всякая нечисть слетаются на Лысую гору в Шварцвальде (Германия), и Сатана там правит бал .Тем временем многочисленные их помощники, ассистенты и ученики, оставшись дома без присмотра, резвятся, пробуя свои силы в ремесле, которое поэт охарактеризовал, как «сеять зло без сожаленья». В Вальпургиеву ночь 1986 года на 66-й улице в районе Бруклина прогрохотало несколько выстрелов Выглянувшие из окон жители увидели, как серебристо-серый «роллс-ройс», принадлежавший жившему по соседству Майклу Марковицу, врезался в припаркованную у тротуара машину Из «роллс-ройса» раздались крики и прозвучала мольба о помощи. Но никто не подумал о том, чтобы выйти на улицу, – у Марковица была очень плохая репутация, и соседи были уверены, что он в очередной раз поскандалил с кем-то из «своих» или впал по привычке в истерику Уличный охранник все же подошел к «роллс-ройсу» и увидел, что Марковиц истекает кровью Он проговорил имя того, кто стрелял в него, но охранник не понял или не захотел понять «Какое-то иностранное имя», – говорил он потом «Я заплачу вам любую сумму», – выдавливал из себя Марковиц последние предсмертные слова Он надеялся, что за свои деньги еще может выторговать себе спасение, и не догадывался, что судьбу, с которой он играл так жестоко и самоуверенно, ни купить, ни продать нельзя

Так закончил свои дни 42-летний эмигрант из Румынии Майкл Марковиц А начиналось все с радужных надежд на долгую и счастливую жизнь. Почему бы и нет? Но судьба держит в руках карту каждого из нас, и линии порой располагаются не так, как хотелось бы

Майкл родился в 1946 году в Бухаресте, в благополучной еврейской семье, где его приход в этот мир расценивался как подарок и утешение после трагических военных лет У отца (неясно, что делавшего во время войны) была собственная текстильная фабрика с приличным доходом. Но захватившие власть коммунисты национализировали фабрику, и разорение семьи выбило отца «из седла» От этого удара он уже не смог оправиться В середине 1960-х семья эмигрировала из Румынии в Израиль Там Майкл окончил университет, получив степень магистра математики и инженерных наук Отслужив в израильской армии, он женился на сержанте Лие Зигельбаум – крупной интересной блондинке

У супругов Марковиц было уже двое детей, когда Майкл вдруг почувствовал, что Израиль тесен для его широкой натуры. В 1979 году он вывез свою семью из Израиля, и в потоке эмигрантов из СССР и стран Восточной Европы Марковицы въехали в Соединенные Штаты.

Об Америке Майкл еще с детства имел представление, как о месте, где с неба непрерывно льется золотой дождь. Где только законченный идиот может не воспользоваться предоставленными возможностями (включая возможность работать, проявляя свой ум и талант) и не разбогатеть. По приезде в Америку Майкл решил, что для начала он должен заработать миллионов пять-шесть. Первые его шаги в этом направлении он сделал благодаря способностям и образованию. Он разработал счетчик для такси – тот самый, который сегодня установлен на нью-йоркских «кэбах», – регистрирующий платежи и выдающий пассажирам квитанции об уплате. Работал Майкл над счетчиком на пару с израильским бизнесменом Эфраимом Шуркой, пообещавшим ему обеспечить протекцию у тогдашнего главы городской Комиссии по такси и лимузинам Джея Турова. В начале 1981 года, когда счетчик был готов, Эфраим «нажал на педали» с целью добраться до Турова. Однако дальше посредника по имени Хайм Шворц не пробился. Этот Шворц взялся – за определенную мзду, конечно, – довести дело до Турова и представить ему счетчик. За неимением ничего лучшего Марковиц и Шурка согласились принять и оплатить услуги Шворца. Однако, едва познакомившись с проектом Марковица, Шворц тут же заявил, что – надо же – он сам, оказывается, изобрел точно такой же счетчик для таксомоторов, и теперь для нью-йоркских такси будут приняты Джеем Туровым его счетчики. Грабеж среди бела дня! А что делать? Против лома, говорят, нет приема. Против таких лихачей, как Шворц и Туров, Марковиц и Шурка оказались бессильны.

Так первая попытка Марковица относительно честно (не считая готовности заплатить любую взятку тому, от кого что-то зависит) заработать парочку миллионов рухнула, оставив ему только гордое (но материально никак не подкрепленное) сознание, что счетчики все же его изобретение.

«Он блестящий парень. У него необыкновенная голова. Если бы он занялся честным бизнесом, то добился бы необыкновенного успеха», – говорил о Марковице федеральный прокурор Майкл Голд. Но Марковиц, огорченный неудачей, в дальнейшем пренебрег честным бизнесом. «Это Америка! Я люблю Америку! Здесь есть где развернуться! Важно не быть дураком!» – часто говорил Марковиц Он сошелся с хорошо известным в преступных кругах американским дельцом Джозефом Школьником, который посвятил его в тайны «бензинового бизнеса». Марковиц усвоил, что «капают» доллары только из утаенных налогов на бензин, и разработав свою собственную систему махинаций ограбления государства на сумму около полутора миллионов долларов в месяц, создал цепь бензозаправочных станций в Лонг-Айленде. Суть его подхода заключалась в том, что он нанимал какого-нибудь не знающего ни слова по-английски польского или афганского иммигранта и назначал его номинальным президентом компании. Бензин продавали, а налог государство не получало. Когда же являлся чиновник из налогового управления выяснить, что происходит, он обнаруживал, что ему не с кем объясняться – его не понимают. Оставалось удалиться ни с чем. А когда он приходил в следующий раз, то «президента» в компании уже не было и найти его не представлялось возможным. Марковиц спокойно клал в свой карман 26-процентный налог на бензин.

Дела шли блестяще. Марковиц жил со своей семьей на Аркансо Драйв в Бруклине, в собственном доме стоимостью 800 тысяч долларов. Внешне дом выглядел более чем скромно (чему очень способствовала замусоренная, заросшая кустарником лужайка), но зато изнутри дом блистал роскошью, как понимали это его хозяева – Майкл и Лия Марковиц. Дом спускался вниз на три подвальных этажа. В нем было четыре спальни с зеркальными стенами и потолками, бассейн, джакузи, две столовых. Комнаты были забиты всевозможными достижениями бытовой электроники – телевизорами, телекамерами, магнитофонами, проигрывателями, телефонами, компьютерами. Майкл был хорошим семьянином – не пил, не курил, не прикасался к наркотикам. Любил сидеть дома и лишь изредка играл в карты у приятеля-соседа, где ставки были не ниже 2000 тысяч долларов за игру.

Особую привязанность испытывал Майкл к своим престарелым родителям. Он купил для них дом. В Бруклине за полмиллиона и дачу в Монтеселло за 150 тысяч долларов и положил на имя отца 20 миллионов долларов в швейцарский банк.

Каждое утро Майкл Марковиц – высокий грузный мужчина – отправлялся в шикарном автомобиле в свой офис, располагавшийся в новом здании в Лонг-Айленде Сити и оборудованный новейшими компьютерами, факс-машинами, первоклассной конторской мебелью. Большую часть времени Майкл проводил в своем кабинете, где пересчитывал кипы зеленых денежных купюр в буквальном, а не в переносном смысле издававших запах бензина. Начав с покупки захудалой бензоколонки во Флатбуше в начале 1980-х годов, Майкл теперь стал совладельцем 200 бензоколонок в Квинсе и Бруклине. К «делу» были привлечены «джентльмены удачи», прибывшие из СССР, которых Майкл, по словам его знакомого, «ненавидел и презирал», но без которых не мог обойтись в деле.

Словом, все шло, как надо, и годовой доход исчислялся миллионами долларов. Тут бы вздохнуть с облегчением. Но нет! В нашем полосатом мире за взлетом следует падение, за удачей – просчет, а то и провал, за найденным источником обогащения – жестокая конкуренция. Не избежал действия этого закона и Марковиц. Его бензиновые операции вызвали завистливое раздражение. И ни у какой-то там мелкой сошки, а у представителей славной итальянской мафиозной организации «Коза ностра». В один не лучший для Марко-вица день звезду его финансового успеха затмила мощная фигура (весом в 450 фунтов) Лари Иориццо Он объяснил Марковицу, что столь успешная «деловая» активность не может протекать вне контроля над нею со стороны определенных лиц. Никто ничем не угрожает, естественно, но встретиться, поговорить и договориться с Майклом Франчезе – крупным авторитетом из мафиозной семьи Коломбо – не мешает. Дважды повторять приглашения не понадобилось. Встреча состоялась и завершилась соглашением о совместной работе и разделе доходов. Встречу эту Лори Бреветти – тогдашний руководитель отдела по борьбе с организованной преступностью в Бруклине – охарактеризовала как «историческую». Ибо впервые был найдет общий язык и открыт путь тесному сотрудничеству между старой «Коза нострой» и новым пополнением преступного мира Америки за счет прибывших из СССР и стран Восточной Европы «нетрудовых элементов». Согласно принятой конвенции доходы от бензиновых операций отныне должны были делиться в пропорции: 75% – итальянцам, 25% – Марковицу и его сообщникам. Через год Марковиц на своих передовых предприятиях поднял прибыли до 1 миллиарда долларов. Неплохо вроде бы, но честности в разделе добычи не наблюдалось. Козаностровцы, к которым Марковиц и его люди относились с придыханием, большого уважения к своим советско-восточно-европейским союзникам не испытывали. Как сказал потом Иориццо, у него «был приказ от Франчезе всячески надувать Марковица», что он и делал, так что альянс работал по принципу: «вор у вора дубинку украл». Но даже и при таком раскладе на долю Марковица оставалось около 50 миллионов долларов в год.

Стиль его жизни все более походил на тот, что показывали в «гангстерских» фильмах. Он завел армаду дорогих автомобилей, включая «роллс-ройс», два «мерседеса», «линкольн», «таункар», «кадиллак». Иногда Майкл сам сидел за рулем, но чаще его, как и положено настоящему мафиози, возил личный шофер. Одевался Майкл в кожу. На груди его соперничали друг с другом золотые цепи, а пальцы украшали кольца с внушительными бриллиантами. Он начал вкладывать деньги в недвижимость: купил 5 квартир в башне Трампа на Пятой авеню в Манхэттене, несколько особняков на Вест-сайде, большое здание на Ист 23-й улице и дом в Вене.

Как и все, кто ступил на путь преступления и длительное время движется по нему преуспевая, Марковиц потерял осторожность и вообразил себя неуловимым и безнаказанным.

Однако в конце 1982 года в цепи «воры воруют – полиция их ловит» произошел перелом в пользу последней. Органы правопорядка раскрыли суть операций с бензином. Лари Иориццо был взят «за жабры» и… раскололся, посвятив следователей в тайны и детали бензинового альянса. В 1985 году Марковиц почувствовал, что «ищейки идут по его следу». Вместе со своим адвокатом, одетый со всем шиком, на какой был способен (что означает: в костюм из акульей кожи и ювелирные изделия всех мыслимых видов), Марковиц отправился в Олбани держать ответ по предъявленным ему обвинениям в составлении фальшивой налоговой декларации. Когда же власти в беседе с ним упомянули о грозящем судебном преследовании по поводу связи с мафией, Марковиц согласился сотрудничать и даже выступить в качестве свидетеля обвинения в судебных процессах.

Так Марковиц бросил кости в своей последней игре – в двойной игре «и вашим, и нашим», которая, скорее всего, и стала причиной его убийства.

С одной стороны, Марковиц продолжал оставаться в преступном бизнесе. Хотя ему было запрещено заниматься бензином, он, действуя через подставных лиц, разрабатывал и осуществлял свои новые «схемы». Пытался наладить какой-то фанерный бизнес с СССР. Потом, когда с фанерой не заладилось, задумал выпускать журнал, в котором публиковались бы материалы советских журналистов (не прообраз ли «Курьера7») С другой стороны, он стал осведомителем ФБР Правда, те сотрудники, которые имели с ним дело, утверждали, что осведомитель он был подозрительный – сообщал ФБР только то, что было уже известно и без него, как бы играл с ФБР в «кошки-мышки». Однако обернулась эта игра другой, именуемой «крыса», что на воровском жаргоне означает «провокатор». Именно это слово увидел Маркович написанным черной краской на своем доме в Бруклине.

По словам знакомых, Майкл был не на шутку напуган. Он быстро перевез свою семью в купленную им квартиру в Манхэттене. «Вообще-то мне нечего бояться, – твердил он своим дружкам – Властям я ничего толком не говорю, зато исправно сообщаю мафии все, что удается узнать в офисе ФБР».

Свой последний вечер Марковиц провел у приятелей. Затем он вышел, сел в свой «роллс-ройс» и двинулся с места. В этот момент кто-то, кого, скорее всего, Марковиц знал, остановил машину. Марковиц открыл стекло и стал разговаривать с подошедшим. Беседа закончилась выстрелами и смертью Марковица.

Валентина Ивановна Соловьева (род в 1951)

Учредитель фирмы "Властелина", работавшей по принципу пирамиды. По низким ценам предлагала вкладчикам автомобили, квартиры и особняки. К концу своей недолгой деятельности она перешла в основном на депозитные вклады – просто собирала деньги, обещая огромные проценты. Причислила себя к лику святых.

После ареста хозяйки «Властелины» в ее сейфе нашли паспорт Аллы Пугачевой.

Там же сыщики обнаружили то ли расписку, то ли справку о том, что «живая легенда» эстрады сдала фирме «Властелина» очень большую сумму денег. Зачем она их туда сдала, не указано. И так всем ясно. Какое-то время «Властелина», а точнее ее хозяйка – госпожа Соловьева – играла в Москве, Подмосковье и по всей стране роль той самой прекрасной «тумбочки», в которую если раз положишь, то потом очень долго сможешь брать деньги без счета.

Правда, продолжалось это недолго – с декабря 1993-го по октябрь 1994-го. После этого Соловьева из благодетельницы вдруг превратилась сначала в беглую, а потом и заключенную под стражу супермошенницу.

Паспорт Алле Борисовне милиционеры, говорят, вернули быстро, а вот денежки – нет.

Валентина Ивановна Соловьева хоть и причисляет себя сейчас к лику святых, была всегда женщиной простой. Миллиарды рублей и многие тысячи долларов она хранила в грубых рогожных мешках, потом в картонных упаковочных коробках от сигарет и телевизоров. И жила она, уже будучи миллиардершей, в скромной малогабаритной двухкомнатной квартирке. Из причесок предпочитала самую обычную шестимесячную завивку. Несмотря на солидные габариты, любила пироги, кофты с люрексом и душевные песни в исполнении известных артистов. Особенно уважала Надежду Бабкину, которой, говорят, она, однажды расчувствовавшись, подарила аж «Мерседес-600».

Бабкина, как говорится в одном из многочисленных томов следствия по уголовному делу «Властелины», была последней, кто посетил Соловьеву в ее доме перед тем, как уже, объявленная мошенницей, та «ударилась в бега». То ли даренный «мерседес» певица хотела отдать обратно, то ли вложенные во «Властелину» свои деньги получить назад, неизвестно.

Валентина Соловьева начинала свою деловую жизнь очень и очень скромно. Поначалу она была скромной кассиршей по фамилии Шанина в маленькой парикмахерской в крошечном подмосковном городке Ивантеевка.

Это уже потом лившиеся к ней потоки новых вкладчиков приходилось регулировать специальным нарядам милиции, и деньги она принимала только от коллективов и по очереди с предварительной записью.

Валентина Ивановна придумала романтическую сказку о том, что появилась она на свет будто бы в кочевом таборе и была плодом любви трагического мезальянса – роковой цыганской красавицы и благородного офицера, ставшего потом генералом и эмигрировавшего в Швейцарию. Мать, с позором изгнанная из табора, будто бы бросила новорожденную на произвол судьбы, и девочка наверняка бы замерзла, если б ее вдруг не подобрала сердобольная русская женщина, вырастившая несчастную сиротку, как свою родную дочь.

Позже, когда начали раскручивать дело о пропавших миллиардах «Властелины», следователи нашли женщину, вырастившую Валентину, в глухой деревне Калужской области. И выяснилось, что она вовсе не приемная, а самая настоящая родная мать хозяйки «Властелины», которая от своих миллиардов не дала родительнице ни копейки, и та с великим трудом добывала себе пропитание, торгуя на рынке укропом.

Утирая слезы, мать Соловьевой рассказывала следователям самую обычную, по-своему драматическую и вовсе не романтическую историю. Жила она в Гомельской области и в тяжкие послевоенные годы, чтобы не умереть с голоду, завербовалась на лесозаготовки в Сибирь. Потом в поисках лучшей доли добралась аж до Сахалина, дальше в России ехать некуда – море. И не в таборе у романтического костра с песнями и плясками, а в общежитейском грязном бараке, и не от благородного офицера, а от случайного солдатика она забеременела и родила дочь. Было это весной 1951 года.

Солдат, как водится, отслужил свое, уехал и пропал. Но в конце концов он оказался лучше тысяч других случайных отцов. Через три года вспомнил, одумался и взял свою невенчанную сахалинскую жену с ребенком к себе в Куйбышев.

Рассуждая в меру своих способностей вместе со следователями о причинах фантастической деловой карьеры дочери, мать Валентины смогла припомнить лишь одно существенное обстоятельство, которое на ее взгляд могло повлиять на умственные способности дочери. Лет в семь или в восемь Валентина по неосторожности упала в погреб, ударилась там головой о что-то твердое и потеряла сознание. Вытащив дочь, мать вызвала «скорую», которая приехала, когда девочка уже очнулась. Врачи сказали что-то вроде обычного: «до свадьбы заживет» и уехали Больше к медикам мать не обращалась. Потом, когда заметила, что по ночам дочь вдруг вскакивала, хваталась за голову и подолгу плакала, водила ее к бабкам-знахаркам на заговор. Вроде бы помогло.

«Всем бы так падать в погреб», – мрачно пошутил один из следователей. Став миллиардершей, Валентина Соловьева любила рассказывать своим гостям – а у нее в Подольске собирался чуть ли не весь московский бомонд, сколько и каких только учебных заведений она в своей жизни не кончила. Начиная со студии при цыганском театре «Ромэн» и кончая курсами при Прокуратуре РСФСР и школой американского бизнеса.

На самом же деле она бросила школу, не кончив и девятого класса. Познакомилась с молодым человеком по фамилии Шанин и уехала с ним в подмосковную Ивантеевку. Там она работала кассиршей в маленькой парикмахерской. Родила двоих детей и была, говорят, счастлива. Но потом уже в сорок лет нашла себе другого мужа и стала Соловьевой. В 1991 году открыла в Люберцах семейную фирму ИЧП «Дозатор», занимавшуюся торгово-посредническими операциями. Но не прошло и года, как с мужем переехала в Подольск и заключила там с руководством местного электромеханического завода, одного из крупнейших когда-то предприятий оборонного комплекса страны, договор о посредничестве по сбыту производимых им конверсионных товаров – холодильников и стиральных машин Прошло еще несколько месяцев, и, взяв в компанию нескольких руководящих работников завода, Соловьева создала ИЧП «Властелина», которое разместилось в здании бывшего заводского профкома. Вот там-то и начала строиться, быстро ставшая гигантской, ее финансовая пирамида.

А происходило это так. Валентина Ивановна предложила работникам завода сдать ей по три миллиона девятьсот тысяч рублей с тем, чтобы через неделю получить «Москвич», который тогда (это был 1994 год) стоил восемь. И действительно выполнила эти обещания. Первые счастливчики разъехались на машинах, приобретенных менее чем за полцены. И вместе с ними по городу, по области, затем в Москву и по всей России полетела слава о подольской волшебнице. И потекли к ней денежки все новых и новых вкладчиков, для которых сроки получения машин были уже другими – месяц, потом три, потом полгода.

Кроме автомобилей, и снова по смешной цене, Соловьева стала предлагать своим вкладчикам квартиры и целые особняки. Только с работников подольского электромеханического завода Соловьева собрала более двадцати миллионов долларов под обещания построить им дешевое жилье.

К концу своей недолгой деятельности она перешла в основном на депозитные вклады – просто собирала деньги, обещая огромный процент. Но уже при условии минимального вклада не менее 50 миллионов рублей. С мелочью возиться уже не было времени и сил. Потом этот лимит возрос уже до 100 миллионов. Отдельным частным вкладчикам такое было не под силу, и люди скидывались, посылали в Подольск с деньгами представителя, который потом, получив обратно вклад с «наваром», должен был разделить все между участниками складчины.

Пирамида «Властелины» заработала. В отличие от МММ и других подобных ей мошеннических фирм, стремившихся расширять круг вкладчиков и тративших огромные деньги на рекламу, Соловьева делала главную ставку на коллективных вкладчиков. Зная, как слаб человек и что «все мы -люди», она засылала своих «агентов влияния» во властные структуры – от районного до всероссийского масштаба. И особенно в правоохранительные органы, к помощи которых, когда пирамида рухнет – а это Соловьева предвидела, – она сможет обратиться в трудный час.

Расчет мошенницы был точным. Не прошло и двух лет, как по спискам «Властелины» (если бы они велись) можно было бы чуть ли не составлять адресный справочник административных и правоохранительных учреждений. Деньги текли рекой не только из городов России, но и с Украины, из Белоруссии и Казахстана.

Люди, наблюдавшие столпотворение вкладчиков у дверей офиса «Властелины» в Подольске, могли лишь предполагать, какие гигантские суммы шли в руки Соловьевой. К концу рабочего дня большие коробки с наличностью громоздились вдоль стен кабинета Соловьевой рядами в три этажа.

Уже потом из материалов следствия стало известно, что в день Соловьева собирала до 70 миллиардов рублей.

Узнав, что муж Соловьевой работает в ее фирме шофером и грузчиком, многие удивлялись – не низковата ли должность для супруга генерального директора? Они просто не знали, что грузил и возил он мешки и коробки с пачками денег.

Соловьева вела массовую обработку и столичной интеллигенции. И прежде всего – известных артистов. В ее дом и в подольский концертный зал «Октябрьский» стремились из Москвы лучшие творческие силы столицы – Е. Шифрин и Е. Петросян, В. Лановой и И Кобзон, А. Пугачева и Ф. Киркоров. Не говоря уже об упоминавшейся любимице Соловьевой Н. Бабкиной.

Говорят, что была договоренность о том, что во время своих гастролей в Москве к ней приедет и сам Майкл Джексон. Но не приехал. Не успел – ее посадили.

В свое время у деревни Остафьево под Подольском была усадьба князей Вяземских. Там бывали Гоголь и Грибоедов, Жуковский и Карамзин. По аллеям старого парка гулял А. С Пушкин. В наши дни разместившийся в здании бывшего барского дома исторический музей пришел в полный упадок. И вдруг по милости поселившейся рядом Соловьевой музей получил и новую мебель, и оборудование, и автомобиль, и деньги на премии сотрудникам.

Золотой дождь вдруг пролился и на подольскую школу для детей с недостатками физического и умственного развития. Группа подольских школьников на деньги «Властелины» съездила в ФРГ. А ко дню учителя все школы Подольска получили в подарок магнитофоны, телевизоры, радиоприемники, а учителя – денежные премии. Церкви Святой Троицы Соловьева помогла с ремонтом и купила новые колокола.

Все эти явно рекламные расходы окупались для «Властелины» поступавшими к ней деньгами новых вкладчиков.

Но к осени 1994 года отлаженный механизм пирамиды Соловьевой начал давать сбои Первыми это почувствовали вкладчики, для которых наступил срок получения машин, квартир и денежного «навара». Выплаты стали проходить с перебоями Многим говорили, что в связи с временными трудностями сейчас денег нет, но они обязательно будут потом, и предлагали перезаключить договор с отсрочкой еще раз удвоенной выплаты, но только через полгода. Многие соглашались Впрочем, иного выхода им никто не предлагал.

В конце августа 1994 года к офису Властелины приехали представители Московского управления по борьбе с организованной преступностью и потребовали вернуть вложенные ими деньги. Но охрана «Властелины» к Соловьевой их не пропустила. Крепкие москвичи вступили с охранниками в драку, в которой досталось и нескольким случайно подвернувшимся вкладчикам.

Через несколько дней прокуратура области возбудила по этому поводу уголовное дело. Но затем его спустили на тормозах.

После этой истории выплаты вкладчикам были приостановлены вообще. Но не всем. С высокопоставленными сотрудниками правоохранительных органов, которые вкладывали средства по примеру своих подчиненных, Соловьева рассчиталась. Остальным она продолжала объяснять, что у фирмы «временные трудности».

Пока о близком крахе «Властелины» знали лишь немногие, неискушенные люди все еще продолжали сдавать ей свои деньги. А другие, уже разочаровавшиеся, создали очередь, чтобы забрать свои вклады обратно и желательно с процентами.

В те дни Соловьева работала так: с утра она принимала вклады, днем, подсчитав полученные деньги, она часть оставляла себе, а часть раздавала особо настойчивым вкладчикам. Люди успокаивались и снова начинали ей верить. Но уже не все. Милиционеры и бандиты понимали, что если Соловьева вдруг скроется, то отданных ей своих денег они не получат никогда. Поэтому сотрудники МВД установили за Соловьевой наружное наблюдение. Бандиты же тем временем пытались договориться о возврате вкладов с «крышей» Властелины. Но безуспешно. Официальных же заявлений в прокуратуру от вкладчиков о мошенничестве Соловьевой к тому времени пока еще не поступало.

В начале октября 1994 года давно приглядывавшаяся к Соловьевой налоговая инспекция попробовала повторить уже предпринимавшиеся ранее попытки заглянуть в ее бухгалтерию. И тут снова сработали ее связи. Инспекторов осадили. Преодолеть барьеры частной охраны ИЧП «Властелина», а также дружеских и деловых связей Соловьевой в кругах власть имущих удалось, в конце концов, лишь офицерам налоговой полиции.

Едва взглянув на дела «Властелины» изнутри, они так и ахнули – типичная мошенническая финансовая пирамида. Да еще какая!

Выяснилось, что фирма, официально заявлявшая о том, что крупный процент по вкладам она выплачивает за счет доходов от удачных вложений собранных денег в разного рода прибыльные производственные и коммерческие предприятия, в действительности абсолютно никакой инвестиционно-коммерческой деятельности не вела и не ведет. Более того – в это трудно поверить – но, ворочая миллиардами, Соловьева практически не имела ни серьезной бухгалтерии, ни точного реестра всех своих вкладчиков. Это ей было не нужно. Она знала, что вскоре пирамида рухнет.

«Властелина» была просто гигантским насосом по выкачиванию денег из доверчивых людей. Причем насосом одноразового действия, изначально рассчитанным на то, что как только он засорится, его просто выбросят.

Система была предельно проста. Получали деньги с новых вкладчиков, часть собранной суммы оставляли себе, остальное шло на выплаты тем, кто сдал раньше. На следующий день снова собирали, часть прикарманивали, остальное отдавали. И так далее.

7 октября 1994 года прокуратура Подольска возбудила уголовное дело по обвинению фирмы «Властелина» в мошенничестве. В бумагах фирмы не оказалось ни одного документа, свидетельствовавшего о том, что при огромной задолженности перед вкладчиками она обладает хотя бы какими-то реальными источниками для ее покрытия, кроме нового сбора денег.

В страхе перед разоблачением Соловьева бросилась искать кого-то, кто дал бы ей спасительный кредит. Была она, говорят, даже в Белом доме. Но никто ей ничего не дал. И в то же время встревоженные быстро распространявшимися слухами о неплатежеспособности фирмы валом пошли вкладчики. Они требовали не обещаний, не новых расписок, подтверждающих готовность Соловьевой выплатить в будущем пусть даже и еще раз удвоенный процент по вкладу, а реального расчета в установленный договором срок.

Тогда, кстати, выяснилось, что люди, сдававшие Соловьевой свои деньги, при подписании договора в большинстве своем не обращали внимания на содержавшуюся в нем очень странную оговорку: «Все возникающие спорные вопросы при исполнении данного договора решаются сторонами путем переговоров без обращения в органы арбитража и суда» – Валентина Ивановна Соловьева была женщиной очень предусмотрительной.

Но те «органы» обратились к ней сами. От первой серьезной встречи с ними Соловьева, мягко говоря, уклонилась. И довольно своеобразно. В ночь с 19 на 20 октября 1994 года вместе с мужем и детьми она скрылась, ударилась в бега. Через десять дней для расследования дела «Властелины» была создана специальная следственно-оперативная группа. Валентину Соловьеву объявили в розыск, который длился семь месяцев.

И чего только за это время о ней не говорили и не писали! И что она, мол, убита и труп ее растворен в кислоте, и о пластической операции, произведенной в Германии. Говорили и о том, что вместе с семьей под надежной охраной Соловьева спокойно живет то ли в Париже, то ли на секретной вилле МВД под Москвой. Рассказывали, что для ее поисков МВД привлекало даже экстрасенсов, по указаниям которых милиционеры в поисках ее трупа перекапывали газоны, дворы и подвалы старых домов.

История семи месяцев ее подполья, как и все, что всегда окружало Соловьеву, представляет собой мешанину из правды и полуправды, слухов, фантазий, тонкой и грубой преднамеренной лжи, заманчивых обещаний и надежд, шантажа и угроз с уголовщиной, приправленной эффектными акциями показной благотворительности.

Продолжая настаивать на своей абсолютной честности, Соловьева объясняла причину своего побега тем, что «свои люди» в милиции вовремя сообщили ей о том, что в состав группы, которая будет вскоре производить ее арест, включен человек, имеющий задание убить ее «при попытке к бегству».

Зачем? Для того, чтобы своими разоблачениями она не смогла скомпрометировать связанных с ней высокопоставленных работников правоохранительных органов.

Могло ли такое быть? Чисто теоретически – да. Практически – маловероятно. Тем более, что есть и другая, противоположная версия возможной линии поведения в этом деле милиции и других правоохранительных органов. Любителями слухов широко обсуждалась версия о том, что Соловьева вовсе никуда не убегала, а просто на время спряталась от слишком настойчивых вкладчиков, и милиционеры ее не только не ищут, а наоборот охраняют.

Зачем? А для того, чтобы дать ей возможность подсобрать и отдать стражам порядка вложенные ими во «Властелину» денежки. Потому что, если Соловьеву посадят или не дай Бог убьют, денег им не видать.

Тоже теоретически и такой вариант возможен. И на нем, как и на первом, сама Соловьева сыграла и играть продолжает. И связи не помогли.

Поняв, что скандал вот-вот разразится, она, естественно, обратилась к заранее и весьма благоразумно финансово повязанным ею друзьям из правоохранительных органов: «Спасайте, иначе погорите сами. И вложенные деньги потеряете, и звезды на погонах, и должности!»

И кое-кто, вероятно, действительно старался ей помочь. Ведь явно же не случайно несколько операций по ее выслеживанию и захвату, в частности на квартире суперпрестижного дома на Кутузовском проспекте, сорвались. Пришли, а там пусто. Очень похоже было, что ее предупредили.

Когда пожар разоблачений разгорелся и стало ясно, что даже те люди в правоохранительных органах, которые, может быть, и захотели бы помочь Соловьевой, уже сделать ничего не могут, она включила тот первый из уже упомянутых нами вариантов. Заявила, что пала жертвой заговора правоохранительных органов, которые разрушили ее процветающее дело, и только они виноваты в том, что «Властелина» не может выполнять свои обязанности перед вкладчиками.

Потом Соловьева написала письмо председателю комитета по безопасности Государственной думы Илюхину, в котором представила подробный список, по сколько миллионов и кто из генералов и полковников МВД и госсоветников юстиции ей принес в надежде сорвать большой куш. Тогда же собственноручно она изобразила всех их на рисунке, приобщенном ныне к ее уголовному делу.

В одном из писем своим вкладчикам она писала:

"…Причина трудностей в том, что со мной захотели рассчитаться некоторые высокопоставленные работники правоохранительных органов. На меня оказывают очень сильное давление с тем, чтобы помешать мне выполнить свои обязательства перед вами. С подачи следователей мне приклеили ярлык «мошенницы», что меня глубоко оскорбляет и нарушает мои права. Я никого никогда не обманывала и не собиралась этого делать ни за что.

Если мне дадут возможность продолжить работу, я гарантирую, что рассчитаюсь с каждым из вас в течение недели!

Автомашины буду выдавать сама по одной тысяче каждый день. Все квартиры, приобретенные для вас, будут предоставлены вам в течение двух месяцев с момента возобновления работы фирмы и безо всяких доплат.

Меня поддерживает только вера в Господа Бога, ваше доверие и сознание того, что я смогу рассчитаться со всеми вами, независимо от положения и ранга.

Да храни вас и меня Господь Бог"…

А подмосковные сыщики после неудачных поисков беглой Соловьевой обратились в конце концов за помощью к коллегам из ФСБ. И бывшие чекисты не подвели. На Тверской у Белорусского вокзала 7 июля 1995 года ее наконец-то взяли.

И еще полтора года разбирались следователи в хитросплетениях искусных психологических ловушек фирмы «Властелина» и откровенной лжи ее хозяйки.

На одном из этапов следствия она попросила изменить ей меру пресечения (то есть выпустить из-под ареста) под залог в триллион рублей. Сказала, что эти деньги в ее распоряжении имеются.

«Хорошо, – ответили ей, – передайте вашим людям на свободе, у которых есть этот триллион, пусть переведут его на расчетный счет Ассоциации пострадавших вкладчиков. Как только деньги будут перечислены, вы сможете уехать домой». И на этом дело кончилось. Больше к вопросу об освобождении Соловьева не возвращалась.

Измученные следователи признавались журналистам, что допрашивать Соловьеву было мучительно и бессмысленно. Она или молчала, или лгала, пытаясь привлечь на свою защиту максимально большее количество самых разных людей. Начиная с бывшего председателя Совета Федерации и до рядовых следователей, которые, по словам Соловьевой, якобы били ее и пили водку во время допроса.

В действительности же следователи провели гигантскую работу, проверив около двадцати двух тысяч индивидуальных и коллективных заявлений вкладчиков «Властелины» из семидесяти двух регионов России, сдавших ей в разное время 604 764 686 000 рублей. Проверили и данные о ее связях более чем с семьюдесятью различными предприятиями и ста семьюдесятью банками и их филиалами по всей стране. Полученные ответы лишь укрепили их изначальное мнение о том, что создание фирмы «Властелина» – классическая финансовая пирамида, мошенническая операция по выкачиванию денег из чрезмерно доверчивых граждан.

Никакой серьезной коммерческой работы, даже с автозаводами, автомобили которых Соловьева для затравки действительно по дешевке выдала своим первым вкладчикам, она не вела. Немногие существующие документы, а главное, свидетели рассказывали, как тех счастливчиков, вызванных в Подольск для получения «Москвичей», сажали в автобус и везли в рядовой торговый центр АЗЛК. Там приехавший вместе с ними человек Соловьевой раскрывал имевшийся при нем чемодан с наличными деньгами и расплачивался за машины на общих основаниях. Получив от него ключи от новеньких «Москвичей» и пожелания счастливого пути, никаких вопросов о том, как же при этом «Властелина» сводит концы с концами, радостные вкладчики себе и другим, естественно, не задавали.

Сама же Соловьева, помимо баек о собственной коммерческой деятельности, рассказывала следователям и о том, что ее фирма рухнула лишь потому, что доверилась некому весьма процветающему коммерческому банку. Он будто бы взял у нее наличными для очень перспективного вложения в нефтедобычу 370 миллиардов рублей и обещал через полгода вернуть долг с большим «наваром» из расчета 100% в месяц. То есть она получила бы три триллиона рублей. Этого хватило бы для расчета по всем долгам «Властелины». А их у нее набралось на один триллион рублей. Сама же Соловьева говорила, что вместе с обещанной прибылью должна и была готова отдать людям машин, квартир и денег аж на четыре триллиона. Она уверяла, что непременно сделала бы это, если бы коварный банк ее не обманул.

Проверили и это. Ложь. И Шумейко, имя которого Соловьева приплетала к этой мифической сделке, оказался ни при чем. Так что в конце концов она была вынуждена принести ему официальные извинения. А главное – никакой сделки не было. Не брал тот банк от «Властелины» никаких наличных денег. А в четырех других банках, где у «Властелины» действительно были открыты счета, следователи обнаружили в общей сложности лишь 181 719 100 рублей. Проверка этих счетов показала, что открыты они, судя по всему, были главным образом для создания видимости бурной коммерческой деятельности «Властелины». И если возил муж Соловьевой в банки на своей машине мешки и ящики наличных денег, то главным образом для того, чтобы их там профессионально пересчитывали и обменивали на более удобные «Властелине» крупные купюры в официальной банковской упаковке. Куда потом отправлялись эти купюры, по сей день неизвестно.

Помимо тех ста восьмидесяти миллионов рублей, которые были обнаружены на счетах в четырех банках, следователям удалось найти и описать имущество «Властелины» – включая два строившихся коттеджных поселка – на общую сумму в 30 миллиардов рублей.

У самой Соловьевой в ее крошечной, принадлежащей местному совхозу, квартирке в поселке Остафьево имущества оказалось всего ничего – на 18 миллионов рублей, плюс еще небольшая двухкомнатная квартира на Рязанском проспекте в Москве, оформленная на ее муже. Еще одна двухкомнатная квартира числится за ее дочерью в поселке Лесные поляны. За Л.В. Соловьевым числится также подержанный «Москвич-2141», тот самый, на котором в основном и возили мешки и ящики с деньгами.

Есть в той милицейской описи и еще квартиры в Москве:

Для кого предназначалось это жилье, пока не ясно.

Итак, на 30 миллиардов имущества, арестованного по описи, долгов у «Властелины» по версии следователей на триллион рублей, а по признанию самой Соловьевой аж на все четыре. То есть найдено у Соловьевой в лучшем случае лишь три процента от того, что ей надлежит отдать людям. В худшем – менее одного.

Где все остальные деньги? Этого, скорее всего, мы не узнаем. Так же как вполне могут остаться без ответа и многие другие поставленные в связи с этим делом любопытные и весьма щекотливые вопросы.

Почему, например, из множества очень высокопоставленных лиц, публично с подачи Соловьевой названных Илюхиным, причастными к делу «Властелины», в суд на него за клевету подал лишь один Шумейко, а остальные помалкивают? Почему К Боровой, так горячо взявшийся поначалу защищать вкладчиков «Властелины» и ее хозяйку, которую запросто называл тогда Валей, вдруг потерял к этому делу всякий интерес? А в недавнем разговоре, говорят, даже сделал вид, что забыл ее фамилию.

Почему в нарушение общепринятых установленных законом норм и правил содержания и допроса подследственных заключенную хозяйку «Властелины» вызывал к себе для личного разговора министр внутренних дел Куликов?

Сама Соловьева рассказывала сокамерницам байки о том, что министр якобы целовал ей ручки. Врет она, конечно. Не стал бы министр целовать ей руки Но вот о чем он все-таки мог с нею говорить? Очень любопытно. И почему об этом не знают члены специально созданной по делу Соловьевой следственно-оперативной группы, которым подолгу службы положено знать о ней все?

Сможет ли суд ответить хотя бы на часть этих вопросов, о многих из которых под градом едва ли не каждодневных скандальных сенсаций люди постепенно забывают или уже забыли?

Будет ли достаточно убедительно опровергнута еще одна из получивших широкое хождение версий о том, что воистину бешеные деньги, присвоенные Соловьевой, давно уже конвертированы и спрятаны, или умело вложены? И что при грозящем ей за мошенничество наказании от трех до десяти лет тюрьмы она, отсидев положенное, вполне еще успеет воспользоваться ими. И будет иметь возможность поделиться наследием «Властелины» не только со своими родными и близкими – может, маму, наконец, вспомнит, – но и еще кое с кем.

Пока же в ожидании суда в следственном изоляторе в Капотне Соловьева рассказывает, что собирается написать о своей жизни роман. И ни в чем не признаваясь и не раскаиваясь, по-прежнему обещая всем все вернуть сполна, пишет на волю обещания типа того, что рассылала своим вкладчикам, пока была в бегах:

"…Мне необходима ваша помощь сейчас! И молю Бога как истинная православная дочь российская, не перед судом и следствием я должна отчитаться, а перед каждым из вас. А если со мной и детьми что-нибудь произойдет – это будет дело рук и души наших с вами общих врагов, тех, у которых руки давно в крови народной.

Ваша Валентина-Великомученица".

Мария Бергер (1956-?)

Ее называли "Черной вдовой". Одиннадцать лет Интерпол и ФБР шли по ее следу. Несколько раз казалось, что она уже под контролем, но каждый раз ей удавалось вывернуться.

Мария Бергер родилась в Москве. Поначалу жизнь складывалась довольно гладко. Единственный ребенок в интеллигентной семье, достаток, любовь и забота родителей, учеба в престижной Центральной музыкальной школе при московской консерватории по классу фортепьяно. В общем, счастливое детство.

Мизансцена изменилась в одночасье. Когда ей было 14 лет, родители погибли в автомобильной катастрофе. Марию взяла к себе сестра матери Клара – известная виолончелистка и роскошная светская женщина. Тетушка была всего на 15 лет старше своей племянницы и, по-видимому, имела весьма своеобразное представление о воспитании детей Вскоре она уже спала со своей племянницей в одной постели, часто уезжала на гастроли, предоставляя девочке богатые возможности для самостоятельного развития. К пятнадцати годам Мария значительно опередила сверстников в знании реальной жизни. Она вела вполне богемный образ жизни, была завсегдатаем модных артистических тусовок, свободно курила, любила пропустить рюмочку, превосходно владела не только английским и французским, но и забористым русским. Казалось, жизнь обещала праздник. Мужчины самого разного возраста и общественного положения сходили с ума от дивно сложенной еврейской красавицы. Но она была совершенно равнодушна к похотливым воздыханиям самцов, хотя это приятно льстило ее самолюбию. Уже тогда обнаружил себя серьезный дефект ее природы – она не могла ни любить, ни привязываться – ни к людям, ни к животным, ни к предметам. Она была эмоционально пуста, холодна и расчетлива. В этом была ее слабость… и ее сила.

В 1973 году тетушка решила выехать на историческую родину. Документы оформляли полгода. Вылет был назначен на середину июля. Весь май и начало лета прошли в заботах – сдача выпускных экзаменов в ЦМШ, затем подготовка к отъезду, затянувшееся прощание с многочисленными друзьями. За два дня до отъезда Мария Бергер совершила свое первое убийство.

Вечером Мария зашла попрощаться в мастерскую к своему давнему поклоннику, известному театральному художнику Тофику Байрамову. Несчастный был влюблен в нее давно и безнадежно. И вот сейчас она уходила из его жизни навсегда. На прощанье бедняга Тофик решил добиться своей заветной цели. Он подсыпал в кофе три таблетки этаминала натрия и овладел наконец уснувшей Марией. Ночью она проснулась в одной постели с толстым и лысым Тофиком. Голова гудела, мысли путались. Мария с отвращением смотрела на оплывшие, волосатые телеса художника. Она встала, умылась, выпила крепкий кофе. Холодная ненависть к подонку переполняла ее. Мария взяла в ванной комнате опасную бритву, вошла в спальню и спокойно перерезала горло сомлевшему Дон-Жуану. Захрипев и забившись, он умер во сне. Мария осмотрела комнаты, прибралась и хладнокровно уничтожила все следы своего пребывания в мастерской. Через три дня она уже потягивала прекрасное австрийское пиво, рассеянно глядя в мутную глубину Дуная.

В Израиль они прибыли лишь спустя семь месяцев. Там Марию ждал весьма неприятный сюрприз. Буквально через месяц ее призвали в армию и отправили на опасный участок израильско-сирийской границы. Это никак не входило в ее планы. После убийства что-то сорвалось в ней. Отпали любые сдерживающие факторы. Теперь она действовала без тени сомнения – решительно, быстро и четко. В одну из увольнительных, переодевшись в гражданскую одежду, имея надежные, заранее приобретенные документы, она перешла ливанскую границу и через несколько часов уже летела в Париж рейсом авиакомпании «Пан Амэрикэн» из Бейрута.

Первое время в Париже без друзей и знакомых приходилось довольно туго. Деньги скоро кончились. Пробавляясь случайными заработками, подыгрывала в дешевых кафе за нищенскую оплату, работала посудомойкой, изредка отдавалась за деньги, если мужчина был состоятельным и не слишком отвратительным. Круг ее знакомств постепенно расширялся. Как и в Москве, ее тянуло к богеме. В Париже она пристрастилась к ночной жизни и наркотикам. Она знала много художников, музыкантов и актеров, сама пыталась петь и рисовать. Несколько раз влюблялась. Однако каждый раз предметом ее любви была женщина. Время летело быстро и беззаботно.

Новый поворот в ее судьбе произошел, когда она познакомилась с членами одной из молодежных левацких группировок Через пару недель после знакомства, нанюхавшись кокаина, она вместе со своими новыми друзьями за компанию приняла участие в ограблении пригородного банка с захватом заложников. План был продуман плохо, возможности отхода не проработаны. Не прошло и 15 минут, как полиция блокировала банк. Террористы требовали денег, транспорт до аэропорта и самолет. Мария сразу поняла, что дело плохо. Ее друзья нервничали, у некоторых началась ломка, истерика. Они ни за что ни про что убили заложников Тем временем группа захвата готовилась к штурму. Пока шли переговоры с полицией, Мария увела в подсобное помещение молодого служащего банка. Там она разыграла душещипательную сцену, выставив себя невольной жертвой обстоятельств. Молодой человек не устоял и поверил красавице террористке. Он показал ей скрытый канализационный люк. Перед тем, как уйти, она беспощадно застрелила доверчивого парнишку и закрыла люк изнутри, чтобы ее приятели не смогли последовать за ней. Пройдя по канализации несколько кварталов, ей удалось незамеченной выбраться наружу Марии повезло, во время штурма банка все шестеро грабителей были убиты.

Оставаться в Париже тем не менее было опасно. Началась кочевая жизнь. Лондон, Амстердам, Милан, Мюнхен, Стокгольм, Лиссабон, Барселона. Менялись города и менялись имена. Луиза Моро, Ирма Кох, Мария фон Ште-фенберг, Эльза Грюн. И везде одно и то же – богемная тусовка, наркотики, леворадикальные идеи. Она была по-прежнему решительна и беспощадна и во взглядах, и в поступках. Со временем ей удалось завоевать определенный авторитет. В Барселоне Мария Бергер вступила в баскскую террористическую организацию «ЭТА». После ряда успешных актов, таких, как убийство заместителя начальника национального бюро по борьбе с терроризмом Хуана Домингеса, взрыв на базе испанских ВВС в Саламанке, похищение американского дипломата Гордона Джейкобса и некоторых других, она получила международное «признание». Интерпол и ФБР объявили розыск, за ее поимку была объявлена награда.

Но Мария была уже на другом конце света В 1978 году она действовала в составе специальной террористической группы в Никарагуа, на ее боевом счету ряд громких политических убийств деятелей самосовской администрации. Когда фронт национального спасения имени Фарабундо Марти пришел к власти, она приняла активное участие в ликвидации диктатора Самосы в парагвайской столице Асунсьоне. Ее звали тогда Клаудиа Рамирес.

Далее следы Марии поведут в Медельин. Около четырех лет она была доверенным человеком кокаинового короля Пабло Эскобара и занималась поставкой наркотиков в южные штаты. В 1984 году на нее вышел агент ФБР Мелвилл Сторм со специальной антитеррористической группой. Ему удалось убедить Марию, что она находится под надежным «колпаком» и ей на сей раз никуда не деться У нее был выбор – начать работать на ФБР либо бесследно исчезнуть.

С этого момента Мария Бергер стала по существу двойным агентом Около трех лет ей удавалось водить всех за нос. Мелвилл Сторм до беспамятства влюбился в нее. По привычке воспользовавшись этой слабостью, Мария незаметно подчинила его волю Она сдала ФБР места складирования и каналы поставок крупных партий наркотиков и вместе с ними кокаиновых эмиссаров Ее незапятнанная репутация позволяла долгое время быть выше подозрений. Но всему есть предел. Контрразведка Эскобара вычислила, откуда дует ветер. Люди Эскобара вывезли ее за город, на последнюю встречу с хозяином. Марии грозила мучительная смерть под пытками. Но она уже имела в колоде запасного туза. В обмен на жизнь террористка пообещала выдать Эскобару агентов ФБР из его ближайшего окружения. Для этого начальник контрразведки по кличке Дон должен был устроить ее встречу с Мелвиллом Стормом. Пабло Эскобар согласился.

Наступил последний акт этой яркой драматической жизни. Марии удалось заманить Сторма в ловушку. Прямо в постели она выудила из обезумевшего от долгожданного счастья американца имена его главных осведомителей, а затем выдала Сторма колумбийцам. Мария сообщила Дону имена агентов. Наедине. Это была ее первая и последняя ошибка. Даже не ошибка – недочет. Имена надо было называть самому заказчику. Впрочем, она не могла знать, что один из названных осведомителей является родным братом Дона… Полуобгоревшие трупы Марии Бергер и Мелвилла Сторма были обнаружены на дне глубокой пропасти, в разбившемся вдребезги «оппель-адмирале». Это был типичный несчастный случай.

…"Черная вдова" – смертельно ядовитый паук, особенно опасны самки. После выполнения самцом задачи по продолжению рода он беспощадно уничтожается и поедается своей бывшей подругой.

Михаэл де Гусман

Один из организаторов финансовой пирамиды, связанной с добычей золота. В результате махинаций сколотил многомиллионное состояние. Выбросился из вертолета.

Сага о новом Клондайке восходит к 1988 году, когда группа австралийских геологов, заинтригованных золотом, которое вручную, по-дедовски добывало индонезийское племя дайак, начала изыскания. Год спустя взяли девятнадцать геологических проб. Результаты, как говорили специалисты, оказались двойственными, так что ни одна уважающая себя фирма не взялась расширить исследования. Австралийцы покинули месторождение Бусанг. Кроме де Гусмана, опытнейшего специалиста, проведшего в джунглях Индонезии и Филиппин 14 лет, и Джона Фельдерхофа. Оба были убеждены, что в зонах землетрясений всегда присутствует золото и в Бусанге его должно быть много.

Вскоре Фельдерхоф отправился на родину, в Канаду. Там он встретился с дельцами фондовых бирж, и уже к 1993 году в Калгари Дэвид Уолш зарегистрировал компанию «Бре-Х». Первым делом она приобрела (за скромные 89 000 долларов) сомнительный Бусанг.

В джунглях «Бре-Х» построил отличный поселок с космическими антеннами, факсами, вертолетной площадкой, белоснежными туалетами и прекрасной школой для детей аборигенов, живущих поблизости. Для бурения геологических проб была нанята респектабельная австралийская фирма.

Де Гусман с нанятыми им техниками-филиппинцами дни и ночи проводил на площадках. Взятые образцы отправлялись в ближайший город Самаринду, где исследовались в независимой лаборатории. Фельдерхоф навещал поселок каждый месяц. В сообщениях для прессы золотые запасы месторождения постоянно возрастали: от 2, 5 миллиона унций они поднялись до 30 миллионов, затем подскочили до 70 и постепенно приблизились к 200 миллионам унций. В денежном эквиваленте запасы Бусанга оценивались в 70 миллиардов долларов!

Соответственно росли и цены акций «Бре-Х»: начав с нескольких центов за штуку, они очень быстро поднялись до 200 долларов за штуку.

На биржах начался бум! В игру включились фирмы из США, Канады, Индонезии, Бостонский фондовый гигант «Фиделити груп» вступил с 15 миллионами, три самых больших (и очень осторожных) пенсионных фонда Канады внесли 73 миллиона, некий бухгалтер из Цинциннати инвестировал 50 000, большую часть денег взял в долг, – так поступали сотни и сотни тысяч людей. Но никто не знал, что участвует в… финансовой пирамиде всемирного масштаба.

У Михаэла де Гусмана была в Маниле семья: жена и шестеро детей. Он навещал их каждые полгода. В Индонезии Михаэл принял ислам и, как разрешено правоверному мусульманину, взял еще трех жен. Самой молодой из них он подарил дом стоимостью 123 000 долларов. Еще он любил баскетбол, караоке и – работу. Будучи в поле, каждое утро поднимался в три часа утра и отправлялся на склад, где до отправки хранились образцы очередных проб. Правда, что он делал на складе, никто не знал…

Джон Фельдерхоф, компаньон Гусмана, также производил на всех впечатление честного и талантливого человека. Однажды он даже привез в джунгли своего 17-летнего сына Стефена.

Естественно, индонезийские власти, наблюдая подобную активность, не могли остаться равнодушными. Очень скоро семья пожизненного президента страны Сухарто предложила «Бре-Х» свою высокую протекцию. Ценя это внимание, компания назначила старшему сыну президента, Сигиту Харджоюданто, ежемесячный оклад в 1 миллион долларов и 10 процентов золотых запасов, которые предстояло добыть. Но тут вмешалась дочь президента, Сити Хардиянти, уверяя, что ее помощь «Бре-Х» нужнее. Спор рассудил президент. В компаньоны он определил своего приближенного, мультимиллионера Мохамада Хаеана, индонезийского лесного барона по кличке Боб. Хасан «удовлетворился» 30 процентами всего месторождения. Именно миллионер Боб рекомендовал «Бре-Х» для сотрудничества индонезийскую компанию «Фри-порт». Ни о чем не догадавшиеся специалисты «Фрипорта» взялись за образцы золота. И у них сразу возникли вопросы, отвечать на которые новые хозяева Бусанга явно избегали.

Тогда, чтобы разрешить конфликт, образцы отправили в Торонто. Там нашли, что они «соленые» (так геологи называют пробы с искусственно добавленными минералами, например, с добавленным золотом). Запахло грандиозным скандалом.

Затем обнаружилось, что и в самых первых образцах золото было не подземного, а речного происхождения. Именно такое золото намывали вручную люди из племени дайак. И именно от него отказались австралийские геологи.

Почему же «Бре-Х» так долго удавался обман?

Образцы скальных пород имеют форму цилиндров. Геологические фирмы разрезают цилиндры пополам и одну половину крошат для анализа. Вторая маркируется и сохраняется – для подтверждения идентичности пробы. «Бре-Х» никогда не сохраняла вторые половины проб. «Бре-Х» верили, так как ее представляли очень респектабельные люди.

19 марта 1997 года главный геолог фирмы «Бре-Х» Михаэл де Гусман выбросился из вертолета, направлявшегося в Бусанг. В кабине он был один. Пилоты забеспокоились, когда услышали шум воздуха за спиной. Обернувшись, они увидели, что кабина пуста, а дверца распахнута настежь.

Только приземлившись, пилоты нашли предсмертное письмо хозяина, в котором он сообщал, что решил свести счеты с жизнью, поскольку тяжело страдает гепатитом, от которого ему все равно не вылечиться. Тело все же отыскали в болоте по пути следования вертолета. Идентификация трупа по отпечаткам пальцев оказалась не вполне убедительна. Полиция сомневалась, что это труп де Гусмана и что де Гусман не находится в бегах.

В смерть Михаэла не верит и его манильская семья. Жена Тереза считает, что письмо подделано, потому что в обращении есть ошибка, которой де Гусман никогда бы не сделал. Ее имя написано как «Тпе$з». Михаэл же всегда писал «Те$8».

Но дело не в одной только жизни или смерти де Гусмана. Причины аферы и финансового скандала расследуются полицейскими и финансистами Канады и Индонезии.

Невиданный пожар, случившийся в Бусанге в январе 1997 года, уничтожил все документы. Офис «Бре-Х» пуст. На месторождении техники разобрали дорогостоящее оборудование. Инвесторы были в отчаянии. Пожалуй, один только миллионер Боб не утратил присутствия духа. Ведь он потерял 30 процентов… от ничего. «Это хорошая реклама для Индонезии, – шутил он. – Теперь-то уже все знают, где находится эта страна».

Мария Францева (род. 1960)

Бывшая хозяйка банка "Чара" (основанного в 1993 году), имевшего около 60 тысяч вкладчиков. Выплаты были прекращены в ноябре 1994 года. По некоторым данным, своим клиентам банк задолжал около 500 миллиардов рублей. Одна из грандиознейших афер за всю историю России.

Мария родилась в семье врачей. Отец ее был известнейшим кардиохирургом, профессором, лауреатом Государственной премии СССР. В доме часто бывали такие люди, как Никита Богословский, Роберт Рождественский, Иосиф Кобзон, Юрий Рост…

В 1978 году девушка закончила школу и поступила в Московский институт культуры на факультет художественной литературы и искусства. В 1982 году закончила его с красным дипломом. После института недолго работала в Государственной центральной театральной библиотеке.

Еще в институте познакомилась с аспирантом Владимиром Рачуком, который был на 12 лет старше ее. Отец Рачука был в свое время начальником главка по кинематографии. Именно он возглавлял делегацию фильма «Летят журавли» в Каннах. В 1986 году они поженились. Два года спустя у них родилась дочь Анастасия. Рачук преподавал историю в школе, давал частные уроки, занимался фотографией.

Когда началась перестройка, Рачук создал гостиничную фирму «Чара». Она занималась размещением гостей в частном секторе Москвы. Потом супруги начали расселять коммуналки, сдавать в аренду нежилые помещения. В 1992 году гостиничная фирма была перерегистрирована в индивидуально-семейное предприятие, которое занялось страхованием.

Тогда же у Рачука возникла идея создать банк. В сентябре 1993 года банк заработал, Рачук стал председателем совета. «Чару» называли интеллигентным банком. Среди клиентов банка было много известных личностей. Многих Францева знала как друзей родителей. Именно с ними работала Мария, выслушивала их просьбы и пожелания. Деньги полились потоком. Тем более проценты были очень высокими.

«В какой-то момент, – вспоминает одна из сотрудниц банка, – у Францевой от денег просто "крыша поехала". Как-то в 1993 году к ней подошел ее заместитель и попросил премию для сотрудника. Францева говорит: "Десять тысяч хватит?" Ей объясняют, что маловато. Тогда она вытащила две пачки по десять тысяч долларов каждая. Она даже не смогла понять, что речь идет о двадцати тысячах рублей». Или она могла позвонить из Франции, где отдыхала, и заявить: «Вышлите мне 300 тысяч долларов. Мне на пляж выйти не в чем».

В начале 1994 года Рачук сделал ее номинальным директором ИСП «Чара». Управляющим банком был назначен Эльдар Садыков, сын знакомого Рачука… 1 апреля 1996 года оперативники одного из подразделений столичной милиции задержали Марию Францеву, известную хозяйку банка «Чара». Телезрителям она запомнилась как «дама в бриллиантах», которые сверкали на каждом пальце ее холеных рук, когда она твердо заявила с экрана, что «Чара» выполнит свои обязательства.

Францева находилась в федеральном розыске с осени 1995 года, с тех пор, как по факту мошенничества в «Чаре» было заведено уголовное дело. Лицензию у «Чары» отобрали. Общий объем долга банка перед вкладчиками по некоторым данным более 500 миллиардов рублей. Число обманутых вкладчиков превышает несколько десятков тысяч.

Известно, что Францева спешно покинула пределы России в начале 1996 года. По слухам, она уехала в Испанию, где владеет недвижимостью. Отъезду предшествовали таинственная смерть ее мужа Владимира Рачука, председателя правления банка «Чара», и новое замужество Францевой, последовавшее на сороковой день после кончины Рачука. Очередной избранник Марины был молод и находился в близком родстве с покойным криминальным авторитетом Отари Квантришвили. Сенсацией было то, что при обыске на квартире Францевой в Армянском переулке была найдена записка Францевой под названием «расходы», в которой указано, сколько денег ежемесячно уходило у нее на оплату солнцевских бандитов – 450 тысяч долларов. Некоторые осведомленные сотрудники «Чары» повествуют о предсмертной записке Рачука, в которой якобы он называл суммы, которые ушли у него на взятки должностным лицам.

25 ноября 1995 года программы новостей на всех телеканалах объявили о скоропостижной кончине Владимира Рачука. Предположения сменяли друг друга: самоубийство (повесился, утопился в ванной), сердечный приступ, убийство (утопили, повесили).

Банк к тому времени уже не выполнял свои обязательства перед вкладчиками. Их толпы осаждали здание «Чары». В день похорон милиция объявила: Рачук умер от сердечного приступа, остальное – домыслы.

Почти официальная версия смерти такова. В этот день Рачук имел неприятный разговор в московском отделении Центробанка, в котором участвовали деятели культуры, сдавшие свои капиталы в «Чару». В 14 часов он пришел домой и заперся в ванной. В квартире присутствовала его личная охрана, представленная бывшим сотрудником КГБ Анатолием Букиным. Его привлек странный звук за дверью ванной. Он поспешил взломать ее и увидел тело Рачука на полу. Анатолий Букин делал Рачуку искусственное дыхание, а жена вызвала «скорую». Врачи констатировали смерть от сердечного приступа. Анатолий Букин впоследствии был изгнан Францевой из банка, как говорят, за излишние познания о ее личной жизни.

Тело Рачука после вскрытия было спешно кремировано, поэтому повторной экспертизы провести было невозможно.

Бывшие же сотрудники банка в один голос продолжают утверждать: Владимир Рачук был найдет повешенным (или повесившимся). Само дело о смерти Рачука исчезло из архивов прокуратуры. Сотрудники банка свидетельствуют, что перед смертью Рачук находился как бы в состоянии наркотического опьянения – ничего не понимал, руки дрожали.

Во многих банках службы безопасности осуществляют связь с преступными группировками, контролирующими тот или иной сектор экономики. В «Чаре» кабинет представителя этой службы некоего Жени Бауманского (до объявления банкротства банка) находился рядом с кабинетом самого Рачука. Женя входил в бауманскую бандитскую группировку, с которой поддерживали хорошие отношения и Отари Квантришвили, и Вячеслав Иваньков (Япончик).

Летом 1994-го Рачук с Францевой ездили отдыхать в Испанию. Там их нашли люди Сильвестра (делового партнера Япончика) и отвезли на яхту авторитета. На ней супружескую чету продержали неделю, пока не получили честное слово Рачука перечислить в один из банков, расположенных на территории Северного Кипра, несколько миллионов долларов. Дав согласие на этот шаг, Рачук, однако, по приезде в Москву написал заявление в РУОП. А Францева пожаловалась знакомым в «спецслужбы». И за Сильвестром в Москве три дня ездила машина наружного наблюдения. Через пару месяцев невдалеке от банка «Чара» «мерседес» Сильвестра был взорван.

Такие сверхсложные взаимосвязи с криминальным миром и с сотрудниками КГБ делают версию естественной смерти Рачука маловероятной. Зато успешное задержание Францевой в офисе «Чары» умные люди объясняют хорошим информационным каналом, который имеют оперативники в криминальных кругах. Францеву «сдали» российским милиционерам люди Япончика в отместку за то, что близкие соратники Марины Францевой и покойного Рачука «сдали» Япончика американским спецслужбам.

Известно, что в банке «Чара», который резко перестал выполнять свои обязательства перед вкладчиками, воровали. Большими суммами и по мелочи. В банке своеобразно относились к деньгам. В конце дня все средства скапливались в комнате главного бухгалтера Надежды Дукачевой – близкой подруги Францевой. В одной куче лежали доллары, в другой – рубли. Оборот одного дня составлял 1 миллион долларов и 3 миллиарда рублей. У Рачука в сейфе всегда хранилось не менее 2-3 миллионов долларов. Францева вообще не понимала слово «экономия», она швыряла деньгами налево и направо. На отдыхе за границей она тратила деньги так, как никто из западных миллионеров.

Чета Рачуков жила в Москве в собственном особняке, который им «пришлось купить», потому что жить в доме, где Владимир Рачук раньше работал дворником, стало неприлично – соседи косились на его шикарные автомашины.

В феврале 1994 года управляющим банка стал друг детства Рачука Эльдар Садыков. Он промышлял тем, что перечислял в различные банки под кредитные договоры деньги, которые так никогда и не вернулись на счета «Чары». Во всех фирмах, куда он перечислял деньги, он сам являлся либо учредителем, либо входил в совет банка. Впрочем, тем же самым промышляли и Францева, и ее муж Рачук. Они наоформляли кучу фирм, в которых были учредителями, туда-то и переводили средства вкладчиков. Затем эти деньги перегонялись на зарубежные счета.

Младший брат Садыкова Рустам, руководивший фондовым отделом, предпочитал наличные. Однако одну значительную операцию по переводу крупной суммы в долларах (2,5 миллиона) на счет фиктивной фирмы в США, которую возглавляли его друзья, он все же провел. Впоследствии, а именно через год после смерти Рачука, именно друзья этого Рустама Волков и Волошин помогли американскому ФБР посадить Вячеслава Иванькова (Япончика). Япончик попытался «выбить» из Волкова и Волошина долги «Чаре», те самые 2,6 млн. долларов. Но вместо этого попал в американскую тюрьму за вымогательство

Жулики Волков и Волошин по-прежнему благоденствуют в США. Рустам Садыков предпочитает проводить время в других странах.

Стефан де Лисецки (род. в 1961)

Родился в Монако. Организатор громкого скандала, в результате которого распался брак принцессы Стефании с Даниэлем Дюкруэ.

В считанные секунды муж принцессы Монако Стефании Даниэль Дюкруэ стал самым крупным объектом фотоохоты, которая началась 25 июля в бельгийском городе Спа. Рядом с ним папарацци, нанятые Стефаном де Лисецки, хозяином агентства «Трейдере пресс», заметили 24-летнюю стриптизершу Фили Утман. 6 августа ловушка захлопнулась. 390 цветных фотографий и видеофильм, рассказывающие о любовных утехах, которым предавались Даниэль и Фили на вилле в Вильфранш-сюр-мер, вызвали скандал. Захватывающая история, но это еще не все. Несомненно, за всем этим скрывался заговор.

Стефану де Лисецки ко времени описываемых событий было тридцать шесть лет. Он жил с Катериной Блатон, богатой наследницей брюссельского короля недвижимости, бывшей женой автогонщика Джекса Икс. В 1990 году Стефан создал акционерное общество «Трейдере пресс» с головным офисом в Брюсселе. Но на самом деле общество не приносило практически никакой прибыли, в Бельгии не было зарегистрировано и служило лишь для прикрытия и поддержания имиджа Стефана, этого авантюриста и плейбоя. Однако Лисецки всегда мечтал иметь в своем распоряжении группу фотоохотников и от случая к случаю давал им задания.

Лисецки любил похвастаться своим парком автомобилей с бельгийскими номерными знаками: «ягуар», «МО», джип, «порше» принадлежали семье Блатон. В Париже офис «Трейдере пресс» расположился в апартаментах Катерины Блатон, арендная плата за которые составляла 27 тысяч франков в месяц. Плата давным-давно была просрочена. В начале июля Лисецки позвонил директору банка и попросил его потерпеть «Я сейчас проворачиваю одно дельце, – сказал он, – и скоро расплачусь».

Об этом «дельце» Стефан думал два года. Он затаил злобу на Даниэля Дюкруэ несколько лет назад, когда тот, будучи еще телохранителем принцессы монакской, в буквальном смысле слова выбросил его на улицу из одного тайного местечка Лисецки не мог простить нанесенного ему оскорбления. Да и не хотел, ибо он был уроженцем Монако и к тому же крестным отцом Стефании.

Лисецки нашел в Брюсселе подходящих исполнителей – стриптизершу Фили Утман и ее дружка Ива Худжвиса. 22-летний Ив, здоровенный парень с косичкой, был уволен из бельгийской армии за отклонение в психике. Получаемой пенсии ему явно не хватало. Вместе с Фили он танцевал в стриптизе, подрабатывая во второразрядном кабаре. Давал уроки гимнастики в одной из гимназий. Что касается Фили, то в 1995 году она завоевала звание «Мисс стриптиз» на фестивале «Эротика». После чего, хлопнув дверью, ушла из своего агентства, чтобы делать карьеру самостоятельно. Молодые люди идеально подходили для выполнения коварного замысла Стефана де Лисецки, бывшего любовника Фили. Он решил скомпрометировать Даниэля.

Лисецки назначил в своем офисе встречу фотографам. 35-летний Доминик С., длинноволосый, с маленькой бородкой, тонкий и прямой, как жердь, бывший парашютист, завоевавший известность папараццо, идеально подходил для крупного дела. Второй – Дидье Ф., по прозвищу Трамино, зарабатывал на жизнь фотографированием обнаженных женщин. Первую операцию решили провести в Спа. Во время ралли Спа – Франкоршан. Дюкруэ уже три года участвовал в подобных соревнованиях

15 июля 1996 года Фили Утман вызвала по своему мобильному телефону Лисецки. Двумя днями позже в 14 часов 49 минут «Балморал инфо сервис» в Брюсселе получило по факсу просьбу об аккредитации четырех фотографов агентства «Трейдере пресс» за подписью Лисецки. В запросе фигурировало имя Фили Утман. Ответ пресс-атташе Клодины де Партц был категоричным: аккредитацию получают только профессиональные журналисты. После телефонных уговоров удалось выпросить пропуск для Доминика С.

24 июля во время предварительных заездов Фили Утман зашла в павильон участников соревнований, имея пропуск, который раздобыл для нее Фредерик Буви, член команды Дюкруэ «Да, – вспоминал Буви, – я повстречал Фили за несколько дней до соревнований в "Зимних играх", кабаке одного брюссельца. Я решил, что неплохо бы иметь с собой девушку, и взял Фили в Спа. Эту красотку, с которой я иногда проводил время, вскоре заметил и Даниэль. Что же касается Лисецки, то я раньше проворачивал с ним кое-какие дела, но вот уже четыре или пять месяцев с ним не встречаюсь».

Фотографы были начеку, готовые в любую минуту поймать в объективе поцелуй Фили и Дюкруэ. Но Меги, мать Даниэля, ни на шаг не отходила от сына, и их план провалился. Снимки были малоубедительными: ласковое поглаживание Даниэля по лицу, Фили держит в руках шапочку принца-консорта. Ничего особенного А принцесса Стефания уже через день приехала в гостиницу «Демэн де от Фань». Единственным утешением было то, что Дюкруэ сделал первую ошибку, сообщив номер своего мобильного телефона новой поклоннице

26 июля Фили уехала в Стекенэ, где она вместе со своим дружком Ивом снимала дом И стала ждать телефонного звонка Лисецки, в полной уверенности, что Дюкруэ у нее на крючке

29 июля она донимала мужа принцессы телефонными звонками. Они были зафиксированы в 12-49, 13-23, 14-41, 15-13, 15-33, 19-10.. В тот же день, в 19.40, она позвонила и Лисецки. На следующий день после двух телефонных разговоров с Дюкруэ Фили снова перезвонила Лисецки в Париж. В 16.43 Лисецки вызвал по мобильному телефону своего фотографа. Была выбрана вилла. Ив Худжвис должен был подписать контракт на аренду. 31 июля Лисецки приехал в Ниццу, где купил авиабилеты для Фили и ее подружки Изабель К., тоже танцовщицы. Вылет наметили на 5 августа. Рассчитывался Стефан по кредитной карточке Соглашение об аренде заключили по телефону с Фредери-кой М., директором агентства недвижимости в Вильфранш-сюр-мер. Контракт подписал Ив Худжвис и отправил по почте. После недолгих препирательств по поводу скидки на 20 процентов виллу сняли на месяц за 70 тысяч франков. «У нас тогда появлялись некоторые сомнения и подозрения, – вспоминал Фредерика М. Чек на 40 тысяч франков в качестве задатка был подписан с обратной стороны. Мы решили потребовать задаток в 60 тысяч франков наличными. И буквально через несколько часов их посыльный принес нам пакет с суммой, куда входили и задаток, и деньги за проживание. Взамен он просил дать ему бланк счета с печатью агентства. В Воскресенье, 4 августа, появились первые жильцы, которых мы раньше никогда не видели. Они потребовали открыть им виллу».

5 августа в 14.05 Фили Утман и ее подружка Изабель К. прибыли на поезде на Северный вокзал Парижа. Какой-то тип встретил девушек и отвез в офис «Трейдере пресс». Там их ожидал Робер, преданный шофер, прибывший из Брюсселя на «мерседесе». Он вручил им пакет с 80 тысячами франков наличными. Фили, Изабель К. и Доминик С. вылетели самолетом из аэропорта Орли в 17.55 и в 19.05 прибыли в Ниццу. Они приехали на виллу № 93-бис, расположенную на высоком берегу залива Вильфранш: Эта вилла стала ареной самого болезненного скандала для княжества Монако.

6 августа фотографы устроились в лесу на холме прямо перед виллой. Вилла находилась в безлюдном месте, поэтому Дюкруэ был уверен, что по извилистой дороге, ведущей сюда, никто за ним не следовал. Девушки прекрасно сыграли свою роль. Фили осталась снаружи, а Изабель К. пыталась завлечь внутрь дружка Дюкруэ, которого они взяли за компанию. На краю бассейна они выпили бутылку красного вина. Все шло по плану. Фили и Дюкруэ резвились в бассейне. Щелкали затворы фотоаппаратов, жужжала видеокамера, фиксируя девять пылких минут. Через какое-то время Дюкруэ уехал. На следующий день он должен был вернуться. Вечером. Ив Худжвис позвонил Фили. Они долго беседовали.

Через три дня Лисецки отправился в одну из фотолабораторий Парижа, где для него сделали цветные фотографии Он убедился, что это не просто сенсация, а атомная бомба. Даниэль Дюкруэ не менее четырех раз приезжал к Фили на виллу в Вильфранш-сюр-мер, но, проявляя осторожность, при выезде из Монако всякий раз менял машину. Позже сторож виллы утверждал, что видел машины красного и темного цвета, а уже 20 или 21 августа он позвонил в агентство недвижимости и сообщил, что со вчерашнего дня дом пуст.

15 августа Ив приехал к Фили в Вильфранш-сюр-мер и провел там несколько дней.

17 августа в доме Даниэля зазвонил телефон. «Приятель, ты хорошо позабавился, – услышал он, подняв трубку. – Теперь ты человек конченый». Как ни странно, но именно эта фраза, сказанная в расчете уязвить «жертву» побольнее, стала моментом, с которого начался крах заговора и ее руководителя Лисецки.

18 августа Дюкруэ позвонил Фили на виллу. «Ты что, решила меня подставить? – кричал он в трубку – Говори прямо!» Фили пыталась его успокоить На вилле сейчас же обсудили создавшееся положение. Роскошные каникулы на Лазурном берегу становились опасными.

На следующий же день заговорщики возвратились в Бельгию авиарейсом Ницца – Брюссель. Вскоре отношения между партнерами по операции крайне обострились. Обещание Лисецки заплатить участникам авантюры деньги осталось обещанием Скандальные фотографии продали лишь в Италии и Испании. Лисецки утверждал, что его счета заблокированы. Фили требовала денег за видеофильм, который не был предусмотрен контрактом. Ив Худжвис выходил из терпения. Тогда Лисецки предупредил его, что именно Ива можно обвинить в сводничестве на том основании, что вилла была арендована на его имя. Не забыл он пригрозить и фотографам.

Фили и Ив, охваченные страхом, признались одному из своих знакомых, что приняли участие в забавной игре, которая должна была принести им деньги, а обернулась кошмаром.

Тем временем обиженный и покинутый принцессой Монако Даниэль подал жалобу в суд.

Дмитрий Олегович Якубовский (род. 1963)

Родился в городе Болшево. Окончил Всесоюзный юридический заочный институт. С 1987– секретарь правления Союза адвокатов СССР. В сентябре 1992 года работал полномочным представителем правоохранительных органов в правительстве РФ, после чего бежал за границу. В 1994 году осужден за организацию кражи редких книг из библиотеки.

Родился Дмитрий Якубовский 5 сентября 1963 года в подмосковном городе Болшево в семье военного инженера. Отец его, кандидат наук, подполковник, старший научный сотрудник НИИ № 4 Министерства обороны, облучился на работе и умер в 42 года. Дмитрию было 16 лет, его брату Стасу – 13 (ныне проживает в Цюрихе), младшему, Саше, – 10 (ныне проживает в Торонто). Это не просто дружная семья, а семья, отличающаяся исключительной способностью к самопожертвованию ради ближнего, к взаимовыручке. В трудные минуты, переживаемые одним, на помощь немедленно устремляются все остальные. В данный момент семья морально поддерживает Дмитрия.

После смерти отца Дмитрий решил пойти по его стопам и, окончив десятый класс, попробовал поступить в ленинградский Институт военных инженеров, но не прошел, несмотря на успешно сданные экзамены, по вполне прозаической причине– у матери не все в порядке с «пятым пунктом». Тогда однокашники отца помогли мальчишке устроиться в Пермское высшее военное училище ракетных войск стратегического назначения. Несмотря на свое пышное название, училище готовило не инженеров, а строевых командиров, оттого и начальство там было весьма специфическое. Смышленый юноша пришелся не ко двору, и к конце первого курса его выгнали. А когда выгоняют из военного училища, отправляют не домой, а в действующую армию, рядовым. Так что пришлось Дмитрию Якубовскому, несмотря на молодость лет, служить рядовым в сухопутных войсках в славном городе Златоусте, – что под Челябинском. Демобилизовался он восемнадцатилетним, когда сверстники его только-только отправлялись служить.

Приехал Дима домой, а там мать с двумя несовершеннолетними пацанами. И не оставалось ему ничего другого, кроме как устроиться грузчиком. Разгружал он вагоны все лето 1982 года. А осенью решил поступать во Всесоюзный юридический заочный институт. Для этого нужно было работать по специальности, вот и пришлось сменить прибыльную профессию грузчика на низкооплачиваемую должность мелкого клерка в прокуратуре, правда, Генеральной прокуратуре СССР.

Считается, что для того, чтобы устроиться работать в прокуратуру, надо взятку давать. Устройство в прокуратуру Союза обошлось Дмитрию в 5 рублей 80 копеек. Именно столько стоил справочник Московской городской телефонной сети, откуда выписывал он телефоны всех организаций, имеющих отношение к юриспруденции.

Дмитрий Якубовский обладает одним важным качеством, определившим, без преувеличения, его судьбу. Он умеет разговаривать по телефону. Он может запросто позвонить министру, генеральному прокурору, кому угодно, и разговаривать с ними так, что они никогда не бросят трубку. Наконец, он умеет во время телефонного разговора добиться желаемого. Его жена Манина шутила: «Гербом нашей семьи должен быть телефон».

Начальник отдела союзной прокуратуры послал подальше наглого молодого человека, переадресовал к рядовому сотруднику, а рядовой сотрудник решил, что молодого человека начальник не просто так к нему послал, а тем самым как бы протежирует ему. В общем, Якубовского в прокуратуру взяли. А через три месяца, естественно, выгнали. За то же самое, за что взяли: за рвение, за большие организаторские способности.

«Профком поручил мне заниматься билетами в театр. Я взялся за дело, но для меня было унизительно ходить выклянчивать билеты, шоколадки кассиршам дарить, губную помаду. Я же не себе прошу билеты, это же общественное поручение. Короче, я решил поставить дело на регулярную основу. Взял письмо у зам. генерального прокурора; с этим письмом пошел к зам. министра культуры, чтобы дали прокуратуре бронь. И все театры дали, кроме Большого. Тогда я взял у зам. министра, Иванов его была фамилия, специальное письмо на Большой театр, мы с помощником его туда поехали, нас снова послали подальше. И я сделал так, что это стало делом чести для Иванова – пробить для прокуратуры бронь в Большой театр. И он пробил… И все было бы хорошо, но в кассах Большого театра работал отставной полковник Левко Владимир Григорьевич, Герой Советского Союза, горевший под Москвой и где только не горевший. И он, оказывается, приятельствовал с нашим Героем Советского Союза, из прокуратуры, Акуличевым. Этот Акуличев получил свою Звезду героя еще в 1941 году и с тех пор ничего не делал, только с другом своим Левко водку пил. И вот пришел однажды Акуличев к Левко за билетами, а тот ему и говорит: "Ничего я тебе не дам, пока не выгонишь одного своего больно шустрого сотрудника. А пока не выгнал, у него билеты и проси". Короче, не поленился. Акуличев пойти к генеральному прокурору и рассказать, как нехорошо я себя веду в Большом театре».

Пришлось Дмитрию Якубовскому снова воспользоваться телефонным справочником. После прокуратуры его внимание привлекло магическое словосочетание: «Госснаб СССР». И хотя устроился он работать не в сам Госснаб, а на центральную базу его хозяйственного управления, новая работа открывала определенные перспективы, особенно в отношении полезных знакомств Воспользовавшись знакомством с заместителем директора Лобненского завода стройфаянса (уважаемый человек, на всю Москву унитазы делал) и по его рекомендации, Дмитрий Якубовский перешел на работу в Главмосремонт, где, преодолевая ступеньку за ступенькой и демонстрируя недюжинные организаторские способности, дослужился до начальник отдела снабжения Ленинского ремстройтреста. И тут Дмитрий заскучал – потянуло его опять в область юриспруденции (тем более, что к тому времени он учился в юридическом институте, хотелось применить знания).

Итак, Дмитрий открыл телефонную книгу. И попал на совершенно легендарного в юридической области человека, в течение десятков лет руководившего Московской городской коллегией адвокатов (и защищавшего чуть ли не Пауэрса), К.Н. Апраксина, между прочим, отчима нынешнего борца с коррупцией Андрея Макарова. Услышав, что звонивший работает в строительном управлении, Константин Николаевич страшно обрадовался: «Вы знаете, нам Моссовет выделил помещение, но его надо отремонтировать, а там еще и жильцы неотселенные. Не взялись бы вы за эту работу?»

Апраксин взял Якубовского своим помощником с испытательным сроком в два месяца. За это время 21-летний Якубовский не только добился от Моссовета квартир для отселения жильцов, но и включил дом в план работ Главмоспромстроя, элитной строительной организации. А еще через два года четырехэтажное здание Московской коллегии адвокатов, что на Пушкинской улице, 9, было уже закончено. После такого успеха Якубовский получил несколько лестных предложений, на одно из которых откликнулся. Летом 1987 года Ельцин назначил московским прокурором Льва Баранова, и Баранов пригласил Якубовского стать начальником хозяйственного отдела.

В московской прокуратуре Якубовский первым делом превратил свой отдел в управление, состоящее из нескольких отделов. Одно из достижений Якубовского, о котором до сих пор вспоминают московские прокуроры, – система факсимильной связи, связавшая между собой все районные прокуратуры. Тогда это была новинка, и начальство эффектное нововведение запомнило и одобрило. Особенно когда выяснилось, что оно и в самом деле существенно облегчило работу. Две недели провел Якубовский в приемной Сайкина, пока не добился закрытого решения Мосгорисполкома, по которому прокуратуре выделялись квартиры, автотранспорт и прочие блага. Такие вещи долго не забываются… И прокуроры об этом помнят.

А потом между Якубовским и Барановым пробежала кошка, и, когда после снятия Ельцина с должности секретаря московского горкома под городскую прокуратуру стали копать, в том числе и под Якубовского, Лев Баранов его защищать не стал.

«Баранов рассуждал так раз меня взял Ельцин, я человек Ельцина и со всякими инструкторами горкома общаться не должен А когда Ельцина сняли, инструкторы и стали его доставать, по всякому поводу жаловаться Зайкову. Стали копать и против меня. Состряпали дело, будто я кого-то сбил на машине. А я за рулем не ездил, даже прав не имел, а машину купил для своего приятеля гаишника (им в милиции новых машин не давали, а нам в прокуратуре дали) Короче, вызвал меня Лев Петрович и говорит: "Уходи по-хорошему". Я ответил ему словами Штирлица из "Семнадцати мгновений весны": "Я, конечно, могу уйти, но тогда, мой фюрер, вы останетесь один на один с очень многими врагами в этом здании". Так и случилось: я ушел, и они его схарчили…»

Якубовскому было куда уходить. Его звал к себе Г.А. Воскресенский, сначала сменивший в коллегии адвокатов скончавшегося Апраксина, а потом создавший Союз адвокатов СССР и ставший председателем его правления. Якубовский ушел из прокуратуры к Воскресенскому, стал секретарем Союза адвокатов СССР и в этой должности проработал вплоть до 1990 года, когда волей судьбы (и с помощью телефонной книги, разумеется) вознесся еще выше по номенклатурной лестнице. Правда, и книга была необычная, номенклатурная.

Сидел он однажды в своем кабинете в Потаповском переулке, скучал, глядел через окно на мутную октябрьскую погоду. Была суббота. Стал просматривать почту и обнаружил, что с фельдъегерской почтой прибыл новый справочник «вертушечных» телефонов. Взгляд уперся почему-то в служебный телефон министра обороны маршала Д.Т. Язова. А вот интересно, подумал Якубовский, он сам трубку снимает или адъютант? Набрал номер. В трубке прозвучало: «Язов». От неожиданности бросил трубку на рычаг. Первая мысль: вдруг еще узнает, откуда я звоню, да еще и трубку бросаю. Вторая мысль: а ведь это хорошо, что он сам по телефону отвечает, значит, с ним можно и поговорить, и познакомиться.

Короче, после десятиминутных интенсивных размышлений Якубовский перезвонил Язову: «Дмитрий Тимофеевич, здрасьте, это секретарь Союза адвокатов Якубовский Дмитрий Олегович. Я хочу с вами посоветоваться. Вот вы сейчас имеете проблемы со статусом нашей собственности при объединении Германии, а у нас есть идеи, передовые методики..» Язову в тот день, видимо, тоже делать было нечего. «Ну что ж, говорит, приезжайте, поговорим».

Такой случай упускать было нельзя. Знакомство с членом Политбюро, министром обороны – это вам не знакомство с директором завода по выпуску унитазов. Это был уже иной уровень, и перспективы открывались, от которых дух захватывало. Но ехать с пустыми руками было нельзя. Как опытный человек, Якубовский понимал, что одно дело – поговорили и разошлись, а другое – явиться с бумагой и закрепить на ней резолюцию.

Что ж, бумага появилась: молодой секретарь Союза адвокатов предлагал свои услуги по оценке и юридически грамотной передаче собственности уходящих из объединенной Германии советских войск. Письмо, кстати говоря, несмотря на спешку, получилось дельное, по-военному четкое, содержащее точные юридические формулировки и знание предмета (например, предлагалось завершить всю работу по передаче имущества до начала земельных выборов, запланированных на 15 декабря и могущих «изменить отношение к советской собственности не в нашу пользу»).

Язов принял Якубовского, напоил чаем, поговорили о том о сем. Потом спрашивает– «А что тебе, собственно, нужно-то?» «Да вот я написал свои соображения на бумаге. К кому бы вы могли меня переадресовать?» Ему и в голову не могло прийти, что министр обороны будет лично читать две машинописные странички. Язов начертал: «Генералу армии Моисееву М. А. Прошу рассмотреть Язов».

Опыт хождения по моссоветовским кабинетам подсказал Дмитрию, что резолюцию Язов написал нехорошую, уклончивую Положение надо спасать «Дмитрий Тимофеевич, а вот ваше-то какое мнение9 Ведь это правильно, что мы должны защитить нашу собственность?» Это ловушка – какой же дурак скажет, что мы нашу собственность не должны защищать! «Правильно», – отвечает Язов «Вы согласны со мной?» – напирает Якубовский «Согласен», – отвечает Язов «Вот и напишите, что согласны». Язов дописывает: «Я согласен». Это уже резолюция хорошая, даже очень хорошая. Но Якубовскому и этого мало: «Дмитрий Тимофеевич, а где сидит Моисеев?» – «А вот тут по коридору…» – «А вы не позвоните ему, не скажете, что я сейчас приду?» Язов нажимает кнопку на пульте: «Михаил Алексеевич, сейчас к тебе зайдет товарищ Якубовский из Союза адвокатов..» Вот тут надо прощаться как можно быстрее, пока Моисеев не забыл, кто и от кого к нему идет.

Не успел Якубовский выйти из приемной Язова, а к нему навстречу по коридору уже бежит генерал Моисеев– как же, министр поручил принять. Приводит в кабинет Якубовский, вторично сосредоточившись, рассказывает ему существо вопроса. Моисеев поначалу начинает отнекиваться: да не нужно нам никакой помощи, но, увидев резолюцию министра, как человек военный, говорит: «А что ее рассматривать, записку твою. Раз министр говорит, что согласен, значит, принимается к исполнению». И он расписал бумагу Якубовского всем своим замам, начальнику тыла Вооруженных Сил, командующему Западной группы войск и прочим военачальникам. А еще через неделю Якубовский уже летел в Германию оказывать помощь в оценке и передаче имущества.

Дни перед отъездом он потратил не зря. Во-первых, изучил предмет, которым ему предстояло заниматься. Во-вторых, лично обошел всех военных начальников, которым было поручено это дело. Наконец, в-третьих, сумел поставить в известность о предстоящей миссии самого Анатолия Ивановича Лукьянова.

Семью Лукьянова Якубовский знал с 1986 года. Второй женой Якубовского была Лена Муравьева, а папа у нее был номенклатурный, зампред Мособлисполкома, курировавший дачи. На номенклатурных этих дачах, в Барвихе, познакомился Дмитрий с дочерью Лукьянова и с ее мужем (а лукьяновским, соответственно, зятем) Костей. Он и сейчас с ними поддерживает добрые отношения. В день взятия «Белого дома», 4 октября, Дмитрий попеременно звонил из Торонто по прямому телефону то начальнику московской милиции Владимиру Панкратову, то Лене Лукьяновой, бывшей у оппозиционеров чем-то вроде координатора, и таким образом имел информацию параллельно от двух противоборствующих сторон. Самое удивительное, что и Панкратов, и младшая Лукьянова от разговора не уклонялись, подробно рассказывали заморскому Якубовскому о том, что творится в Москве.

Лукьянов знал, что Лена с Костей дружат с молодым юристом Якубовским. Поэтому он не удивился, когда к нему пришел Костя и рассказал, что на днях в Германию вылетает Якубовский с важной миссией, «по поручению Язова». «Что ж, – сказал председатель Верховного Совета СССР, – дело важное, приедет – пусть ко мне придет, поделится впечатлениями».

В Германии Якубовский проявил себя лучше некуда. Во-первых, он обнаружил, что у командующего Западной группой войск даже нет переведенных на русский язык новых немецких законов, регулирующих права собственности. Во-вторых, о существовании многих юридических документов командование даже не имело ни малейшего понятия. Немецкое законодательство, регулирующее отношения собственности после объединения Германии, было, в общем-то, выгодным для советской стороны Там был заложен простой принцип: то, что было реквизировано у преступных организаций, признанных таковыми Нюрнбергским процессом, остается за собственником, владеющим имуществом на момент воссоединения Германии. А так как наша армия, по праву оккупанта, забирала лучшие особняки и земли, а эти лучшие особняки принадлежали, как правило, фашистским организациям, почти на все имущество права были подтверждены. По земельным книгам выискивались прежние владельцы, и в магистратах производилась перерегистрация собственности В квартирно-эксплуатационном управлении Западной группы войск Якубовский взял сведения о недвижимости, а в штабе 16 воздушной армии – о балансовой стоимости наших аэродромов. И по всем подсчетам, советской военной собственности в Германии набралось от 20 до 30 миллиардов немецких марок.

С этими сведениями по приезде Якубовский пришел к Лукьянову Тот его внимательно выслушал, прочитал все бумаги и из своего кабинета позвонил Язову сделано большое дело, надо довести до конца. И за подписью министра обороны вышла директива, адресованная заместителям министра, командующему ЗГВ, командующим армиями ЗГВ, командующим родов войск и т. д. Директивой этой предписывалось «образовать рабочую группу из генералов, офицеров Вооруженных Сил СССР и юристов, представляемых Союзом адвокатов СССР, для организации реализации и использования движимого и недвижимого имущества советских войск на территории бывшей ГДР физическим и I юридическим лицам». У группы было два руководителя: заместитель начальника штаба тыла Вооруженных Сил СССР Ю.А. Беликов и секретарь Правления Союза адвокатов СССР Д.О. Якубовский. Самым интересным нам представляется пункт 3 этой директивы: согласно ему, все контракты и договоры, подписываемые от имени Вооруженных Сил, должны быть в обязательном порядке предварительно согласованы с Якубовским. Вот такие полномочия.

Директива была подписана 5 ноября. В связи в праздниками вылет группы был назначен на 10 ноября. За этот период Лукьянов должен был переговорить с Горбачевым, который, как выяснилось, лично курировал все, что связано с Германией

Язов, подхлестнутый звонком Лукьянова, решил не просто послать в Германию группу, а послать на своем личном самолете с шеф-пилотом в чине полковника. И вот на подлете к польской границе в салон выбегает этот шеф-пилот и говорит, обращаясь к Якубовскому: «Товарищ генерал (он и вообразить не мог, что в самолете министра может лететь кто-то ниже рангом), приказано вернуться» Тут, поскольку мы приближаемся к очередной кульминации нашего рассказа, предоставим слово самому Дмитрию Якубовскому:

"Когда бледный шеф-пилот мне это сказал, я сразу понял, что дело пахнет керосином. И я ему говорю: «Товарищ полковник, вы, как военный человек, должны понимать, что если мне директивой министра обороны приказано убыть, отменить эту директиву могут только два человека – сам министр или верховный главнокомандующий. Если вы считаете, что необходимо вернуться, возвращайтесь, если нет – летите дальше, но вы будете нести ответственность за исполнение или неисполнение этой директивы» Полковник аж присел: «Я не знаю, говорит, чей приказ, мне его прапорщик, телеграфист из центра управления воздушным движением, передал». «Прапорщик, говорю, ну-ну..» Решили лететь дальше. А на земле, видимо, подумали, что я вознамерился угнать самолет и чуть ли не воздушный бой завязался над Польшей. Когда я потом приехал к Лукьянову, он так сказал: «Действовали по-военному прямолинейно».

Короче, самолет принудительно вернули. Садимся на Чкаловском аэродроме, я думаю– наверное, выведут в наручниках. У трапа меня встречает генерал-майор, командир 67-й Чкаловской дивизии, оказывает знаки внимания (по принципу, дали личный самолет министра, потом отобрали, значит, может случиться, завтра снова дадут): вот вам чай, вот вам кофе. «Нет, говорю, мне только телефон нужен спецсвязи». И по прямому проводу звоню Язову, докладываю ситуацию. «Не может быть, – говорит Язов. – Перезвони мне через пятнадцать минут». Через пятнадцать минут уже совсем другим тоном он мне говорит: «Я вас очень прошу, поезжайте к Архипову, это он самолет вернул, он вас ждет в три часа, вы обо всем договоритесь». А я разгоряченный был и почему-то заорал на Язова: «Мне с Архиповым не о чем говорить». И трубку брякнул. И тут же испугался: я же на министра обороны наорал. И со страху прямо с аэродрома поехал к Лукьянову".

Архипов был начальником тыла Вооруженных Сил СССР, то есть Министерств обороны и внутренних дел и КГБ, поэтому он подчинялся не только Язову, но и лично Горбачеву.

"Лукьянов сказал мне следующее. Когда он первый раз пытался поговорить с Горбачевым по поводу моей миссии, Горбачев его не принял, но дал команду Архипову самолет с миссией в Германию не пускать. Когда же я примчался с аэродрома к Лукьянову, он сказал: «Я, конечно, слишком крупнокалиберная артиллерия, но я включаюсь». И пошел на прямой разговор с Горбачевым. Тот ему сказал: «Толя, ты в это дело не лезь, я сам с этими германскими делами разберусь. А этого мудака Якубовского надо убрать куда-нибудь». Это сейчас только Лукьянов признался, что имел такой разговор с Горбачевым. А тогда он просто сообщил мне: «Дмитрий, вы попали на периферию крупной политической игры. Вы должны исчезнуть, причем совершенно».

Прошло совсем немного времени, и я понял, почему наш самолет вернули, и сообразил, какая опасность мне угрожала. Дело в том, что вскоре Горбачев подписал с немцами соглашение, и по нему мы не 30, и даже не 20 миллиардов марок от них получали за оставляемую собственность, а лишь 13 миллиардов. Горбачев был лично заинтересован в том, чтобы эти деньги мы не затребовали с немцев.

Любопытно, что, по сведениям А. И. Лукьянова, наша страна не получила и этих денег. В одном интервью бывший спикер парламента сообщил: «Горбачев отдал собственность, которая стоит тридцать миллиардов марок, а получил взамен кредиты на восемь миллиардов марок». Кредиты, добавлю, полагается не только брать, но позже и возвращать…"

В числе «полезных знакомых» Якубовского был, в частности, председатель государственной ассоциации «Агрохим», бывший министр минеральных удобрений Н.М. Ольшанский. За месяц до описываемых событий Якубовский оказал ему услугу по, так сказать, адвокатской линии. И вот, узнав о переплете, в какой попал Якубовский, тот ему предложил поехать в Базель, где у «Агро-хима» была открыта дочерняя швейцарская фирма «Ферсам». Уезжая, точнее убегая из страны, Дмитрий Якубовский никак не думал, что в ближайшее время в Россию вернется. Крах коммунистического режима и крах Горбачева предвидеть было невозможно.

Кстати, именно Якубовский познакомил Николая Ольшанского с Борисом Бирштейном.

Мало кто понимал Дмитрия Якубовского, всеми силами рвущегося в Россию. На нынешний взгляд, живет в достатке, красавица жена, канадка, которая уж точно постоянно жить в России не будет, за границей родившаяся дочь… После путча 1991 года, а особенно после ухода Горбачева с президентского поста, Якубовский понял, что час настал Сначала через верных ему людей в МВД и прокуратуре прощупал, не заведено ли какое-нибудь дело, нет ли санкции на арест.. Ему ответили: нет.

А тут подвернулся удобный случай. Позвонил генерал армии Константин Кобец, который после разгрома путча был в фаворе, стал советником Ельцина и сколачивал вокруг себя команду инициативных, молодых сотрудников. О Якубовском он вспомнил потому, что тот в свое время ощутимо помог ему в проведении избирательной кампании. «Я могу приехать только под вашу личную гарантию», – ответил ему Якубовский. «Что тебе нужно?» – «Мне нужно, чтобы вы лично прилетели в Цюрих, взяли меня за руку и привезли в Москву». Ничего себе просьба! А знаете, что ответил Кобец? «Вылетаю», – ответил он. И вылетел.

7 марта 1992 года в сопровождении генерала армии Кобеца Дмитрий Якубовский прибыл в Москву. Кобец отдал ему свой кабинет государственного советника в Белом доме (у него еще были кабинеты в Кремле и в Министерстве обороны). И вместе с Кобецом Якубовский, засучив рукава, начал готовить военную реформу. Якубовский всех поражал своей работоспособностью, истовым отношением к делу. Многие относили это за счет молодости. «Молодой еще, перебесится…»

Именно тогда, попав в номенклатуру Белого дома, познакомился Дмитрий Якубовский и с Шумейко, и со Степанковым, и с Баранниковым. Наконец, настали времена, когда К. Кобец попал в опалу, а Шумейко, напротив, ушел в правительство, стал первым вице-премьером. Шумейко предложил Якубовскому должность советника правительства. Тот, будучи человеком щепетильным, пришел к Кобецу «Иди, – сказал Кобец, – и для дела, и для тебя самого это будет полезно».

И Якубовский ушел к Шумейко, не предполагая, разумеется, что этот шаг вскоре приведет его к еще одному экстренному бегству из страны. В функции Якубовского входила координация работы правоохранительных органов (которые курировал первый вице-премьер).

Координация координацией, но, в силу своего характера и обаяния, Якубовский быстро сходился с людьми, переводя формальные, служебные отношения в неформальные. Вспоминая спустя три года о встрече с Якубовским, А И. Лукьянов заметил: «Что я могу сказать о Якубовском, какое впечатление у меня осталось… Я в день принимал очень много людей, и у меня больше запечатлевается образ поведения, чем сам вопрос, который ставился. Он из тех людей, с которыми я встречался в то время, – самый яркий. Это был человек, во-первых, раскованный, потому что обычно люди, которые ко мне приходили, были немножко скованными. Во-вторых, человек искренне заинтересованный в том, чтобы наша собственность не пропадала, и говорили мы бурно, чего обычно со мной не случается, я человек, спокойный. Это я запомнил, он был искренне заинтересованный человек». К этому стоит добавить еще чувство юмора, о котором упоминают все, кто пересекался с Якубовским по службе, а также умение и желание помочь даже в тех ситуациях, когда это требовало от него немалых усилий. Так что новыми друзьями Дмитрий Якубовский обзаводился легко. Зачастую это были достаточно высокопоставленные друзья. С одной стороны, это очень помогало по работе, с другой – облегчало решение многих личных проблем.

Многие отказывались поверить, что молодой парень, не достигший еще тридцати лет, может запросто общаться, например, с самим шефом безопасности Баранниковым. Сосед Якубовского по даче в Жуковке академик А. В. Старовойтов, глава федерального агентства правительственной связи, поверил в это только когда собственными глазами увидел, как к Якубовскому на дачу приехал Баранников с супругой обмывать новые звания (в один день Якубовскому присвоили звание полковника, а Баранникову – генерала армии).

Любопытный штришок. О рождении своей дочери Дмитрий Якубовский узнал от Баранникова. Первый звонок ранним утром 1 августа 1992 года раздался от него: «Старик, поздравляю, у тебя дочь». И последовало приглашение. Якубовский поехал на дачу к Баранникову (напротив – да«а Степанкова, чуть далее – Дунаева, замминистра внутренних дел), где обнаружил всю троицу у костра. Баранников в тренировочном костюме жарил шашлык из осетрины. Посидели, выпили. Идиллия!.. Пройдет совсем немного времени, и Степанков подпишет ордер на арест молодого папаши, а Баранников пустит по его следу убийц.

"Моя задача, когда я пришел в правительство, была простой, я должен был ориентировать силовые структуры на работу в одном направлении, заняться, так сказать, идеологией их функционирования. И очень быстро я обнаружил, что есть силы, которые пытаются перетянуть эти ведомства на свою сторону. Я имел широкий круг общения, огромную информацию из разных структур и пришел к выводу, что уже летом 1992 года секретарь Совета безопасности Ю. Скоков пытался ориентировать силовые структуры на себя, с тем чтобы перейдя в коммунистическо-фашистскую оппозицию, увести их за собой. Я стал внимательно присматриваться к кадровым назначениям Скокова и четко увидел, что он ведет свою игру. Человека выгоняют с компрометирующими обстоятельствами из КГБ, а Скоков тут же назначает его в МВД – свой человек. Человек работает полковником, завтра он уже генерал-лейтенант – и до гробовой доски предан Скокову. И так далее, Я увидел, что силовые структуры раздваиваются. Часть остается за президентом, а часть – и значительная – начинает понемногу работать против него. Я, разумеется, докладывал о своих наблюдениях и выводах, и за это быстро поплатился.

Поначалу от меня решили избавиться тихо: 8 июля подсунули Гайдару на подпись распоряжение правительства, согласно которому все советники правительства сокращались (причем совершенно не скрывалось, что ради меня одного формально упразднили всех советников – они, разумеется, остались, но стали называться иначе). Тогда у Шумейко возникла идея создать новую должность: полномочный представитель правоохранительных органов в правительстве. Должность ввели, меня на нее зачислили, причем одновременно я состоял в так называемом действующем резерве Федерального агентства правительственной связи и информации при президенте. Моя должность полномочного представителя соответствовала рангу первого заместителя министра Российской Федерации.

Короче, я продолжал изучать расстановку сил в силовых ведомствах, не только не растеряв своих полномочий, но и приобретя новые. А процесс развивался. Если в июне 1992-го произошло сближение Скокова и Руцкого (они вместе выбивали Бурбулиса), то в августе сблизились Руцкой и Баранников (они сошлись на Бирштейне и на Молдавии, куда вместе – втроем – летали урегулировать приднестровский конфликт). Это было уже опасно. И я открыто стал с этим бороться.

Тогда стали бороться со мной. Начался настоящий детектив: мне отключили связь, блокировали на даче, арестовывали машины Они не хотели открыто со мной расправляться. Хотели, чтобы я испугался их давления и уехал сам. Но я не испугался и пришел к Баранникову за разъяснениями Баранников, разумеется, не стал признаваться, что пять минут назад он сам этим концертом дирижировал. Он сказал мне: «Немедленно вылетай в Вашингтон, где твой шеф Шумейко в Международном валютном фонде находится. Прилетишь вместе с ним. А я за эти три дня в своем ведомстве наведу порядок, твой вопрос утрясу Вернешься с Шумейко – пойдем к Борису Николаевичу». Это было логично: Шумейко обо мне и моих изысканиях Ельцину уже докладывал, и тот против встречи не возражал.

Короче, прилетаю я к Шумейко. А по пути в аэропорт, кстати, вся комедия продолжалась. Дунаев вез меня в Шереметьево в багажнике своей машины. Милиция блокировала, Дунаева хотели отсеять, сделали вид, что пытаются меня арестовать в самолете. Но я улетел. Докладываю Шумейко обстановку. Решительно настроенный, Шумейко летит в Москву, приказав мне ждать указаний… Первое, что сделал Баранников, когда увидел Шумейко в Москве, – сообщил ему, что я канадский шпион. Я потратил два месяца на то, чтобы заставить Владимира Филипповича заглянуть в Большую советскую энциклопедию и убедиться, что в Канаде нет шпионской организации. Не создали. Может быть, напрасно, но чего нет, того нет. Причем ссылались даже на некую записку Примакова Ельцину насчет меня, которой, как позже выяснилось, не существовало в природе".

И вот тут начались знаменитые звонки Якубовского Степанкову, Дунаеву, Баранникову. Но если сейчас прочесть информацию, опубликованную в «Московском комсомольце», складывается интересная картина. Во-первых, собеседники явно не хотят видеть Якубовского в России, всячески уговаривают его отказаться от мысли приехать. Во-вторых, и ссориться с ним, озлоблять тоже не желают. В-третьих, избегают ссылаться друг на друга (валят на Ерина – «вот Ерин против тебя что-то имеет», – единственного силового министра, которого Якубовский не знал лично, а потому не мог с ним из-за границы связаться). Побаивался Якубовского и Шумейко, под которым вскоре тоже земля закачалась.

Однако вся компания продолжала общаться с Димой! Он даже выполнял их некоторые поручения. В мае Баранников просит Якубовского переговорить со Степанковым, чтобы он не снимал своего первого зама Землянушина, и 5 ноября Якубовский сообщает Баранникову, что со Степанковым он об этом договорился. Уже после отъезда Якубовского у него за границей побывали в гостях Степанков (дважды), Дунаев, наконец, Шумейко (дважды), не говоря уже о сошках помельче.

Наконец, в июне 1993 года Якубовский понадобился прокуратуре. Он был нужен Степанкову и Баранникову для того, чтобы убрать Шумейко. Сначала по телефону «сдать» Шумейко его уговаривал Бирштейн («Он продал тебя», – науськивал он Якубовского на бывшего шефа). Затем Степанков выступил гарантом безопасного приезда и даже дал письменное указание начальнику московской милиции Панкратову обеспечить охрану Якубовского (правда, в документе этом содержалось довольно странное указание: «…любое общение Якубовского с гражданскими или военными властями разрешается с санкции генерального прокурора и с разрешения начальника ГУВД» – это скорее не охрана, а конвой!). Якубовский согласился на все условия и прилетел в Москву. Первым Якубовского в Москве посетил Дунаев. Он сообщил Дмитрию, полагая, что тот играет в их игру, о плане убрать Шумейко – с использованием счетов, якобы открытых вице-премьером в иностранных банках. Якубовский прекрасно знал, что материал поступил к ним от Бирштейна, и знал, что он полностью сфальсифицирован. И он предупредил сначала Дунаева, потом Баранникова, что они имеют дело с фальшивкой.

Сейчас, задним числом анализируя события, Якубовский жалеет, что предупредил их об этом. Надо было, считает он, промолчать, а они, использовав фальшивку, которую легко было разоблачить, сами попались бы и, несомненно, проиграли бы.

Однако, не до конца разобравшись в ситуации, он сообщил Дунаеву о фальшивке. Утром позвонил Баранников: «Дима, полковник, революционер! Приезжай срочно ко мне». Якубовского не насторожило даже то, что у кабинета Баранникова его дважды обыскали. Он честно рассказал министру безопасности все, что знал по этому делу (любопытна, например, такая деталь, свидетельствующая о том, насколько грубо сфабрикован был «уличающий» Шумейко документ, по трастовому договору первый вице-премьер поручал управлять своим счетом… скромному билетному кассиру, который никогда не имел дело с банковскими операциями). Баранников крепко задумался В результате объявленный на 17 июня 1993 года доклад первого заместителя генерального прокурора Н. Макарова был снят с повестки дня сессии Верховного Совета без объяснения причин. Доклад состоялся только 24 июня, и в нем отсутствовали упоминания о «счетах», хотя и поднимался вопрос о закупках детского питания (от чего Шумейко пришлось отбиваться на протяжении трех месяцев).

Якубовский не помог сожрать Шумейко. Результат не замедлил себя ждать. 22 июня Степанков пригласил Якубовского к себе на дачу и там сообщил ему. «Дима, я должен возбудить уголовное дело. Но ты не волнуйся, ситуация абсолютно управляемая. Я назначу вести дело следователя, какого ты порекомендуешь, чтоб ты знал, что я тебя не обманываю». И Якубовский назвал ему нескольких следователей (о чем потом крупно пожалел: подвел людей).

Дело, кстати, действительно было возбуждено – «по фактам внешнеэкономической деятельности компании ВАМО» (детское питание для Московской области), и по нему пытались притянуть и Шумейко, и Якубовского.

Сразу после выступления Н. Макарова раздалось два звонка. Первый – от Степанкова, подлинного автора доклада: «Жду тебя завтра в три часа». Второй – от Шумейко, главного героя доклада «Приезжай в три». Поскольку в три уже договорились со Степанковым, с Шумейко встреча Произошла 25-го ранним утром.

Шумейко был в растерянности: «Что делать?» Было ясно, что на него двинулась вся прокурско-гэбистская махина, за которой просматривался Руцкой. Якубовский посоветовал создать антикомиссию, которая должна была бы действовать по принципу вы мне рубль, я вам два. (Такая комиссия действительно была создана во главе с другим Макаровым, Андреем. После того как Руцкой и компания оказались за решеткой, работу комиссии, конечно же, спустили на тормозах.)

Степанков был краток: «Когда я тебя звал в Москву, я давал тебе гарантию безопасности. Так вот она истекает сегодня в двенадцать часов ночи». Объяснение было такое: «Позавчера я встречался с Баранниковым, министерство безопасности стало против тебя открыто работать, они пытаются обходить меня. Так что уезжай». «Это невозможно, – ответил Якубовский. – Да и Баранников меня завтра к десяти утра приглашал к себе на дачу». «Вот телефон, – сказал Степанков. – Можешь ему позвонить».

«Виктор Павлович, – сказал Якубовский, набрав в кабинете Степанкова номер Баранникова. – Вот тут мне рекомендуют немедленно уехать. Как быть?» «Чушь», – сказал Баранников и, как в свое время Язов, попросил перезвонить через пятнадцать минут.

Через пятнадцать минут Баранников спросил: «Ты еще здесь?» И, вслед за Степанковым, дал срок до полуночи… Якубовский бросился к своему другу Панкратову, которому было поручено его охранять К счастью, тот оказался в кабинете. От него позвонил Шумейко. «Владимир Филиппович, я только что говорил с Виктором Павловичем В общем, мне рекомендуют уехать».

Шумейко ответил «Мне тоже»

И они разлетелись Шумейко – в Сочи, по указанию президента, «в отпуск». Якубовский в сопровождении Панкратова – первым же рейсом в Лондон, поскольку в паспорте была открытая английская виза А оттуда в ставший уже родным Цюрих.

Как только Якубовский отбыл из Москвы, Степанков выдал постановление о задержании и приводе для допроса Такая формулировка могла бы изумить кого угодно (ведь Якубовский только что провел неделю в беседах со Степанковым и его замом Макаровым, что за нужда в новом допросе), но Якубовский понял эту информацию правильно тем самым Степанков запрещал ему возвращаться в страну.

И если бы не журналист Андрей Караулов, разыскавший в июле в Цюрихе друга своего детства Якубовского (их отцы работали вместе, а семьи жили на одной улице в Болшево), неизвестно, как сложилась бы судьба его дальше. Возможно, он снова занялся бы бизнесом Возможно, возобновил бы свои телефонные звонки, требуя гарантий безопасности и немедленного возвращения. А возможно, он разделил бы судьбу Артема Тарасова – метался бы по миру, преследуемый российскими спецслужбами. Но Андрей сделал из Дмитрия Якубовского фигуру не только политическую (каковой он уже был, возможно, не отдавая себе в этом полного отчета), но и общественную Телезрители увидели его в передаче «Момент истины», где он поведал, как неназванное доверенное лицо Руцкого (Бирштейн) шантажировало его, требуя «сдать» Шумейко Якубовского узнала страна.

Образованная Ельциным специально для сбора компромата на Руцкого комиссия Андрея Макарова немедленно начала работу с материалами, которые были в распоряжении Якубовского, либо были с его помощью отысканы. Иногда Макаров передавал журналисту Александру Минкину те или иные документы, которые время от времени публиковались в «Московском комсомольце», в зависимости от требований момента и политической конъюнктуры. Причем ни Минкина, ни Макарова, судя по всему, не волновал вопрос, как отразятся на репутации самого Якубовского эти публикации.

Скандальные коррупционные разоблачения сыпали на голову друг друга обе противоборствующие стороны. Стороны полагали, что они делают большую политику, а добились только одного: народ наш теперь убежден, что воруют в верхах все – и те и другие.

Наконец – последнее таинственное появление Дмитрия Якубовского в Москве. Если верить Александру Руцкому, выступившему в «Парламентском часе» (и запись эта без конца повторялась, настолько ей придавалось важное значение): Якубовский прилетел 23 июля президентским самолетом, в аэропорту «девятка» оттеснила пограничников, посадила Дмитрия в бронированный автомобиль и увезла его, вместе с какими-то важными документами, в неизвестное министру Баранникову место. Хотя бойцы министра Баранникова уже стояли возле самолета с ордером на арест, выписанным Валентином Степанковым. Жил Якубовский, по сведениям одних газет, дома у Андрея Караулова А по сведениям других, в Кремле. Сразу по приезде против него было возбуждено уголовное дело по факту незаконного пересечения границы, так что арест можно было бы облечь в законные рамки.

Но мало кто знает, каким образом уезжал тогда из России Дмитрий Якубовский. Известно только, что из Москвы он убыл 30 июля, а до Торонто добрался только 4 августа. Сам он говорить на эту тему отказывается. Потому предоставим слово начальнику государственно-правового управления президента Александру Котенкову.

"Мы понимали, что руководители всех трех правоохранительных органов (Степанков, Баранников и Дунаев – Ерин был в отпуске) кровно заинтересованы не только в том, чтобы задержать Якубовского, но и в том, чтобы он замолчал навсегда. Поэтому были предприняты все меры безопасности, когда было решено вывезти его из страны. Однако первая попытка выехать поездом с Казанского вокзала окончилась неудачей: на перроне возникли группа омоновцев и почему-то телевизионная группа (очевидно, с провокационной целью снять задержание Якубовского). Поэтому, не выходя из машины, Якубовский и сопровождающие развернулись и уехали обратно.

На следующий день мы тщательно проанализировали все варианты. Остановились на таком: выехать из Москвы на автомашинах, доехать до любого аэропорта, откуда можно вылететь за границу без проверки документов российскими пограничниками (подчиняющимися Баранникову). Мы даже не исключали возможности, что в самолет могли пропустить, потом заставили бы его сделать вынужденную посадку и арестовали в любом другом городе. Так что вылет из России исключался. По договоренности с армянскими коллегами было решено вылетать из Еревана. Дмитрий в обсуждении не участвовал, мы нашли бы более простой и быстрый способ его отправки. В разработке операции принял участие ограниченный круг лиц, только пять человек.

Было принято решение ехать не на служебных машинах, а на двух мощных БМВ одной из частных фирм, которая дала согласие нам помочь. Руководитель фирмы из нашего кабинета вызвал по радиотелефону обе машины в определенную точку, велел заправиться и не задавать лишних вопросов. Уже через полчаса он доложил, что все готово к выезду. Вот вам преимущество частной собственности перед государственной системой – мы так быстро не собрались бы.

В 23.00 мы заехали за Димой и его двумя телохранителями, разными дорогами на разных машинах добрались до условленного места на кольцевой автодороге, где нас ждали БМВ. Перегрузили бензин, сменили на БМВ номера (тут пришлось повозиться, так как поставить «волговские» номера на иномарку оказалось сложно – отверстия не совпадали). Начался дождь, что мы сочли благим предзнаменованием, способствующим скрытности нашего отъезда, и мы отправились.

Мы договорились с одним из членов правительства, что он будет нас сопровождать на протяжении первых ста километров. Около Каширы он поморгал фарами, показывая, что все чисто, и развернулся обратно. Я ехал в машине с Дмитрием и представителем фирмы, предоставившей автомобили Во второй машине – Виталик и Саша (телохранители Якубовского) и еще один охранник. Как только мы тронулись, Дима просит представителя фирмы: «Дай мне пистолет». Тот отвечает: «Он не мой, дать не могу, сам его держу незаконно». Тогда я отдал ему свой: «Бери, только, ради Бога, ни за что не дергай». Он положил пистолет себе на колени и так его держал более 2000 километров.

Не буду говорить о нравах нашей милиции, но, сами понимаете, два мчащихся на бешеной скорости БМВ с московскими номерами – лакомый кусок для гаишников, так что неоднократно нас останавливали. Однако у нас был специальный талон без права досмотра, и это нас здорово выручало. Каждый раз Дима судорожно хватался за пистолет, и я так и не уговорил его выпустить пистолет из рук

Нам надо было добраться до Сочи, где нас ждали. Честно говоря, выезжая, мы даже не обсудили маршрут. На полпути Дмитрий стал задавать вопросы ведь если ехать через Харьков, значит, надо дважды пересекать украинскую границу. А вдруг там сейчас паспортный контроль? Я на этот счет ничего не знал. И чтобы не рисковать, через три часа движения мы перешли с благоустроенной дороги Москва – Харьков на другую, воронежскую, трассу.

Далее мы двигались через Воронеж и Ростов. Останавливались на три-четыре минуты, перекусывали прямо в машине, въехали в Краснодарский край, где был еще один прокол, смена колеса, и до Сочи добрались без хлопот. В Дагомыс мы въехали в половине двенадцатого ночи. Нас уже ждали с восьми вечера

На площадке возле цирка нас должен был встретить человек из Армении, чтобы сопроводить в Ереван. Поскольку у цирка никого не обнаружилось, мы отогнали машину в тупичок, я пересадил Дмитрия во вторую машину, а сам один вернулся к цирку. Наконец, ко мне подъехал «Мерседес», из которого вышел человек, которого я знал в лицо. Все вместе мы прибыли на дачу, где стали решать, как поедем в аэропорт, где ждал самолет. Решили не пользоваться машинами, на которых приехали, попрощались с водителями и уже минут через пятнадцать на «рафике» отправились в Адлер. Въехали прямо на летное поле, где уже ждал «Як-40» с поднятым трапом. Как только «рафик» подъехал, трап опустили, мы поднялись в самолет, и он тут же взлетел. Все было очень четко. Неудивительно: самолет тоже был частный. Через полтора часа нас встречали в Ереване.

Вернувшись назад, скажу, что в Москве мы просчитывали разные варианты, как улететь из Еревана. Оттуда рейсов в Европу крайне мало, а в Швейцарию нет совсем. Можно было лететь в Париж, но ближайший рейс был только через несколько дней. Провести несколько дней в Ереване – это перспектива нам как-то не улыбалась. Тогда одна частная московская фирма согласилась оплатить коммерческий рейс из Еревана в Швейцарию. Когда мы приземлились в Ереване, то увидели стоявший на соседней полосе арендованный самолет. Тут мы совершенно успокоились, а зря.

Мы поднялись в самолет, познакомились с экипажем, тут же армянские пограничники поставили нам отметки в паспорта. Но выяснилось, что командир экипажа хоть и знал, что нужно взять пассажиров в Ереване, но не был поставлен в известность, куда лететь.

Я с командиром самолета уединился и спрашиваю, когда взлетаем. Он говорит: «Сначала скажите, куда. Я могу лететь хоть до Монреаля. Все оплачено». «Хорошо, – отвечаю. – Цюрих». «А теперь, – он говорит, – мы должны подать заявку, согласовать маршрут…» «И сколько это займет времени?» – спрашиваю. Он говорит: «Обычно день-два…» Меня удивило, что самолету, присланному из Москвы в Ереван, не была поставлена конкретная задача и не был оформлен маршрут до Швейцарии. Дмитрий сразу занервничал, я попросил всех оставаться в самолете, а сам с командиром пошел в диспетчерскую. Маршрут, конечно же, надо было утверждать с Москвой, так как все воздушное пространство над СНГ контролируется Москвой, тем более что самолет был российский, а не армянский. Командир связался с диспетчером авиаотряда, тот подтвердил, что, по его сведениям, в Ереване должно быть определено, куда лететь самолету, и заверил, что сейчас же займется решением вопросов с маршрутом в Цюрих, коридорами, пролетом и т. п Услышав это, мы как-то успокоились Если мне не изменяет память, Диминой дочке в тот день исполнился год, и он предложил нам отметить это дело. Стюардесса принесла коньяк, но не успели мы выпить по рюмке, как в салоне обозначился российский пограничник, прапорщик, и потребовал наши документы.

«Что такое? – спрашиваем – Наши документы уже оформлены армянскими пограничниками. Документы на вылет самолета также оформлены». Но он настаивал на своем. Все паспорта были у меня, я ему их отдал. У Димы паспорт советский, даже, как это у нас часто бывает, несколько паспортов. И он по ошибке предъявил пограничнику тот из них, где не было швейцарской визы. За что тот сразу же ухватился (Самое смешное, что у телохранителей вообще не было никаких виз, кроме канадских, как позже выяснилось, но к ним вопросов не было.) «Я не могу вас пропустить, – говорит пограничник Якубовскому – У вас нет швейцарской визы» «А вас что за дело? – спрашиваю. – Это проблема швейцарских властей» Дмитрий тут же вынимает другой паспорт – с визой. «Вас это устраивает?» Пограничник не ожидал такого развития событий, ему поставили задачу придраться хоть к чему-нибудь. Он ушел из самолета, но, как я заметил, у трапа остались вооруженные люди в пограничной форме. Нас рассекретили. Бесспорно, команда уже прошла, мы были на крючке…

Тогда Дмитрий связался с Канадой и решил вызвать самолет оттуда. Из Канады сообщили, что самолет может быть в 00.00. Я дал команду отдыхать, но в 22.00 быть на месте. В свои планы мы посвящать никого не стали. Нас отвезли в гостиницу, мы помылись, поужинали, отдохнули. И тут Дмитрий проявил самостоятельность, которую я ему простить не могу.

Он, не поставив в известность даже собственную охрану, вместе с армянскими охранниками поехал в аэропорт, чтобы лишний раз связаться с Швейцарией и Канадой и проверить, как там наш самолет. Когда мы хватились, обнаружилось, что его в комнате нет, машины у нас нет, гостиница далеко, телефонов в номерах нет. В общем, понервничали. А он, видите ли, решил нас не беспокоить, не будить… Наконец, в аэропорту нас встречает, говорит, что самолет из Канады прибудет только в 12.00 дня…

Когда в 14.00 приземлился шестиместный самолет, вызванный Якубовским, по моей просьбе его загнали за угол, чтобы российский экипаж не увидел (лишняя подстраховка), дозаправили. Зарубежный самолет, к счастью, не вызвал интереса у российских пограничников, поэтому когда мы бегом в него перебежали и тут же взмыли, им оставалось только глазами хлопать. Маршрут этого самолета был запрошен из Тегерана, поэтому мы должны были лететь через Иран, затем через Турцию на Грецию. Преодолев границу Ирана, мы с Дмитрием чокнулись, выпили. И снова сглазили. Уже на территории Турции (мы видели в иллюминаторы озеро Ван) самолет сделал крутой вираж на 180 градусов, к нам вышел командир и говорит по-английски: «Приходится возвращаться. Турки неожиданно закрыли нам коридор и поставили жесткое условие: если мы немедленно не покинем воздушное пространство Турции, они примут меры. Поэтому я вынужден был сначала развернуться, а потом уж докладывать вам».

Командир предложил такой вариант: «Летим в Тегеран. Фирма покупает вам билеты на ближайший рейс в любую европейскую страну». Дмитрий согласился, он был готов лететь куда угодно, лишь бы выбраться из этого региона. Пилот связался с Тегераном, оттуда запросили, есть ли у нас иранские визы. У нас их, естественно, не было. Вариант Тегерана отпадал. Все остальные пути вели через Турцию, которая, не знаю уж с чьей подсказки, нас категорически не пропускала. Единственное, что оставалось: сесть в Объединенных Арабских Эмиратах, в Дубай. Что мы и сделали…

Короче, из Дубай мы полетели во Франкфурт, через полтора часа пересели на самолет до Цюриха. Там выяснилось, что у Виталия и Саши нет швейцарских виз, их не хотят выпускать из аэропорта, мы два часа утрясали этот вопрос. Но это все семечки по сравнению с тем, что могло ждать нас в России. Перекочевали мы в Швейцарию и утром вылетели в Торонто. Там закончилась моя миссия,

А потом к Якубовскому в Торонто приезжали члены межведомственной комиссии по борьбе с коррупцией А.М. Макаров и А.Н. Ильюшенко. Им долго не давало визу канадское посольство. На обратном пути, приземлившись во Внукове, они затребовали бронетранспортер и так на бронетранспортере въехали в Кремль, привезя оригинал трастового договора, по которому А.В. Руцкой управлял своими счетами в швейцарских банках А еще через пять дней Б.Н Ельцин распустил парламент А еще через две недели сами знаете, что произошло".

Сергей Пантелеевич Мавроди

Президент АО «МММ», используя отечественный и мировой опыт, создал финансовую «пирамиду». Рынок вкладчиков АО составил 11 миллионов человек.

Сергей Пантелеевич Мавроди построил «пирамиду» под названием АО «МММ», которая неизбежно должна была рухнуть. И рухнула. Конечно, ускорили крах правительство и пресса, арест самого архитектора «пирамиды», но крах был неотвратим. Механизм высоких котировок был прост: последние в очереди за акциями платят первым. Но проигравших, как и во всяких лотереях, должно быть большинство.

Подобные массовые психозы имели место в разных странах и эпохах. Это и недавние истории (1992-1993) с сербским банком Ездимира Василевича и румынским обществом «Каритас» (в игру с последним было втянуто 40% населения). Это и банковские опыты Джона Лоу (Франция эпохи Регентства), и американские аферы «позолоченного» века, и немецкие «лавины» времен Веймарской республики, и голландская тюльпанная лихорадка XVII века, когда за одну луковицу отдавали каменный дом и сорок коров.

По структуре «МММ» можно изучать историю стихийного формирования российского рынка: сначала кооперативы и малые предприятия, потом ТОО и ИЧП, акционерные общества закрытого и позже – открытого типа. Предпринимательский гений Сергея Мавроди споткнулся на АОЗТ «Инвест-Консалтинг». Оно было зарегистрировано в феврале 1994 года в Москве. Главный директор – Сергей Мавроди, главбух – его брат Вячеслав. Уставной капитал – 2,5 миллиона рублей. Счет в «Национальном пенсионном банке» (председатель правления С. Мавроди). Деятельность: консультации, выпуск и купля-продажа ценных бумаг. «Инвест-Консалтинг» заявил в налоговую инспекцию, что хозяйственной деятельности в первом квартале не имел. Финансовая проверка закончилась для «безгрешных» печально: акционерное общество утаило от государства выручку на 24,5 миллиарда рублей По закону, все эти деньги АО обязано было отдать в казну. Плюс 100 процентов штрафа. Всего – 49,1 миллиарда.

Мавроди лег на дно. Шестнадцать дней он не выходил из собственной квартиры. Распорядился закрыть приемные пункты «МММ». На приглашения Департамента налоговой полиции РФ, депутатские и правительственные Сергей Пантелеевич никак не реагировал. Поэтому было решено доставить его на допрос в принудительном порядке.

Около 14 часов к дому, где проживал г-н Мавроди (Комсомольский проспект, 41), подъехали несколько автомобилей с сотрудниками Департамента налоговой полиции и управления по экономическим преступлениям ГУВД Москвы Бойцы спецподразделений налоговой полиции оцепили здание, после чего «налоговики» поднялись на восьмой этаж, где находилась квартира предпринимателя. Хозяин квартиры отказался впускать визитеров. Около четырех часов полицейские пытались уговорить его открыть дверь, а затем спецназовцы по веревкам влезли в квартиру через балкон. В дверь квартиры первым вошел заместитель начальника Департамента налоговой полиции РФ Вячеслав Панкин. По его словам, квартира удивила его своей неухоженностью: "Сам он лежал на диване… Кто там еще был? Два охранника, два его брата, а на полу – множество бутылок с шампанским и вином, когда я увидел его, то первым делом спросил: «Зачем же вы сами позакрывали все обменные пункты? Что, хотели вызвать народную революцию?»

Сотрудники департамента в течение пяти часов проводили обыск в квартире Мавроди. Вход в подъезд усиленно охранялся от представителей прессы (за исключением американских журналистов). Примерно в 21.20 началась совместная операция спецслужб по доставке г-на Мавроди в департамент. Сначала в подъезд вошли 15 милиционеров и 10 полицейских в камуфляже и в черных масках. Президент был выведен на улицу под конвоем. Он был в домашней одежде. Сергея Пантелеевича усадили в красную «шестерку», которую чуть не перевернула возбужденная толпа. В ней звучали призывы к расправе с полицейскими и крики «руки прочь от Мавроди». После отъезда «Жигулей» лица в штатском вынесли под охраной автоматчиков из подъезда несколько коробок с документами и персональный компьютер.

Мавроди доставили в департамент для допроса. Однако он заявил, что после 21 часа допросы запрещены УПК. И разговор пришлось отложить до утра.

После того как доставили президента АО «МММ», здание Департамента полиции окружила толпа – около тысячи человек. Начальнику Департамента Сергею Алмазову и его заму Валерию Панкину пришлось переночевать в своем офисе.

Правоохранительные органы уже в течение полутора месяцев обсуждали вопрос о возбуждении уголовного дела по факту сокрытия прибыли от налогов (см. 162 ч. 2 УК России) фирмой «Инвест-Консалтинг». Данные, полученные при проверке этой фирмы, были переданы в Главные управления по организованной преступности и по экономическим преступлениям МВД России. «Инвест-Консалтинг», а заодно АО «МММ», начали разрабатывать в оперативном порядке. Вскоре после того, как котировка акций упала со 100 до 1 тысячи рублей, было решено возбудить уголовное дело.

Однако, чтобы не закрыть дело по данной статье и довести дело до суда, следствию было необходимо доказать, что в действиях «Инвест-Консалтинга», скрывающего налоги, был преступный умысел. Но даже в этом случае этот преступный умысел можно было списать в суде на бухгалтерскую ошибку. К тому же выяснилось, что срок уплаты налогов «Инвест-Консалтинга» еще не истек…

Сергей Мавроди сумел создать эту странную компанию, экономический, рыночный смысл которой по большому счету равен нулю.

Всеобщее благоденствие вкладчиков в результате деятельности «МММ» могло наступить только в случае непрерывности процесса, то есть если «МММ» постоянно бы привлекала вклады новых людей. Новые вклады шли бы на выплату дивидендов предшествующим вкладчикам. А чтобы купить акции по повышенной цене у новой очереди вкладчиков, понадобились бы еще более новые деньги, при этом во все больших количествах.

В эту игру можно было играть долго, поскольку население в России – сто пятьдесят миллионов. Играть до тех пор, пока рынок вкладчиков не придет к насыщению.

Правда, сам Сергей Пантелеевич видит причину краха «МММ» в другом. В интервью газете «Совершенно секретно» летом 1998 года он говорил: «Концентрация денежной массы в одних руках вообще не выгодна государству, иначе какие остаются рычаги для управления народом? Когда некоторое количество денежной массы остается невостребованным (основы экономики), происходит настоящая война за обладание этими средствами. Я же давал возможность заработать всем, вне ступеньки на иерархической лестнице, только поэтому я стал неугоден. Конечно, не обошлось и без личной заинтересованности чиновников, рассуждающих по принципу: зарабатываешь – и с нами поделись. Основной вопрос, который волнует так называемые правоохранительные органы, – где деньги лежат. И деньги ищут отнюдь не ради материального благополучия вкладчиков. "…" Когда наконец долги по акциям начали погашать, правоохранительные органы пришли и забрали два миллиарда, предназначавшиеся для выплат. Почти полгода держат эти деньги, и уже сегодня на среднем банковском проценте кто-то получил, вероятно, кругленькую сумму».

«МММ» – его любимое детище. Даже со своей будущей женой Сергей Пантелеевич познакомился тоже благодаря «МММ» – на телевидении, где проводился конкурс моделей для рекламы фирмы. Елена победила и стала "Королевой «МММ». В 1995 году она вспоминала: "Нет, мы не были похожи на обычных влюбленных. Сергей вообще не похож ни на кого. Он не водил меня в рестораны. С первой же встречи у нас с ним нашлось много тем для интересных бесед и споров. Я рассказала ему о работе модели – его это заинтересовало. Он создал и подарил мне модельное агентство «МММ-моделс». «…» А свадьбу мы сыграли не сразу – до официальной регистрации долго руки не доходили. Ведь в течение трех лет Сергей хронически пребывал под угрозой привлечения к «уголовной ответственности». Да, пожалуй, чувствовала себя в некотором роде декабристкой. Символично, что поженились мы как раз во время путча октября 93-го. Только через год после свадьбы пресса узнала, что я его жена. До печально известных событий с АО «МММ» не нужно было себя афишировать. Во-первых, из соображений безопасности, а во вторых, Сергей вообще не любит публичности. И свой портрет на билетах АО он напечатал только затем, чтобы люди знали в лицо человека, которому они доверили свои деньги. Но, когда его вывели под юпитеры и его увидел чуть ли не весь белый свет, не было смысла дальше скрываться. И он захотел, чтобы появилась я, как его половина, как его продолжение.

Злые языки сразу понесли: Мавроди, мол, купил себе красивую жену. Да пусть они хоть лопнут от зависти, потому что кроме денег у Мавроди – бездна достоинств. После минутной беседы с ним все люди смотрят на него, как на Бога, у него удивительная аура. Сергей – идеал мужчины. Он лидер абсолютно во всем. Человек чести и слова. У него феноменальная память, он цитирует классиков, даже Библию, наизусть знает всего Высоцкого, Галича. Гениален Сергей не только в финансовой, но и в интеллектуальной сфере. Он остроумен и изобретателен. Мгновенно находит решение в любой сложнейшей ситуации и заставляет ее работать на себя. Он обладает даже даром литератора, в его статьях всех поражает грамотность слога. Не будь он крупным бизнесменом, он легко стал бы талантливым ученым либо мыслителем-философом. Еще в школе Сергей был самым юным победителем престижнейших математических олимпиад. А в институте, не зная формул и даже ни разу не побывав на лекции, с лету решал самые сложные задачи. Он настоящий гений. А гениев, как правило, во всем обвиняют…

Коллекционирую ли я квартиры в Москве? Ну, мы с Сергеем живем в разных квартирах. Гениальные идеи не рождаются по заказу, для полета мыслей нужна свободная обстановка, поэтому ему лучше работается в одиночестве".

Гениальность Сергея Мавроди в том, что он продавал миф: он понял, что именно за это люди не пожалеют никаких денег. В то время как правительство предлагало свой рецепт счастья: терпеть и трудиться, Сергей Пантелеевич призвал пойти другим путем.

Он не жалел денег на рекламу своего детища.

«МММ» прибегло к древнейшему рекламному трюку всех шулеров – первый раз проиграть. И второй, и третий, миллионы выигравших стали мощной рекламой. Так же, кстати, завоевали доверие и банк «Чара» и фирма «Властелина».

И народ пошел за акциями. И как не пойти – они же абсолютно ликвидны. Об этом же в рекламе сказано. Удар пришелся точно в цель.

Очень тонко была разработана и телереклама.

Леня Голубков – это Иванушка-дурачок наших дней. Русский классический фольклорный образ, перенесшийся в конец XX века. Старший брат Иван иначе как оболтусом «малого» не называет – опять-таки классическая ситуация русской народной сказки.

Леонид Голубков палец о палец не удосужился ударить, а вот везет ему! Все-то у него есть: дом – полная чаша, дородная супруга, превратившаяся из сварливой бабы в шелковую под благотворным воздействием высокодоходных акций АО «МММ», и пара путевок в придачу – на чемпионат мира по футболу.

В лице Марины Сергеевны эксплуатируется высокая мечта русской женщины опереться на крепкое мужское плечо. Проблема одиночества у Мавроди решалась просто – покупайте акции АО «МММ».

Так же решена проблема вступающих в жизнь молодоженов Игоря и Юли. Неопытных бизнесменов подвели поставщики – и вновь на помощь приходит Мавроди.

Очень трогательны старики пенсионеры, старосветские помещики наших дней, то есть до предела обедневшие. Но благодаря акциям их жизнь устраивается.

И все вместе телегерои воплощали в жизнь народную мечту: лежать на печи и получать деньги.

Реклама «МММ» – это настоящий микросериал из разряда «мыльной оперы». Жители страны с нетерпением ждали, что произойдет дальше с Леней, что нового учудили молодожены, как дела у стариков. Голубков рисовал график благосостояния своей семьи и в своих фантазиях дошел до покупки дома в Париже. А в одном из последних роликов Леонид с братом Иваном попадает в Америку…

Мавроди был неистощим на выдумки. Каждый его ход был продуман. Например, с 29 по 31 июля 1994 года туристическая группа, составленная из журналистов центральных газет, провела на Кипре. Поездку им организовал пресс-центр АО «МММ». Несмотря на разразившийся в июле скандал, полет не отменили. Самолет благополучно приземлился на Кипре, где гостей ждала гостиница на берегу моря. Фирма Мавроди оплатила жилье и питание. Таким образом журналисты как бы подписали контракт о дружбе и взаимопомощи.

Вообще АО «МММ» было рекламодателем щедрым и изобретательным. И если бы Мавроди ограничивался чем-то банальным вроде трех бабочек («Из тени в свет перелетая») или курса котировок! Нет, он полюбил помещать в прессе целые послания. На одной странице, например, газета сообщала о беспорядках вокруг Варшавки и о сожжении чучела Лени Голубкова, а на другой соседствовали два слезливых материала. Сделаны они явно профессионалом – чувствуется рука матерых газетчиков. Заявление Мавроди от 28 июля 1994 года дышит благородным гневом и полно обобщений, хотя новые акции «МММ» еще не прошли государственную регистрацию. «По сути, нас приостановили накануне грандиозного прорыва, после которого Россия, по нашим прогнозам, должна была в самом ближайшем будущем стать богатейшей страной мира, практически все россияне, акционеры "МММ" – обеспеченными людьми, а акции "МММ" росли бы теми же темпами в валюте».

«Почему мы верим "МММ" и не верим чиновникам?» Открытое письмо подписали семеро служащих, двое военнослужащих, двое коммерсантов, один пенсионер и один педагог, указаны и фамилии, "…мы, десять миллионов акционеров, чиновничьим байкам о нашей фирме не поверим, как сейчас не верим сообщениям об огромном налоговом долге «МММ». Любопытно, что именно этим налоговым долгом Мавроди в своем послании аргументирует чистоплотность фирмы: раз есть налог (пусть утаенный), значит, есть и прибыли, а раз так, то нет системы «пирамиды», когда новые денежные поступления идут на выплаты дивидендов старым акционерам Вскоре АО «МММ» объявило конкурс на лучшее письмо "Что изменило в моей жизни АО «МММ».

«МММ» истратило на рекламу в газетах порядка 240 миллиардов рублей, столько же – на телеклипы (в сумме же, как сообщило «Информ-ТВ», это составило около 40 процентов его актива).

А чего стоит акция в московском метрополитене, когда целый день Сергей Пантелеевич катал за свой счет москвичей и гостей столицы.

Неудивительно, что Мавроди почувствовал себя властителем дум миллионов собственных вкладчиков. «Надо же, не обманули», – прошептали потрясенные покупатели акций и пошли за Сергеем Мавроди на край света.

Кто еще три месяца назад знал, что «МММ» расшифровывается как три Мавроди? Сергей Пантелеевич становится бешено популярным. Его уже прочат в президенты. И неизвестно, как развернулись бы события, если бы он счел такую комбинацию для себя подходящей. Президент не президент, но основать влиятельную собственную партию, пройти в парламент, претендовать на министерское кресло к новом послевыборном правительстве он вполне мог бы. Но уходить в политику стоило только в том случае, когда денежный поток окончательно иссякнет.

А между тем Мавроди затеял второй виток своей эпопеи. Он сбросил цену старых акций АО «МММ» со ста тысяч до одной И вскоре образовал новую структуру «Инвест-Консалтинг»

«МММ» по-прежнему предлагало всем обогащаться. Из рекламы следовало, что "акционерное общество открытого типа "Торгово-финансовая компания «МММ» с первого февраля приступает не только к широкой свободной продаже своих акций, но и их свободной покупке. Сначала в Москве, а потом и в других городах России будут созданы специальные пункты, где любой человек в любое время сможет купить эти акции и вновь продать их При этом «МММ» покупает акции дороже, чем они продавались накануне. А разница между продажей и покупкой, которая остается в кармане акционера, будет зависеть от времени, в течение которого акция находится в ваших руках. Иначе говоря, акция «МММ» станет чем-то похожа на доллар, стоимость акций «МММ» будет неуклонно расти. И, по прогнозу Мавроди, к концу этого года она увеличится примерно на две с половиной – три тысячи процентов! Несложные подсчеты показывают, что, вложив тысячу рублей в акцию «МММ», уже через неделю можно получить прибыль в 400 рублей!

Самое интересное, что на этом сравнение доллара с акцией «МММ» не заканчивается. Мы уже привыкли к ежедневным сообщениям о курсах иностранных валют, придется привыкать и к котировкам акций «МММ». Объявление их стоимости будет происходить регулярно по радио, по основным каналам телевидения после информационных программ, а также публиковаться в прессе.

Мавроди определял сам и котировку и размер эмиссии акции. И никто вначале не интересовался, а чем, собственно, эти бумаги обеспечены?

А прочему бы не спросить? Но некому было. На манипуляции АО «МММ» правительственные чиновники обратили внимание тогда, когда было поздно. Когда господин Мавроди мог себе позволить игнорировать желание налоговой службы вступить с ним в контакт и заявлять Министерству финансов, чтобы оно оставило его в покое, не то он спустит на него своих вкладчиков.

Правительство прокомментировало это заявление как безответственное. Но на самом деле столь крупномасштабный шантаж был чреват глубочайшей дестабилизацией в стране.

Известный американский политолог Стивен Коэн говорил: «Я понимаю, почему многие российские граждане отдают им свои деньги– это выражение их надежды, отчаяния. На Западе те, кто делает инвестиции, никогда не рассчитывают получить больше 10-15 процентов в год. Если кто-нибудь предложит мне вложить 1000 долларов под 100, 200, 300, 400 или 500 процентов, я могу быть уверен, что этот человек или фирма – просто жулик. Если я доверяюсь "ловкачам", то я рискую, и мой риск потерять деньги невероятно велик. "…" Я могу понять психологию простых граждан. Но никак не могу понять, почему российское правительство позволяет действовать таким фондам. "…" По сообщениям российской печати, "МММ" нарушает требования налоговых органов. Возникает вопрос: почему российское правительство, которое имеет консультантов из западных стран, допустило это? Ответ можно только предположить: возможно, это проявление глупости. Возможно, это говорит о коррупции. Или что правительство занято другими делами…»

Скандала с «МММ» не могло не быть. Вероятно, он планировался обеими сторонами – и финансистами, и правительством. Дело не в благодушии или недальновидности правительства. Пока «МММ» выполняло полезную задачу отвлечения горячих денег с потребительского рынка, АО для чиновников словно не существовало. Тем более шла приватизация, распределялось за бесценок государственное имущество. Было не до «МММ». Но вот финансы стабилизировались. Это резко снизило спекулятивные возможности на финансовом рынке. Закончилась Чубайсова «прихватизация». И взоры чиновников обратились в сторону преуспевающего Мавроди и его компании. Писатель Анатолий Стреляный, доверенное лицо депутата Госдумы Сергея Мавроди, категоричен в своем мнении: «11 миллионов вкладчиков "МММ" выступили на финансовом рынке Это огромная сила. В правительстве началась паника. Поначалу власти отнеслись снисходительно, им даже выгодно было, что деньги населения как-то связывались и это тормозило инфляцию, но когда они увидели, что миллионы обыкновенных граждан через "МММ" готовы вступить в рынок собственности… Вся эта собственность уже давно поделена и обмыта в финских банях. Хорошо известно, кто назначен в миллионеры, кто – в миллиардеры, кто – в триллиардеры Мавроди со своими акционерами смешал карты да еще посмел покуситься на акции "Газпрома". Когда бюрократия увидела, что народ намерен проводить свою собственную приватизацию, у нее волосы встали дыбом. И началось массированное наступление».

Предпосылки для скандала созрели и внутри самой фирмы этой финансовой «пирамиды», построенной Мавроди. «Пирамида» стремительно разрасталась Ее просто некуда стало строить дальше. Необходимо было как-то сбить курс акций. Это можно было сделать или плавно, или скачком, через обвальную панику. Мавроди получали свои сверхдоходы по принципу «деньги – реклама-деньги».

Общий объем эмиссий акций «МММ» составил сто миллиардов рублей. Стоимость акций по котировкам «МММ» превысила номинал в сто раз. Практически весь объем эмиссий был размещен. Им показалось мало, и после эмиссий акций напечатали и распродали еще такое же количество билетов. И на такую же сумму. Их тоже все продали! Следовательно, у населения находилось на руках на десять триллионов рублей ценных бумаг «МММ». Это почти пять процентов государственного бюджета России!

Разумеется, Мавроди обвинил во всех грехах правительство. А временное пребывание под стражей сделало его мучеником. Он говорил своим акционерам: «Давайте вместе биться за нормальные условия для нашей совместной деятельности, чтобы от нас отвязалось государство». Мавроди пообещал инвестировать 100 миллионов долларов в экономику Мытищенского района, если его там изберут депутатом. И ведь избрали же. Как не избрать. Но уже в 1995 году его партию народного капитала вкладчики не поддержали. «Что ж, значит, бороться за свои деньги они сами не пожелали», – рассудил Сергей Пантелеевич

Подобная «пирамида» стала возможна благодаря галопирующей инфляции. Проблемы у «МММ» появились именно после замедления темпов инфляции.

Правительство начало строительство собственной «пирамиды». ГКО (государственные краткосрочные займы) – была «пирамидой» для избранных, в отличие от мавродиевской – народной. Но суть от этого не меняется. В августе 1998 года рухнула и государственная «пирамида».

А в это время Мавроди уже был в бегах. Причем он скрывался не только от правоохранительных органов, но и от кровожадных вкладчиков, многие из которых потеряли в афере с «МММ» целые состояния Говорят, Мавроди до августовского кризиса неплохо зарабатывал Каждое утро садился к компьютеру и через посредников играл на фондовом рынке России. Его и раньше вполне устраивало общение с компьютером. Он никогда не любил презентаций, светских тусовок, так что его жена Лена вынуждена была посещать ночные клубы одна, правда, в сопровождении телохранителей. Сергей Пантелеевич только сетует, что пришлось избавиться от «мерседеса» и нельзя свободно выйти на улицу, спокойно позвонить по телефону, встретиться с нужным человеком Угнетает его и то, что не может открыто развернуть несколько новых глобальных, сверхприбыльных проектов, способных затмить собственное детище – «МММ».

Виктор Козни (род. 1965)

За счет собранных ваучеров очень прибыльных предприятий «Гарвард Кэпитал & Консталтинг» из никому не известной компании превратился в самый мощный и богатый в Чехии инвестиционный фонд. К осени 1993 года его капитал превысил миллиард долларов. А личное состояние президента Козни достигло, по оценкам чешских экономистов, двухсот миллионов.

Впервые о существовании Виктора Козни из Чехословакии английская публика узнала совсем недавно. После репортажа в газетах о том, как он пригласил двух друзей в самый дорогой и модный лондонский ресторан «Гаврош».

Сначала Козни заказал бутылку шампанского «Круг» из винограда урожая 1949 года стоимостью в девятьсот долларов. После шампанского официант принес мусс из лобстеров и омаров с белым бургундским «Монтраше». Бутылка «Монтраше» обошлась в две тысячи. Виктор Козни оказался первым посетителем, кто осмелился заказать жемчужину потрясающего винного погреба «Гавроша» – красное бургундское «Романи конти» из винограда урожая 1985 года стоимостью восемь тысяч долларов. Однако, сделав глоток, Виктор поморщился и заявил, что вино еще слишком молодо, поэтому пить его он не будет, и отослал в подарок поварам на кухню. Он заказал знаменитое «Шато латур» из винограда урожая 1961 года. Это вино стоило «всего» чуть больше трех тысяч долларов. Перепробовав несколько вин, он был вынужден в конце концов остановиться на «Оте брионе» из винограда урожая 1945 года. Бутылка этого вина стоила три с половиной тысячи долларов. Всего же обед обошелся чешскому нуворишу в двадцать с лишним тысяч долларов. Однако на Виктора Козни огромная сумма счета не произвела никакого впечатления. Он с улыбкой расплатился, оставив для официантов королевские чаевые.

Через несколько дней Виктор Козни снова посетил «Гаврош», на этот раз с тремя друзьями. Поужинали на тринадцать с лишним тысяч долларов Причем половину счета составила цена двух бутылок коллекционного «Шато латура» из винограда урожая 1961 года.

Английские газеты вновь запестрели заголовками – «Такого в Лондоне еще не было!», «Таинственный незнакомец, не моргнув глазом, выкладывает за ужин в сверхдорогом лондонском ресторане двадцать тысяч долларов!», «Кто этот экстравагантный молодой человек?»

Однако все попытки репортеров поближе познакомиться с загадочной личностью, кутившей в «Гавроше», ни к чему не привели Англичанам только удалось узнать, что деньгами в «Гавроше» сорил молодой чех, сколотивший на приватизации государственных предприятий у себя на родине не одну сотню миллионов долларов. Стал известен и постоянный адрес «приватизатора». Оказалось, что, сбежав из Чехии, он обосновался на Багамских островах

Не успел стихнуть шум по поводу ужинов в «Гавроше», как в феврале в английской столице вновь заговорили о таинственном чешском богаче, который, не торгуясь, выложил двадцать миллионов долларов за роскошный лондонский дом композитора Эндрю Ллойда Уэббера, автора знаменитого мюзикла «Кэтс» («Кошки»). Этот особняк с огромной террасой и шестью спальными комнатами расположенный в самом фешенебельном районе английской столицы Белырэйвия, больше года числился самым дорогим домом на рынке недвижимости не только в Лондоне, но и во всей Англии. Больше года владелец не мог найти покупателя

Некоторое время имя нового владельца дома хранилось в тайне. Однако вскоре пронырливым репортерам удалось выяснить, что его приобрел Виктор Козни.

Детство у будущего миллионера оказалось нелегким. Мать уехала за границу в 1968 году, через четыре года покончил счеты с жизнью отец, после чего его воспитывала тетя.

В 19-летнем возрасте в 1984 году Козни уезжает из Чехословакии в США и поступает на физический факультет Гарварда. Однако после первого же семестра выясняется, что для учебы в престижном американском университете у него не хватает знаний. Правда, это не мешало разъезжать студенту на дорогом «вольво». Людям, знавшим Виктора Козни во время его учебы в Гарварде, он больше запомнился не своими способностями к наукам, а склонностью к самозабвенному вранью. Так, например, всем друзьям и знакомым Виктор рассказывал, что с отличием закончил самую престижную гимназию в Праге, в четырнадцать лет поступил в лучший пражский университет, по окончании которого бежал в Германию, где познакомился с известным профессором из Лос-Аламоса. Американский физик будто бы с первого взгляда разглядел в нем все задатки гения, оплатил проезд в Соединенные Штаты, учебу в Гарварде и авансом пригласил после окончания университета на работу в знаменитом ядерном центре Лос-Аламоса.

Профессор в его жизни на самом деле был. Хотя не из Лос-Аламоса, а из университета Нью-Мексико Виктор Козни как-то сумел убедить его в своих способностях, и тот действительно оплатил ему билет до США Умевший себя подавать, молодой физик ухитрился настолько втереться в доверие к профессору, что тот даже пригласил его пожить у себя в доме. Правда, вскоре у профессора открылись глаза, и он указал молодому человеку на дверь.

Потерпев неудачу с физиком, Виктор устроился на работу в дом к одной супружеской паре учить детей. Обладающий располагающей внешностью, юноша привлек внимание хозяйки, богатой ветреной женщине. Она влюбилась в учителя своих детей, развелась с мужем и уехала с молодым любовником из дома. Именно она, а не профессор из Лос-Аламоса, поначалу платила за обучение Виктора в Гарварде. Именно она купила Виктору очень дорогой «вольво».

Быстро поняв, что в физике ему ничего не светит, Виктор Козни перевелся на экономический факультет, однако и там не блистал успехами В это время он бредил проектами покупки целой авиакомпании «Истерн Эйрлайнз». Однако денег на покупку у него не было Удивительно, но, несмотря на провалы в учебе, ему удалось получить диплом об окончании Гарвардского университета.

К этому времени Виктор уже бросил свою немолодую покровительницу и женился на дочери богатого банкира из Бостона. Как ни возражал ее отец, девушка не смогла устоять перед пылкими признаниями в любви чешского красавца, но очень скоро пожалела, что не послушалась предостережений отца. После того, как она забеременела, он ее бросил.

В 1989 году Козни объявился в Лондоне и устроился на работу в финансовый отдел торгового банка «Роберт Флеминг». Самым любопытным в лондонском периоде жизни авантюриста является то, что, несмотря на яркую внешность, никто из работников банка его не запомнил. После шести месяцев работы там Виктор возвратился на родину, где в это время происходили большие события.

После «бархатной революции» к власти в Чехословакии пришли демократы, объявившие курс на приватизацию государственной собственности. «Отцом» приватизации в этой стране стал Вацлав Клаус, позже занимавший кресло премьер-министра. В 1992 году он начал программу приватизации, по которой каждый гражданин страны получал книжку ваучеров на сумму 40 долларов. Ее можно было обменять на акции приватизированных предприятий, еще вчера бывших государственными Однако граждане Чехословакии не торопились покупать ваучерные книжки Приватизация находилась под угрозой срыва. В этот критический для реформ момент в Праге и по всей стране началась громкая рекламная кампания частной фирмы «Гарвард Капитал энд Консалтинг» Каждый день телевидение по нескольку десятков раз крутило рекламные ролики этой компании. Все газеты на самых видных местах печатали ее объявления, а на улицах чешской столицы и других чешских городов длинноногие девицы в коротких шортах раздавали прохожим ее рекламные проспекты.

Предложенная «Гарвардом» схема приватизации была проста и понятна всем. Каждый гражданин, доверивший компании свою книжку с ваучерами, через год и день должен был получить денег по меньшей мере в десять раз больше стоимости всех его ваучеров И народ валом повалил в «Гарвард». Чтобы сдать ваучеры, с ночи у офиса компании выстраивались длинные очереди. Любопытно, что перед главным офисом был поднят на флагштоке звездно-полосатый американский флаг, что еще больше укрепило доверие граждан к компании.

Создал "Гарвард К & К" в конце 1991 года Виктор Козни, работавший после возвращения на родину «экономическим консультантом». Позже Виктор признался журналистам, что приехал в Чехословакию, имея всего три тысячи долларов. Однако его откровенность никогда не простиралась так далеко, чтобы рассказать, откуда же он взял деньги на рекламную кампанию «Гарварда», проведение которой обошлась ему, по самым скромным подсчетам, в полмиллиона долларов.

Тем временем американцы возмутились, что авантюрист воспользовался названием уважаемого университета, и пытались предупредить чехов о том, к чему может привести сотрудничество с фирмой, возглавляемой таким проходимцем. Один из профессоров, который обучал Козни экономике, написал, что за всю свою многолетнюю преподавательскую деятельность не встречал такого лжеца. Предупреждение разослали во все газеты, но оно так и не было напечатано.

Чешские власти с самого начала с большим недоверием отнеслись к обещаниям компании «Гарвард» К тому же Козни мог превратиться в монополиста на инвестиционном рынке и сосредоточить в своих руках большую долю акций очень прибыльных предприятий. Министр приватизации Томаш Джезек обратился по радио и телевидению к жителям страны. Он посоветовал чехам осторожнее относиться к обещаниям быстрого обогащения и не отдавать свои ваучерные книжки в «Гарвард». Однако его призыв услышали единицы. За несколько месяцев более восьмисот тысяч человек сдали ваучерные книжки в новый инвестиционный фонд.

Через год первые вкладчики потребовали обещанные деньги, но им снова и снова предлагали ждать.

Чешское правительство обратилось к частному детективному агентству «Кролл» с просьбой проверить, чем занимался Виктор Козни в Америке. В результате выяснилось, что, хотя личную репутацию авантюриста нельзя назвать безупречной, к уголовной ответственности в США он ни разу не привлекался, а значит, прекратить его деятельность в судебном порядке невозможно.

За год активной деятельности и скупки за счет собранных ваучеров акций очень прибыльных предприятий «Гарвард Кэпитал & Консталтинг» из никому не известной компании превратился в самый мощный и богатый в Чехии инвестиционный фонд. К осени 1993 года его капитал превысил миллиард долларов. А личное состояние президента Козни достигло, по оценкам чешских экономистов, двухсот миллионов. Только его оклад как президента фонда, не считая имевшихся у него акций, составил сорок пять миллионов.

В декабре 1992 года в Праге был арестован бывший сотрудник тайной полиции Вацлав Валлис. Одним из пунктов предъявленного ему обвинения значилась продажа президенту «Гарварда» секретной экономической информации и компромата на многих чешских политиков. Валлис говорил, что продал Козни видеокассету, которая могла поставить крест на карьере одного очень видного политика. Виктор все отрицал, утверждая, что Валлис шантажировал его, угрожая предать огласке некоторые факты его жизни, способные нанести ущерб его деловой репутации. Речь, в частности, шла об угрозе поведать чехам о том, что несколько лет назад Виктор бросил в Америке жену с ребенком и не платит ей алименты. С помощью шантажа бывшему полицейскому, по словам Козни, якобы удалось выманить у него десять тысяч долларов, но больше никаких денег он шантажисту не платил. Валлис был осужден на три года, а с Козни все обвинения в подкупе государственного чиновника с целью получения секретной информации были сняты.

Поняв, что пора сматывать удочки, Виктор выехал в отпуск за границу и не торопился возвращаться. Он остановился в Цюрихе. Там Козни снял целый этаж в самой дорогой гостинице. Потом на всякий случай получил ирландское гражданство и заявил о намерении перенести центр своих деловых операций в Дублин. Однако позже он предпочел обосноваться на Багамских островах.

Приехавший на Багамы с подругой и двумя маленькими дочерьми, Виктор Козни принялся распускать слухи, что на острова его пригласил известный британский бизнесмен и филантроп сэр Джон Темплтон. Для самого Джона это было новостью. Он заявил, что до приезда Козни в Лифорд Кей, поселок миллионеров, расположенный поблизости от столицы Багамов Нассау, он никогда не слышал о молодом чехе и, следовательно, при всем желании не мог его пригласить, хотя и признал, что тот произвел на него сильное впечатление своей энергией и напором.

За большие деньги Козни купил огромный участок земли на берегу моря и построил громадную виллу. Отсюда он управлял своей империей, насчитывающей двадцать девять инвестиционных фондов и пятнадцать компаний, разбросанных по всему свету. Ни у кого из трехсот богачей, живущих в Лифорд Кее, нет было такого роскошного дома А ведь по соседству с Виктором жили такие известные люди, как писатель А. Хэйли, С Потье и знаменитый актер Шон Коннери.

В 1995 году, вскоре после приезда на Багамы, на одном из званых обедов Козни познакомился с Майклом Дингменом, пожилым солидным американским мультимиллионером Несмотря на большую разницу в возрасте (тридцать четыре года), они подружились и вскоре стали работать на пару.

Когда этот альянс объявил о намерении вкладывать деньги в чешскую экономику, в Праге вздохнули с облегчением. Однако вскоре с помощью нескольких ловких сделок и финансовых маневров Козни перевел активы «Гарварда» в одну из компаний на Кипре, принадлежавшую ему и Дингмену. Этим ходом он лишил многочисленных чешских вкладчиков последних надежд вернуть деньги. Акции «Гарварда» стали стоить не дороже той бумаги, на которой они были напечатаны. В Чехии разразился промышленный и финансовый скандал. А в это время авантюрист проводил время на Багамах и кутил в самых дорогих ресторанах крупнейших городов мира…

Использованная литература